Правда,
Удрис знал, что всего больше можно заработать на так называемых «больных промышленниках». Он знал также, что давать им деньги ссудной кассы всего рискованнее. Можно потерять не только деньги кассы, но и свою службу, а самому угодить за решетку. Так Удрису приходилось колебаться между хорошим заработком и большим риском. Такое колебание лишило Удриса равновесия, и он страшился одиночества, когда на человека наваливаются разные сомнительные цифры и грозят его задавить. Поэтому Удрис уходил из дому, проводя дни и ночи среди пропойц в рижских кабаках. Все кельнеры знали его и именовали господином директором. Но между собой они пожимали плечами и зубоскалили о том, долго ли еще сможет «Крауя» выдерживать транжирство Удриса. Вообще кельнеры отлично видят, кто пьет за свои любезные, а кто силится прыгать выше головы; Эти последние швыряются деньгами и любят скандалить, пытаясь таким способом отделаться от гнетущего страха. После того как они побеснуются некоторое время, кельнеры начинают судить и рядить, скоро ли для них наступит похмелье. И действительно, кельнеры ошибаются редко: вскоре подобные буяны и кутилы попадают в тюрьму за растрату чужих денег. Тут-то и начинается так называемое похмелье.
Насчет Удриса кельнерам давно уже было ясно, что пора похмелья для него наступила. И все же они диву давались, до чего он цепко держится и умело выкручивается. Впрочем, это все равно не могло заставить кельнеров подумать, будто Удрис проматывает собственные деньги. Нет, они очень хорошо знали, что даже самая прочная вешалка все-таки когда-нибудь сломится, если на нее повесить чрезмерную тяжесть. Эти мысли кельнеров чисто подсознательно ощущал и сам Удрис. Вначале это угнетало его, но потом придало упорства. Ага, вы ждете, но меня не так-то легко поймать. Я еще долго продержусь. С таким настроением Удрис часто ходил по ресторанам и с особенным наслаждением муштровал кельнеров, как бы желая отомстить за их тайные помыслы и доказать, что все же не будет так, как они думают. Однако
Удрис чувствовал также, что других людей некоторое время можно обманывать, но обмануть самого себя гораздо труднее, а то и вовсе невозможно. Его особенно задели за живое слова Нагайниса: до сих пор никто не высказывал подобных вещей Удрису так прямо. Это был нехороший признак — ведь язык распустил именно тот, кто сильно зависел от Удриса. Сескис, скажем, мог бы сделать это по своей простоте. Но Нагайнис был слишком прожженным дельцом и в прежние времена никогда не позволял себе подобных выражений по адресу Удриса. Наверняка он уже что-то почуял. И Удрис встревожился.
— Не бойся, старик, никто еще не хватает ни тебя, ни меня, — словно бы угадав его мрачные мысли, сказал Нагайнис. — Хлопнем еще по чарке и пойдем домой отсыпаться.
— Какое теперь спанье, ко мне сон нейдет. Надо пойти узнать, не собираются ли наши важные господа двигаться дальше, — и Удрис направился в тот угол, где беседовали Цеплис, Осис, Цирулис, Дзилюпетис, Зутис, Лейман и Заринь. После ухода Удриса Нагайнис шепнул Сескису:
— Видал, как его припекает? Нигде себе места не находит. Даже сон к нему нейдет. Значит, скоро уже на отдых. — В это мгновение лицо Нагайниса напоминало сжатый в злобной радости кулак.
— Думаешь, долго не продержится? — боязливо спросил Сескис.
— Если не заберут, сам полетит на огонь. Он уже нигде места себе не находит.
— Так все они бесятся. Неужели нельзя жить честно? Хорошее жалованье... Мало ему, что ли! — Сескис позабыл все свои невзгоды и в глубине души пожалел Удриса.
— Человеку всегда мало. Так уж устроен мир, — вздохнул Нагайнис и предложил Сескису выпить еще и еще «посошок» на дорогу.
Когда Удрис подходил к столу Цеплиса, разговор там оборвался, и все казались занятыми едой. Никто словно и не заметил Удриса. Приближаясь, он услышал
лишь последние слова Зутиса о том, что все послевоенные богачи пойдут ко дну, и не понял, к чему это, собственно, относится. Если бы кто-нибудь ответил Зу-тису, то из дальнейшего разговора все стало бы ясно. Всеобщее же молчание показалось Удрису подозрительным.
— Большинство разбогатело только после войны. Разве теперь так легко пустить всех их ко дну? — не дожидаясь, пока ответят другие, попытался он возразить Зутису — больше для того, чтобы заглушить томившее его чувство страха. Однако ему тоже никто не ответил, все продолжали есть, со столь молчаливым ожесточением, что, глядя на них, становилось жутко.
— Господа, не отправимся ли мы все вместе пообедать? — обратился Цеплис к молчаливо жующим гостям. Его предложение пришлось всем по душе. Другие участники собрания давно разошлись, и остались лишь объединившиеся вокруг Цеплиса. Никем не замеченные, в последний раз выпив на дорожку, исчезли и Нагайнис с Сескисом. Только Удрис торчал тут, как отколовшаяся щепка, и не мог как следует приклеиться к гладко обструганным друзьям Цеплиса. Однако развеселившийся Цеплис не хотел сегодня никого огорчать и с нагло-любезной миной обратился к одинокому отщепенцу:
— Вам, господин Удрис, как старому холостяку, тоже ведь некуда приткнуться. Пошли с нами, перекусим все вместе.
Удрис почувствовал яд в этой чрезмерной любезности, но ему было все равно. Пусть говорят, что угодно, лишь бы не оставаться одному.' На людях все-таки легче и веселее. Удрис почувствовал также, насколько преобразился Цеплис после счастливого исхода собрания. Он относился презрительно уже не только к Нагайнису и Сескису, но смотрел свысока и на Уд-риса. Вначале Цеплис нуждался в нем, как в приверженце и стороннике, на случай, если бы на собрании у него обнаружились противники. Когда же все сошло неожиданно гладко и у Цеплиса оказались столь мощные сторонники, как Дзилюпетис, Лейман, Заринь, Осис и Цирулис, появилась возможность безнаказанно
посмеяться: не только над Нагайнисом и Сескисом, но отпихнуть в сторонку также и Удриса, сочтя его мелким и ничтожным. Все это Удрис видел и понимал, однако же принял приглашение на обед и охотно пошел вместе с теми, что делили, золото и сами казались как бы облепленными золотой чешуей.
Наутро, около шести часов, Цеплис, с тяжелой головой, петляющими шагами поднимался по лестнице своего дома. Голову его раскачивали французский коньяк и шампанское, а сердце сотрясали приторно-острые латвийские ликеры и кофе. Ноги одеревенели от долгого бездействия и теперь не хотели повиноваться, заплетаясь и не соблюдая установленного обычного ритма ходьбы. Однако бодрость и мысли о будущем, еще обитавшие в Цеплисе, вознесли по ступенькам его тело, отяжелевшее после весело проведенной ночи. У дверей Цеплис долго шарил, разыскивая кнопку звонка, — с утра пораньше она куда-то исчезла, переместившись в неуказанное место. Найдя ее, он зазвонил с такой яростью, словно желал отомстить за свои долгие поиски и вместе с тем показать Берте, что ее муж является домой не пристыженным грешником, а смелым повелителем, свершившим великие дела и готовым к свершению еще более великих. В ут-. ренней тишине взбесившийся звонок задребезжал по всем комнатам, вырвав из объятий сна не только прислугу, но и Берту, так что она испуганно села в постели. Все должны были чувствовать, что домой идет победитель, совершивший давно задуманный подвиг.
Эльза впопыхах хватала одежду: барин еще никогда не звонил так громко. Но ей не везло. Все путалось и цеплялось, необходимые части туалета никак не найти было в потемках. А звонок залился, вторично и теперь уже без перерыва, сплошным звоном. Эльза сломя голову бросилась к дверям с одной лишь мыслью — как бы от такого трезвона не проснулась
барыня. Цеплис ворвался в отпертую дверь, почти одновременно ударившись об оба косяка.
— Вот дрыхнут, никак домой не попасть! — яростно рявкнул Цеплис.
— Я сразу, бегом... — оправдывалась перепуганная Эльза.
— Надо не бегом, а шагом, было бы скорее. Летит, как угорелая, и заставляет меня ждать за дверьми!
— Барин будет кушать ужин? Я разогрею.
— Сама себя разогрей! Что я, из голодного края, чтобы есть разогретый ужин? Сейчас же подать завтрак! — вскричал Цеплис и, шатаясь, вломился в кабинет. Рухнув в мягкое кресло, он забыл свою злость, и все его тело охватила блаженная усталость. Портрет в золотой рамке напомнил о Берте, и ему захотелось узнать, спит ли она или уже проснулась. Но усталость была сильнее всех желаний, и Цеплис даже не шевельнулся. В голове еще мелькнуло, что следовало бы пойти поздороваться и рассказать о вчерашних блистательных достижениях, но сон навалился так неотступно, что Цеплис больше не мог сопротивляться. В следующее мгновение он уже сопел и храпел с раскрытым ртом, откинув голову над спинкой кресла. Так отдыхал будущий крупный промышленник, которого ожидало блестящее будущее и золотая рама не только вокруг портрета, но и вокруг всей его особы.
Когда наспех приготовленный завтрак уже дымился на столе, Эльза робко постучала в дверь кабинета, но ей никто не ответил. Прислушавшись, Эльза услыхала лишь мощный храп и сопение барина. Она в нерешительности стояла у дверей кабинета, не зная, будить ли барина к завтраку, или не беспокоить и оставить спать. Если разбудишь, барин будет сердиться, что не дают спокойно поспать, а не разбудишь — выбранит, когда встанет, что остался без завтрака. Как тут быть?
Из этого трудного положения Эльзу выручила Берта. Выйдя в халатике из спальни, ока тихонько промолвила:
— Не будите, Эльзочка, пусть спит. В таких случаях сон — лучшее лекарство. А кофейник поставьте в духовку, чтоб не остыл. Мне тоже еще не хочется кушать.
Эльза с облегчением поспешила в столовую убирать кофе. Хорошо, что барыня встала, иначе она бы действительно не знала, что делать.
После вчерашних треволнений и бессонной ночи Берта выглядела совсем бледной. Едва она уснула, уже под утро, как ее всполошил отчаянный звонок Цеплиса. Поэтому Берта чувствовала себя разбитой, ломило в висках. Обычно она спала всю ночь крепким здоровым сном и вставала веселая, не раньше девяти часов. А теперь ее потревожили чуть свет, да к тому же Цеплис громким голосом бранил прислугу. Все это напугало Берту, и она быстро оделась, чтобы муж не застал ее в постели. Но Цеплис вовсе и не пришел в спальню, уснув в кабинете. Это еще больше разобидело Берту. Она собиралась быть строгой и не пускать мужа к себе в постель. Но то, что Цеплис вовсе не явился к ней, задело ее еще больше, чем если бы он вошел, применив грубую силу. Неужели он все еще злится за вчерашнее и, даже пропьянствовав всю ночь, не смог утопить в вине свою злость? Кроме того, Берте хотелось узнать, как прошло собрание и какие оно дало результаты. Однако теперь все это откладывалось до той поры, пока муж не выспится.
В предрассветных сумерках, взволнованная и раздосадованная, Берта бродила из комнаты в комнату, нигде не находя себе места. Вещи казались чужими и холодными. Не хотелось ни к чему прикасаться, чтобы не нарушать гармонию тихого серого утра. Эльза хозяйничала на кухне, до Берты доносилось звя- канье посуды. Но и Эльза, поднятая слишком рано, казалась обиженной. Пестрый китайский, халатик облегал стан Берты и шумно шуршал при каждом ее движении. Ей было бы приятно прислушиваться к этому шуршанию, если бы все вокруг не казалось таким холодным и если бы не ломило так сильно в висках. Руки ее болтались, как чужие, и она не знала, что с ними делать. Время от времени Берта сжимала
ноющие виски, ожидая, что боль утихнет. Но это не помогало, и она опять нервно -металась и заламывала руки, будто ее что-то мучило. Было необъяснимо тяжело и тревожно.
Прошло время завтрака и приближался обед, а Цеплис еще не просыпался. По крайней мере, из кабинета он не выходил. Утренний кофе Берта пила одна, не дождавшись мужа. Заходить в кабинет ей не хотелось, чтобы не видеть, как спит Цеплис. Берта те сомневалась в том, что это будет не особенно эстетическое зрелище. Уж лучше увидеть мужа, когда он выспится и примет человеческий облик. Но прошло время обеда, а Цеплис все еще не просыпался, и Берту опять охватил гнев. Как он смеет так долго спать? Это уж слишком! Значит, перепился настолько, что не очухается и до вечера. И Берта, дрожа от гнева, металась по комнатам, точно пойманный зверь. Хотелось выбежать на улицу и забыть обо всем, но что-то удерживало и связывало ее. Муж проснется и, не найдя ее, снова исчезнет. А если он уйдет теперь, то уж не вернется так скоро. Лучше остаться дома и ждать, пока муж не проснется. Тогда, можно будет поговорить с ним о вчерашнем недоразумении и разузнать, что решили на собрании. Это особенно интересовало Берту — ей хотелось знать, что Цеплис может и чего не может. Берта помогала мужу разрабатывать планы нового кирпичного завода, вместе с ним восторгалась и радовалась. Теперь ей хотелось знать результаты первого шага, сделанного для осуществления их мечты. Поэтому сейчас нельзя уходить из дому, надо ждать, пока встанет муж.
Вчерашнюю ссору с Цеплисом Берта уже забыла. По крайней мере, эта ссора ее больше не тревожила. Берта в душе простила мужу и его шумное возвращение домой, в пьяном виде. Лишь бы он встал и рассказал ей, каковы успехи. А может быть," он потерпел полное поражение и напился со злости? Постепенно ее гнев и досада сменились сожалением. Нельзя же винить человека в том, что он пытался залить вином свою неудачу. Она сама тоже была виновата, поссорившись с ним вчера перед самым собранием. Ум-
на я жена так не поступила бы. И Берте сделалось стыдно за свое поведение.Уже смеркалось, когда Цеплис проснулся. У него затекла шея, онемели все части тела. Голова болела, как расколотая пополам. В первый момент он не мог сообразить, что с ним и где он находится. Кабинет выглядел так непривычно, что трудно было признать его своим. Предметы обстановки казались призраками, набрасывающимися на Цеплиса. К тому же Цеплис не помнил, чтобы он возвращался домой. Он припоминал только, как пил на «ты» с Дзилюпетисом и остальными. Да, особенно приятно, что он выпил на брудершафт с Дзилюпетисом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54