Поэтому и он тоже не мог ни « чему пристроиться и пока что жил лишь чужими радостями и печалями. Дзенис уже привык к тому, что, раскладывая, по головам издержки на выпивку, приятели никогда не принимали его в расчет, поскольку с опустившегося безработного взятки гладки. Тем не менее Дзенис верил в такое чудо, что когда-нибудь у него появятся- приличные доходы и. он сможет щедро воздать своим собутыльникам, единолично оплачивая ресторанные счета. А пока что он целыми днями околачивался в кабаках, хотя вовсе не был пьяницей. Если кто-нибудь из его знакомых загуливал, то и Дзенис всю ночь не отставал, а утром возвращался домой истасканный и грязный. Дзенис был всегда терпелив и внимателен к людям. Он больше любил слушать, чем рассказывать сам. Поэтому все хорошо относились к Дзенису: каждый мог рассказать ему о своих радостях и пожаловаться на несчастья, и Дзенис выслушивал все это с неизменным вниманием. Сам
он никогда ни о чем не расспрашивал — люди выпившие обычно и без того болтают лишнее. Если изредка Дзенис отпускал какую-нибудь шутку, она всегда приходилась к месту и вызывала всеобщее одобрение. Но истинная соль его шуток доходила не до каждого, и тот, до кого она дошла, уже не смеялся.
— Я все же не понимаю, как вы это себе мыслите? — спросил у Цеплиса Дзенис, и тогда другие тоже начали прислушиваться к их разговору.
— Очень просто. В наше время деньги валяются прямо-таки на земле, под ногами, ,надо только уметь их подобрать. Хорошая идея, действительно солидный проект сейчас дороже золота. Стоит захотеть, и мы сможем творить чудеса. Мы и не представляем себе, сколько еще в Латвии неисчерпаемых богатств! Только взяться за дело, и государство засыплет нас средствами!
— Ну, так выкладывайте эти ваши проекты и идеи, мы обрадуемся и сейчас же примемся за работу, — откликнулся Бриедис и в голосе его прозвучало угрюмое недоверие.
— Не так-то просто все это высказать разом. Надо обдумать и взвесить, чтобы знать, что говорить и чего не говорить, — ответил Цеплис скорее самому себе, нежели Бриедису. Однако Бриедис злобно ухмыльнулся и, окинув Цеплиса торжествующим- взглядом, сказал.
— Ах, вам еще надо обдумать, что говорить и чего не говорить? А меня за то, что я не хотел раскрыть свои замыслы перед министром, вы назвали спекулянтом! Разве вы не такой же спекулянт, как я?
— Нет, больше, чем вы, господин Бриедис, потому что у меня есть замыслы и планы, а у вас их нет. Вы хотите только получить деньги из государственной кассы, чтобы потом спекулировать, хотя бы закупая салаку на даугавской набережной. Я же хочу производить, создавать ценности из малоценного или вовсе ничего не стоящего материала. Вот в чем различие между нами. Вы хотите быть мелким перекупщиком, посредником, который в удобный момент может прилично заработать. Но с точки зрения государства это
лишь перемещение денег из одного кармана в другой. Мы должны организовывать, должны трудиться производительно, чтобы тем самым поднимать всеобщее благосостояние, — заявил Цеплис.
— Что вы там вечно разглагольствуете о всеобщем благосостоянии и о государстве! Вы, что ж, собираетесь работать без прибыли? — не уступал Бриедис.
— Почему без прибыли? Заработаю еще побольше всех этих мелких спекулянтов, потому что ценность моего предприятия не будет зависеть от того, пришла ли в город одна лодчонка с салакой или десять! — И Цеплис закончил жестом, недвусмысленно показавшим, что он больше не желает разговаривать с Бриедисом.
— Что ты лезешь со своими глупостями, точно изголодавшаяся церковная крыса! Не мешай говорить господину Цеплису! У него есть что сказать! — сердито воскликнул Удрис, чувствовавший себя выше Бриедиса из-за одного того, что учитывал в своей кассе, бриедисрвы векселя, причем по некоторым из них сроки уплаты уже были на носу.
— Как же стерпеть, если этот господин позволяет себе то самое, в чем упрекает других? — оправдывался Бриедис.
— Хватит! Мы хотим послушать господина Цеп-лиса, — воскликнул Нагайнис, и его изрытое оспой лицо совершенно побагровело. В минуты волнения Нагайнис всегда сопровождал свои слова ударами кулака по столу, напоминавшими удары кувалды, потому что в юности Нагайнис учился на кузнеца и продолжительное время с честью занимался этим ремеслом, Но потом он сделался членом правления небольшой ссудной кассы и выстроил себе дом. С каждым отстроенным этажом дома возрастало и самомнение Нагай-ниса. Еще в довоенное время, не довольствуясь кузницей, он стал разворачиваться гораздо шире. В начале войны Нагайнису уже принадлежали большая механическая мастерская и крупная транспортная контора в Риге. В деньгах у него никогда не ощущалось недостатка, так как предприятия работали успешно, к тому же в ссудной кассе Нагайнис приобрел доверие остальных членов правления и мог черпать
ведрами то, что мелкие вкладчики приносили туда кружками. Однако при эвакуации Риги Нагайнису пришлось переселиться вместе со своими предприятиями в Петроград, где они быстро прогорели. Захирел и сам Нагайнис, ибо в мире творились такие дела, которых он уже не мог уразуметь. Когда вслед за свержением царской власти и первыми революционными громами произошел еще более грозный большевистский переворот с национализацией нагайнисовой собственности, ему показалось, будто уже наступил страшный суд. Он бросил свои предприятия на произвол судьбы и, с большими трудностями перейдя фронт вернулся в занятую немцами Ригу. Средств для восстановления предприятий у него не было, да при летаргии тогдашней, рижской жизни в таких предприятиях и не ощущалось необходимости. Каждый старался лишь кое-.как прожить, всех давили нужда и немецкий бронированный кулак. Нагайнис поселился в собственном доме, где тогда ютились бедняки и вконец разоренные люди, лишь с горем пополам вносившие небольшую квартирную плату. Но многие не могли платить и этого, и приходилось опасаться, как бы они не перемерли с голода в своих квартирах.
Жену с четырьмя детьми Нагайнис оставил в Петрограде, чтоб она разузнала, куда большевики денут его имущество, а сам поехал в Ригу — только разведать, как живется при немцах. Однако вернуться в Россию Нагайнис побоялся, да немцы добром и не выпускали.. Жену и детей он бросил на произвол судьбы, утешая себя тем, что не может попасть обратно и что у него тут в Риге тоже нелегкая жизнь. По природе Нагайнис был трусливым себялюбцем, сразу задиравшим нос, когда дела у него шли хорошо. Так Нагайнис прожил в Риге весь период оккупации, ожидая лучших времен. Когда немцы были вынуждены убраться из Риги и пришли большевики, тотчас же появилась жена Нагайниса с детьми, из которых в живых остались лишь двое — двое других умерли. Нагайнис никогда не отличался особенной любовью к своей семье, а теперь изнуренная жена и хилые дети показались ему совсем чужими. Он все-таки принял их как.
неизбежное зло, умерших же детей постарался поскорее забыть, чтобы не испытывать угрызений совести.
После падения советской власти Нагайнис вскоре оправился. Теперь он владел не только тремя пятиэтажными домами и дачей в Булдури, но и подковной фабрикой с более чем полуторастами рабочими. Но Нагайнис не удовольствовался и этим: он начал скупать лес. Хотя в лесном деле Нагайнис только и смыслил, что отличить сосну от березы или жердь от бревна, однако же года два он великолепно зарабатывал на лесе. Тогда, расхрабрившись, он завел еще и деревообделочную фабрику. Это предприятие доставило ему массу хлопот, заставляя все глубже влезать в долги. Но Нагайнис ожесточенно выкручивался из всяческих денежных неурядиц, подыскивая в то же время компаньона или даже покупателя на свою деревообделочную фабрику. На сей раз он наметил для этой цели Цеплиса, прослышав, что у того имеется солидная сумма свободных денег. Но Цеплис был весьма сдержан и ни за что не хотел лезть в подстроенную Нагайнисом западню, словно у него самого были какие-либо замыслы или же он вообще не хотел пускать в оборот свои деньги. Нагайнис, однако, считал Цеплиса не настолько наивным, чтобы тот стал сидеть на своих мешках с деньгами, в то время как, пуская их в оборот, можно здорово заработать. Поэтому Нагайнис так-ретиво одернул разъяренного Бриедиса: человек, у которого нет денег, не смеет много рассуждать. Когда говорят люди богатые, ему лучше молчать и слушать, как это делает Дзенис. Но Бриедис нипочем не хотел угомониться; тогда Нагайнис поднялся и, наклонясь к уху Цеплиса, прошептал:
— Господин Цеплис, я вызову с фабрики свою машину и отвезу вас домой, потому что здесь нам больше нечего делать. Кроме того, мне необходимо обсудить с вами один важный вопрос, и мы сделаем это по дороге.
Цеплису еще не хотелось домой, но и пребывание в такой компании не доставляло удовольствия. Поэтому он согласился.
Нагайнис позвонил по телефону и вернулся. Цеплис поднялся,, и они быстро распрощались с остальными. Когда они вышли, опьяневший Удрис усмехнулся и, кивая на дверь, воскликнул:
— Ну, кто кого разденет? Я считаю — будут бороться, пока у обоих не дойдет до рубах, потому что Нагайнису тоже пальца в рот не клади. Он свое дело знает.
— Ничего подобного, Цеплис его разденет, как барышню, этот-то умеет допечь. — Бриедис не скрывал своего раздражения.
— А что, тебе уже стало жарко? Выпей рюмку да закуси килечкой, малость поостынешь, — засмеялся Сескис, хотя ему не понравилось, что Нагайнис ушел вместе с Цеплисом. Он решил сегодня же вечером сходить к Цеплису и обрисовать ему истинное положение предприятий Нагайниса.
— Будут тягаться, покамест оба не останутся без-рубахи, — глубокомысленно изрек Муцениек. — Латыши еще в русские времена умели из-за каждого пустяка добираться от волостного судьи до сената.
— Если люди перестанут судиться, что же ты будешь делать в своем бюро? Одним переписыванием уставов не прокормишься! — поддразнил Удрис.
— Да ведь ты передашь мне все свои банковские дела, а кто имеет дело с банком, тот всегда сыт, — отшутился Муцениек.
— Смотря кто. Вот, например, с Бриедиса я скоро сдеру шкуру. Отсрочек больше не будет! Уж если ему не поверил министр финансов, как же поверит мой банк? Нет, приятель, с твоим кредитом теперь покончено. Неудачами у министра финансов не хвастаются, — с неожиданной серьезностью заявил Удрис.
Нагайнис велел шоферу ехать не к дому Цеплиса, а в Старую Ригу.
— Только небольшой крюк. Надо забежать по пути в одну контору. Мне там причитаются деньги за лес. Я ведь ворочаю крупными делами с лесом, и дерево-
обделочная фабрика у меня тоже работает неплохо, — начал Нагайнис свой обходный маневр.
— Да что вы? А почему же так часто приходится слышать о ваших денежных затруднениях?— с невинным видом спросил Цеплие, которому было точно 'известно истинное положение предприятий Нагайниса.
— Чепуха! У меня одних дебиторских сумм на несколько миллионов. Иногда бывают трудности с инкассированием, потому что у лесоэкспортеров не хватает оборотных средств. Будь у меня несколько миллионов совершенно свободных денег, я бы завязал непосредственные связи с заграницей; тогда и прибыль была бы выше и не пришлось бы канителиться с этим несчастным инкассированием. — Нагайнис выжидающе поглядел на Цеплиса.
— Это очень просто делается: заложите в банке дома и фабрики, и у вас будет достаточно денег. — Цеплис говорил с серьезным видом, хотя отлично знал, что все имущество Нагайниса давно уже заложено и перезаложено.
— Это можно, — разочарованно пробормотал Нагайнис. — Но в таких случаях проценты поглощают всю прибыль. Вот лучше бы вы сделались моим компаньоном! — последние слова Нагайнис выбросил, как готовые подковы на пол кузницы.
— Об этом стоило бы поговорить, однако я намерен пустить в ход свои капиталы в другом направлении, — глубокомысленно пробасил Цеплис.
— Направление не важно, была бы только прибыль. А мои предприятия все поставлены солидно. Прибыль гарантирована! — убеждал Нагайнис. Автомобиль остановился на улице Смилшу против дома, все стены которого были испещрены различными выве- сками, а на оконных стеклах сверкали золотые и эмалевые буквы. — Будьте любезны минутку подождать меня. Я сейчас. Только получу деньги.
«Хорошо, хорошо, — усмехнулся Цеплис, оставаясь в машине. Неужели он действительно думает, что я ему верю? Будто я не просматриваю списки опротестованных векселей! Там с жиро Нагайниса фигури- руют векселя всех работников его предприятий, не
исключая даже ломовых извозчиков и сторожей. Ну ничего, продолжим эту комедию!»
Цеплие беспокойно заерзал — ему было неудобно сидеть в автомобиле Нагайниса, когда мимо проходило столько людей — агенты фирм, банковские служащие, торговцы и промышленники. Наверняка среди них было много его знакомых.
Вскоре вышел Нагайнис, и по лицу фабриканта Цеплис догадался о его неудаче.
— Вот и работай! У еврея опять нет денег, а мне завтра платить рабочим жалованье. Они же теперь до того избалованы... Если в субботу нет денег, так в понедельник стачка и инспектор труда берет за горло, — ворчал Нагайнис, садясь в машину. — Правда, зато удалось продать солидную партию мышеловок. Если бы мы ничего не вывозили за границу, то хоть задавись. Здесь, кажется, уже выловлены все мыши! — Нагайнис попытался рассмеяться.
— Беда в том, что мы производим множество вещей, совершенно не нужных нам и не пригодных для внешнего рынка. Каждый старается производить то, что уже производит другой. Это указывает на недостаток изобретательности и смекалки. Если один варит мыло и хорошо зарабатывает, то пятьдесят других, увидев это, тоже бросаются на мыловарение. И вот начинается бесчестная конкуренция и обман покупателей, пока все не разорятся и своими банкротствами не потянут за собой также банки. Тогда поднимается вопль о кризисе мыловарения. Одного только туалетного мыла у нас, говорят, наварено столько, что в течение десяти лет им могли бы умываться не только люди, но и домашняя скотина во всей Латвии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54