Сначала это были тихие слезы сожаления, но потом плач усилился, пока не превратился в громкие рыдания. От этого громкого плача Цеплис перестал браниться и кинулся утешать Берту. Но его утешения возымели обратное действие. Берте словно бы захотелось выплакать всю боль своего одиночества. Обхватив мужа за шею, она судорожно подергивалась и рыдала так громко, что ее всхлипывания разносились по всей квартире.
— Берточка, милая, что с тобой? Успокойся, не то соседи услышат. И перед Эльзой бы постыдилась, — Цеплис утешал жену, ка-к умел. Он гладил ее, точно ребенка, жалея, что слишком серьезно и, может быть, жестоко отнесся к капризам жены.
— Ты говоришь, чтобы я постыдилась? А чего мне стыдиться? Того, что я живой человек и хочу жить? Я и так все время стыдилась и молчала. .Но больше я не могу, у меня просто нет сил. Я задыхаюсь в этой набитой дорогими вещами квартире. Мне хотелось работать, почувствовать, что я не лишняя в жизни. Я училась и готовилась к этой работе, чтобы стать тебе серьезным помощником. Но ты оттолкнул меня и запретил работать где-нибудь в другом месте. Тебе больше нравится держать меня здесь, как дорогую и, может быть, даже любимую игрушку. Но самая дорогая и самая любимая игрушка все-таки не необходима, без нее можно обойтись. А я хочу быть вот именно необходимой, нужной не только тебе, но и обществу. Милый, избавь меня от сознания этой ненужности! — Берта еще крепче прижималась к мужу.
— Ну, хорошо, делай все что хочешь, я тебе все разрешаю, — говорил совершенно сбитый с толку Цеплис, глядя на розовеющее предрассветное небо. Казалось, там рождается совершенно новый, еще небывалый день. Хотелось, взяв с собой Берту, поспешить ему навстречу, только Цеплис не знал куда. Он даже не знал, что ему делать с расстроенной рыдающей женой. Надо утешать ее, что-то говорить, а у Цеплиса не было наготове ни одной мысли, ни единого слова. Казалось, все разбежались или же их никогда не бывало. И перед лицом нового дня он чувствовал себя маленьким и бессильным.
— Ты считаешь меня неспособной и непригодной к работе. Хорошо. Но тогда разреши же,мне то, на что имеет право каждая женщина. Разреши мне стать матерью, чтобы моя жизнь приобрела смысл, чтобы у меня была своя радость. Иначе я больше не выдержу! — Берта все еще не могла успокоиться.
Цеплис снова и снова обещал и разрешал жене все, только бы она утешилась и не мучила его своими страданиями. Он даже пообещал не увольнять Цауне и терпимо относиться к нему на работе. На это Берта лишь вяло улыбнулась и стала еще печальнее. Встающее утро, ворвавшееся в комнаты, казалось, предостерегало ее не останавливаться на полдороге, а идти дальше и неуклонно утолять ту жажду счастья, что пробудилась в ее душе и, как разъяренный зверь, терзала Берту в долгие ночи и дни ее одиночества. Берта вдруг вскочила, громко рассмеялась и убежала в спальню.
Цеплис посидел еще минутку один, устало перебирая в мыслях события этой ночи. Пойми этих женщин — то плачут без нужды, то вдруг смеются без причины. Все время восторгается своим любовником, а от меня хочет ребенка. Ей уже не нравится спокойная, беззаботная жизнь. Миллионы женщин позавидовали бы Берте и были бы счастливы на ее месте. А Берте такое существование уже не нравится. Она хочет возиться с ребенком или работать. Каждый стремится к легкой жизни, а Берте она надоела. Видно, я ее слишком баловал, исполняя все прихоти. И она еще жалуется, что ей тяжело жить... Так, не достигнув никакой ясности, ушел в спальню и Цеплис, расслабленно волоча свое грузное тело.
Несколько дней подряд все крупнейшие рижские газеты самым пространным образом писали о латвийском красном золоте. Казалось, журналисты хотели перешибить друг друга, рассказывая всякие чудеса и прославляя новое предприятие. В газетах был помещен и портрет молодого энергичного промышленника Цеплиса, изложена его биография и достижения. Цеплис читал и диву давался — это превосходило все его надежды. Порой ему становилось просто неудобно, потому что ведь еще ничего не сделано. О приобретении своего капитала Цеплис не хотел говорить и даже вспоминать, но хвалебные газетные статьи возложили на него тяжелые обязанности, часть которых, хотя бы
и против желания, надо исполнить. Однако Цеплис понимал также, что эта широкая реклама обеспечивает кредиты и прокладывает дорогу новому предприятию. Разве нашелся бы теперь в Латвии человек, не знающий о том, что учреждается акционерное, общество «Цеплис» и что им руководит одаренный, энергичный промышленник Цеплис? И разве этот восхваляемый промышленник — не он сам? Хотя новое общество еще ничего и не совершило, оно, тем не менее, уже упоминалось повсюду, а многие даже надеялись, что это предприятие облегчит тяжелую жизнь, вызвав приток иностранного капитала, взамен которого мы будем отдавать лишь свой труд да глину. Зеленого золота у нас остается уже немного, синее золото требует больших усилий, да и урожай на него бывает не каждый год. Но красное золото — его хватит и будет хватать всегда. Разве в Латвии нет бесчисленных холмов, в которых скрывается глина? Знай обжигай кирпичи да отсылай за границу. Мир велик, и хороший кирпич нужен повсюду. Вначале, конечно, будет трудно удовлетворить все крупные заявки. Но потом расширят предприятие и построят заводы на всех месторождениях глины. Заставят людей работать день и ночь, и тогда-то уж справятся.
В таком духе судили и рядили горячие головы, восторгаясь золотыми временами, наступающими отныне для всего народа. Ежели наживутся предприниматели, значит, кое-что перепадет и рабочим. Каждому захочется хорошо одеться и покушать, а от этого выгадают и другие — те немногие, которые не будут работать на кирпичных заводах и обжигать кирпич. Никто больше не роптал на неурядицы в государственной жизни и не поминал трудные времена. Перед всеми приоткрывалось светлое будушее, суля лучшую жизнь.
Цеплис чувствовал себя героем, сотворившим чудеса, так как всеобщий восторг окрылял и его. Знакомые здоровались с ним почтительно, Друзья же при встрече сердечно пожимали руку и нашептывали льстивые слова. Цеплис был настолько увлечен своей работой и достижениями, что хотел все переделать один. Целыми днями он сновал взад и вперед, как заведен-
ный. Банки, крупнейшие торговые дома, нотариальные конторы, кафе и рестораны — всюду у него были дела и всюду он появлялся вовремя. Также и многочисленные посетители конторы акционерного общества «Цеплис» не могли пожаловаться на то, что им трудно застать или приходится подолгу ожидать директора-распорядителя. Поистине следовало удивляться, как Цеплис повсюду успевал и всегда владел собой, оставаясь любезным и верным своему слову. После долгого, полного лихорадочной спешки дня Цеплис всегда чувствовал себя отлично и никогда не бывал в дурном настроении. У него постоянно находилось еще время, чтобы побыть с Бертой и весело провести вечер. В присутствии жены он теперь больше не говорил о делах и избегал встреч с людьми, которые не могут обойтись без деловых разговоров. Цеплис твердо решил проводить все вечера вместе с Бертой; так он и делал. Как ни странно, наедине с женой он отнюдь не скучал и чувствовал себя спокойно, даже счастливо., Берта тоже изменилась, и в ее словах больше уже не проскальзывало раздражение или неудовлетворенность. Казалось, ее жизнь стала более полноценной, хотя внешне мало что изменилось. Единственно, может быть, то,- что вечера она теперь проводила вместе с мужем, да и днем нередко заходила в контору побол1' тать с ним, а он при всей своей занятости всякий раз уделял ей минутку для краткой, но задушевной беседы. И это была не только внешняя любезность; видя Берту, Цеплис радовался от души. Что-то новое сблизило и сдружило их. Эта близость и дружба выражались не только в мыслях и взглядах, но и в словах. Кроме любви, Цеплис питал теперь к Берте еще и уважение. Так он когда-то относился, может быть, только к своей матери.
Подписка на акции общества «Цеплис» проходила весьма оживленно. Вся намечавшаяся цифра была почти покрыта и деньги уплачены. Осталась лишь небольшая часть, которую не спешили продавать, приберегая для возможных надобностей на будущее. Акции хотели приобрести также фабриканты Нагайнис и Сескис, но Цеплис всячески оттягивал это дело. По правде говоря,
Цеплис не хотел подпускать этих господ даже близко к предприятию. Денег у них не было, и они только топтались бы под ногами, отравляя Цеплису жизнь. Но еще не настало время прямо сказать им об этом. В надежде на акции Сескис и Нагайнис пока что помалкивают. А если им сразу же отказать, они забегают по всей Риге, распуская нежелательные сплетни. Цеплис отлично знал, что они не являются доброжелателями нового предприятия. Кроме того, о делах На-гайниса и его махинациях с векселями уже говорились разные вещи. Худая слава одного акционера могла косвенно бросить тень на все акционерное общество. Новому предприятию следовало беречь свою славу, и Цеплис охранял ее всеми силами.
Нагайнис и Сескис непременно хотели достать акции. По правде говоря, у Сескиса-то не было особого желания — свободных денег не имелось, и он был слишком обременен заботами по своей фабрике, но Нагайнис его уговорил. Нагайнис .во что бы то ни стало хотел отомстить Цеплису, а для этого ему необходимо было сделаться акционером. Одному поначалу было бы трудно, и он тащил за собой Сескиса. Нагайнис первый догадался, что Цеплис водит их за нос, и начал искать способы все-таки одурачить его. Так он задумал, если Цеплис станет еще тянуть, поручить приобретение акций Удрису. С ним можно было обделать такое дело и без наличных денег — дать только несколько векселей, чтобы Удрис учел их в своей «Крауе». Таким манером акции будут получены без малейшей затраты денег. У Сескиса Нагайнису тоже можно будет взять денег на акции, а Удрису вместо них всучить еще два-три векселька. За хороший ужин и выцивку тот сделает все и будет держать язык за зубами. Нагайнис был в восторге от своих блестящих замыслов, с помощью которых ему удастся околпачить не только Цеплиса, но также Сескиса и Удриса. Что ж, пора приниматься за их осуществление!
А в это время у директора-распорядителя ссудо-сберегательного товарищества «Крауя» Яна Удриса дела шли все хуже. Он стал до того нервным, что
обретал спокойствие, лишь напиваясь до потери сознания. Кассовые и вексельные дела настолько запутались, что Удрис уже не надеялся их распутать. Ой перепрыгивал с льдины на льдину, чувствуя, что все они погружаются в воду и спасения уже нет. Внизу омут, и, он неизбежно поглотит Удриса. А ему хотелось 'еще подержаться на поверхности и пожить. И поэтому Уд-рис теперь с удвоенной остротой переживал каждое уходящее мгновение.
Терзаемый страхом, тревогой и мрачными предчувствиями, он старался как можно меньше находиться в помещении «Крауи». Его раздражали там все сотрудники, перелистывавшие вексельные журналы и счетоводные книги. Ясно, что каждый из них хотел утопить своего директора-распорядителя и только делал вид, будто ничего не знает. Как они могли не знать, если все счетоводные книги доступны им в любое время? О, если б сгорела «Крауя» или хотя бы только книги! Тогда вместе с ними сгорел бы и страх Удриса и он мог бы смело глядеть в будущее. Горят ведь в Риге разные лачуги, сгорели и кое-какие солидные дома. Неужели же не мог бы загореться и тот дом, в котором помещается ссудо-сберегательное товарищество «Крауя»? Но нет, он стоит прочно, словно охраняемый самим огненным драконом. И неподвижная прочность этого дома вселяла в Удриса невыносимый страх. Удрис никогда не осмеливался приближаться к нему в мало-мальски трезвом состоянии. К тому же, по помещениям «Крауи» любили шнырять члены ревизионной комиссии, в последнее время представлявшиеся Удрису уже не людьми, а хищными и коварными зверями. Кому они вообще нужны? Неужели действительно ни одно предприятие не может существовать без ревизоров? Ведь вполне возможно было бы удовлетвориться одной бухгалтерией, которая записывает все что надо. Тогда у человека было бы гораздо больше желания трудиться и предприятие процветало бы. А тут, когда делаешь какую-нибудь работу, на горизонте вечно маячит ревизор и его взгляд убивает в тебе всякий энтузиазм!.. Так рассуждал Удрис, не в силах избавиться от своих страхов.
Терзаемый подобными чувствами и размышлениями, Удрис сидел в одном рижском ресторанчике-погребке, когда к нему подошел улыбающийся фабрикант Нагайнис. Поздоровавшись и обменявшись несколькими незначительными фразами, они выпили, хотя оба были уже порядком под мухой. Тогда Нагайнис начал издалека:
— Вон как Цеплис разошелся, на всю Латвию шуму наделал. Теперь он поважнее самого министра финансов — к нему и не подходи! Сидит на своих акциях, как кащей.
— Я его нисколько не боюсь. Захочу, буду оклеивать комнату его акциями, — Удрису не понравилось, что хвалят Цеплиса.
— Но газеты пишут, будто акции прямо из рук рвут.
— Что ты веришь газетам! Это сам Цеплис пишет. Его акции можно достать хоть среди ночи.
— А мне не хочет продать. Наверно, боится пустить туда человека с головой, который его знает и сможет контролировать. Я бы тебя попросил купить мне несколько штучек. Охота поглядеть, как он там хозяйничает.
— Ревизором стать хочешь? Ладно. Только эта покупка не такое простое дело. Цеплис же знает, что мы знакомы, и у него могут возникнуть подозрения. Такие дела надо делать аккуратно, чтоб за руку не поймали. Кроме того, у них и курс солидный.
— Ты же сказал, что они ничего не стоят? — удивился Нагайнис.
— Сказать-то можно, а вот если надо купить, тогда другое дело. — Удрис не скрывал, своих истинных намерений.
— Ты хочешь заработать на мне?
— Каждый зарабатывает, как может и на чем может! Почему же ты не хочешь, чтобы и я немножко подзаработал? — Удрис засмеялся и чокнулся с Нагай-нисом. Тот увидел, что Удрис не лыком шит и с ним надо разговаривать определенно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54