Бриедис совершил не одно мошенничество
также и на своей последней работе. Ожидаются новые сенсационные разоблачения.Читая, Цеплис не верил своим глазам. Теперь его предприятие и его самого уже явно припутывают к арестованному Бриедису. Это же исключительное нахальство! Что Бриедис за доверенное лицо и правая рука — обыкновенный мелкий, ничтожный надсмотрщик за работами. Нет, это необходимо завтра же опровергнуть во всех газетах. Нельзя оставлять так! Что скажут члены правления и акционеры общества «Цеплис»? Неудача за неудачей! Кому' нынче можно доверяться? Дзилюпетис еще в тот раз расстраивался из-за ареста Удриса, хотя общество «Цеплис» не имело с ним ничего общего; что он скажет теперь? Цеплису стало совсем уж не по себе. Разве можно работать, если на тебя неожиданно обрушиваются неприятности, одна хуже другой? Поистине, следовало бы запретить газетам публиковать тревожные сообщения о хозяйственной жизни. Тем самым они разрушают все, что у нас есть, и сеют недоверие там, где это вовсе не нужно. Мало того, не только не нужно, но и пагубно! В ближайшее время в совете Латвийского банка должен решаться вопрос о гарантиях на переводные векселя, которыми общество «Цеплис» будет оплачивать ввозимые из-за границы новые машины. Все было так хорошо подготовлено, и гарантии почти что в кармане. Не хватало только формального решения совета. Каково будет теперь это решение? Решатся ли теперь Дзилюпетис, Лейман и Заринь отстаивать необходимость и целесообразность гарантий? Очень сомнительно, потому что всем им будет мерещиться Оскар Бриедис и присвоенная у пуйкельского новохозяина дубовая роща!
Цеплис с нетерпением ждал, что вот-вот позвонит Дзилюпетис или кто-нибудь другой и выразит ему свое неудовольствие. Но этого не случилось, и Цеплис напрасно вздрагивал при каждом телефонном звонке. За весь день никто из них так и не позвонил; тоже нехороший признак! Без сомнения, все они читали газетное сообщение и встревожились не меньше самого Цеплиса. Наверняка, они соберутся без него и обсудят это неприятное событие...
Вечерние газеты подтвердили подозрения Цеплиса. В небольшом письме, за подписями остальных двух членов правления общества, депутата Цирулиса и фабриканта Зутиса, сообщалось, что арестованный мошенник Бриедис не является доверенным лицом правления. Если он имел какие-то связи лично с директором-распорядителем Цеплисом, то правлению это не было известно и оно за это не отвечает. Во всяком случае Бриедис был незначительным сотрудником, без особых полномочий. Ну, это уже верх нахальства! Выступают в прессе без ведома Цеплиса, да еще возводят на него подозрения. Этих уважаемых членов правления следует одернуть! Цирулис не вложил в предприятие, никаких капиталов, а был выбран в правление только ради своего депутатского авторитета, чтобы облегчить получение кредитов и чтобы можно было действовать под его маркой в государственных учреждениях. А теперь он еще осмеливается выступать против крупнейшего пайщика Цеплиса и наводить тень на ясный день! Нет, господин депутат, мы платим тебе жалованье не за то, чтобы ты распускал язык. Наше предприятие — не кулуары сейма, где можно болтать, что в голову взбредет. За деньги даже пастор отправляет любого грешника на небеса, а заядлого святошу спихивает в ад. Неужели же наши деньги не заглушат депутатскую болтовню!
Мартину Зутису тоже не стоило бы так громко бахвалиться. Его фанерно-ящичная фабрика давно бы рухнула, если бы ее не подпирал своими домами шурин Зутиса. Все равно она вылетит в трубу, и шуриновы дома вместе с ней. Долго ли Зутис еще продержится — он же такой мастер на банкротства! Кстати, за акции «Цеплис» он даже не платил наличными, а заложил жирированные тем же шурином векселя. Пустим-ка их в оборот, достаточно они належались. Посмотрим, как-то он их выкупит! Не надо распускать язык; если сам нетвердо стоишь на ногах!.. В глазах Цеплиса появился хищный блеск. Он разыскал в несгораемом шкафу векселя Зутиса и положил в свой портфель. «Завтра же пустим их в ход — возможно, Зутис станет повежливее. Если не уплатит, опротестуем без жало-
сти. Тогда узнает, какие у меня были связи с Бриеди-сом! Какая наглость! Сами же подрывают доверие к предприятию, даже не посоветовавшись с его руководителем. Нет, со мной не так-то легко справиться!» Выйдя из кабинета, Цеплис увидел, что сотрудники еще усердно работают. Вдруг что-то пришло ему в голову, и он обратился к Цауне:
— Отпустите всех домой, завтра наверстаем. А сейчас идемте со мной, кое о чем переговорим по дороге.
Ожидая Цауне, Цеплис впервые повнимательнее пригляделся к машинистке Аустре Зиле. А она ничего себе, бойкая девчонка! Стройные ноги, гибкая фигура. Интересно, кто ее любовник? Такие девочки умеют любить. Надо как-нибудь попытаться.
Выйдя из конторы, он взял бухгалтера под руку, но повел его не к дому, а, наоборот, по узким улочкам вглубь Старой Риги. Сначала они шли молча, но у «Монастырского погребка» Цеплис остановился и сказал:
— На улице не поговоришь. Пообедаем в погребке, там и потолкуем.
Цауне рассчитывал пообедать вместе с Мильдой, но не посмел перечить директору. Цеплис втолкнул смущенного бухгалтера в погребок, где было темновато и прохладно. Они уселись в укромном уголке и, кроме обеда, заказали коньяк.
— Что вы думаете о Бриедисе и его мошенничествах? — начал Цеплис, как бы нащупывая тему для разговора.
— Что я тут могу думать? Но честным я его никогда не считал.
— Не будем говорить о честности. Насколько каждый из нас честен; это вопрос другой. Но мне невдомек было, что он окажется таким мошенником.
— Ну, мошенника редко можно распознать сразу. Они же всегда притворяются честными.
— Значит, по-вашему, чтобы не быть мошенником, надо притворяться нечестным? Правильно, я всегда так и делаю. А вот вы не применяете этот прием.
— Не все же так умеют притворяться, как. .. — Цауне запнулся и сконфузился от своей дерзости.
— Как я — вы хотели, сказать? Это правильно. Без притворства в коммерции далеко не уедешь. Кстати, а что вы скажете, если мы завтра предъявим векселя Зутиса ко взысканию?
— Но ведь он член нашего правления!
— Вот именно! Члены правления тоже не смеют язык распускать, как сегодня Цирулис и Зутис, и подрывать доверие к предприятию. Я их в бараний рог согну, пусть знают, что со мной шутки плохи. Может быть, вы удивляетесь, зачем я все это рассказываю? Дело в том, что мне,хочется раз в жизни поговорить с вами по душам. Сам не знаю, почему я начал с того, что вам вовсе не нужно знать. Мне бы хотелось тихо, мирно поговорить с вами о моей жене.
— Что нам говорить о вашей супруге! — восклик-нул перепуганный Цауне.
— Не бойтесь, я не стану беситься и драться, как в тот раз. Да и тот случай мы тоже еще не обсудили. Скажите, можете ли вы меня простить? Я знаю, это было нехорошо с моей стороны. Мужчинам не стоит драться из-за женщин. Но я ведь люблю свою жену, и ваши отношения меня очень огорчают. Правда, я сам не ангел, мне нравятся молодые девушки, но неужели из-за этого жене тоже нужно хороводиться с мужчинами? Да, а как по-вашему, разве эта Аустра Зиле не прелестная девчонка? Черт, что за фигурка! Никогда раньше не присматривался, а сегодня, как глянул. .. Надо будет попробовать! Если только вы меня опять не опередили. .. В ваши годы все молодые люди — мастера на такие вещи. Кроме того, Зиле ваша подчиненная и не посмеет пикнуть. Скажите прямо, — если между вами что-нибудь есть, я не стану поперек дороги. Я еще не настолько изголодался, чтобы выхватить кусок из-под носа у друга. Бойких девчонок на свете достаточно! Давайте жить каждый сам по себе и не лазить в чужую губернию. Поэтому и с моей женой вам надо прекратить все эти шашни.
— Господин Цеплис, у меня с вашей супругой никогда ничего не было! — покраснев до ушей, воскликнул Цауне. Он дрожал от страха, как бы директор, подпав под власть коньяка, не пустил опять в ход
револьвер. Неужели же Цеплис всю жизнь будет для него неотвязным кошмаром?
— Зачем отпираться! Неужели нельзя раз в жизни, за рюмкой, поговорить по душам? Зачем скрывать очевидную правду, которую можно даже потрогать руками? Я уже знаю все и примирился. Но мне бы доставило удовольствие, если бы вы сами лично подтвердили это. Мне вообще нравится, когда люди сознаются. Это означает, что они сожалеют о своих проступках и полны решимости исправиться. Исправляться ведь нужно нам всем!
— Конечно, нужно, никто из нас не совершенство.
— Совершенством мы никогда и не станем. Наплевать на совершенство, оно ни черта не стоит. Мы должны стремиться к власти— и к богатству, потому что нищий властитель' смешон. Вообще честные люди жалки. Но скажите, в чем же вы хотите исправиться, если вы не грешили с моей женой? Исправляться могут только грешники.
— Разве согрешить можно только с вашей женой? — Так вы, значит, все-таки прелюбодей? Учтем. А вы знаете, что это нехорошо? Пока человек не женился, он не имеет права становиться прелюбодеем. Вы понимаете? Женатым, наоборот, дозволено все. Потому что женатый человек дошел до такого периода жизни, когда уже некуда спешить. Остается только наклонность к тихим, недозволенным грешкам. Ха-ха! Выпьем, иначе мы пёрефилософствуем самого Сократа.
— Для чего же тогда жениться, если супружеская жизнь — это не то, что нужно человеку?
— Это совсем другое дело. Никто еще убедительно не ответил на такой вопрос, и наверно, никто никогда и не ответит. Но вступить, в брак стараются все. У меня уже вторая жена, но она ничуть не лучше первой. Скажите, зачем мне нужно было разводиться с Зельмой, если я уже на второй день, клялся в разных глупостях Берте?
— Вот этого уж я не знаю.
— И никогда не узнаете, точно так же, как не знаю и я сам. Но все-таки в свое время вы женитесь, потому что так поступают все.
— Я женюсь исключительно по любви и, возможно, уже в ближайшее время.
— Вот видите! Ну, а что же представляет собой эта божественная и возвышенная любовь? Я думаю, что серьезному, положительному человеку надо стыдиться об этом говорить. Любовь — это все равно что подделывание векселей.
— В таком случае всех, кто любит, надо сажать в тюрьму.
— Они и так попадают в брачный карцер. Там уж, голубчик мой, нет ни восторгов, ни мечтаний! Знай, вези свои саночки, в которые жена каждый год под-кладывает по ребенку. Сам становишься старше, а поклажа все тяжелее. Скажите, разве тогда не приятно пострелять по сторонам и слегка погрешить? Это же единственное удовольствие. Только ради бога не говорите о таких вещах в обществе порядочных семейных людей! Там мы должны с торжественным видом защищать священные основы брака. Мы должны тяжко вздыхать и сурово наказывать каждого уличенного прелюбодея.
— Зачем же такое лицемерие?
— Какое там лицемерие! Если вообще ни одна разумная вещь на свете не предназначена для дураков, то прелюбодеяние уж во всяком случае не для них. Дураки должны охранять священный пламень целомудренного брака.
— Я вас, господин директор, совсем уже не понимаю. У меня начинает кружиться голова.
— Ну и пускай кружится. Тут нечего понимать. Человек в супружестве должен жить так, как, пришлось. Если пришлось быть верным, значит, будь верным и утешайся тем, что ты один из немногих праведников в наш развращенный век. А если пришлось согрешить, то не бойся, ибо любой грех можно искупить добрыми делами. Как грехи, так и добрые дела человеку не нужно искать, они человека сами находят. Пусть только справляется с теми делами, что одолевают его каждодневно. Жизнь — это обжигательная печь, куда человека забрасывают, точно ком глины, а вынимают красивый, обожженный кирпич. А коли так,
разве не стоит разжечь огонек пожарче? Построим же кирпичный завод и будем обжигать кирпичи, чтоб черт их побрал!
— Все это правильно, но кто же будет присматривать за строительством, пока Бриедис сидит в тюрьме?
— Будем ездить вдвоем, хотя бы завтра!
— Я не поеду, мне там нечего делать. В строительстве я ничего не понимаю, — отговаривался Цауне, хотя причины его отказа были совсем иные — те самые, из-за которых он уже и так дрожал все время: Цеплис, опьянев, мог снова начать беситься...
— Я же тоже ни черта, не понимаю ни в строительстве, ни в производстве кирпича. Но мастер с рабочими построят и запустят там все это и без нашего понимания. На свете происходит много таких вещей, которых мы не понимаем. Разве из-за этого надо разинуть рот и удивляться? Отнюдь нет. Мы все время должны быть в движении, как водоросли в реке, если хотим чего-то достичь. Жизнь — это движение и борьба!
После таких рассуждений Цеплиса и второй бутылки коньяку Цауне чувствовал, что «Монастырский погребок» не только движется, но и кружится. Тем не менее оба они еще много пили и долго рассуждали о различных вещах. Цауне еще никогда не видывал своего директора в таком состоянии,
Когда они, наконец, выбрались на улицу, была уже поздняя ночь. Цеплис что-то бормотал, но Цауне ничего этого не понимал и не слышал. Ясно было только одно, что оба они здорово нахлестались и что на свете вовсе не так уж плохо жить. Сцепившись вместе, они мотались из стороны в сторону, напоминая две беспокойные тени, причудливо отбрасываемые на стену чьими-то искусными пальцами. Вдосталь поколесив, они, наконец, нашли на каком-то перекрестке таксомотор. Цеплис до того утомился, что не желал больше пройти ни шагу пешком. Цауне помог ему влезть в машину, а сам хотел отправляться домой. Однако Цеплис потребовал, чтобы Цауне тоже сел в машину. У него, дескать, нет такой привычки — заставлять друга тащиться пешком. Вместе начали, вместе надо и кон-
чать. Однако шоферу он велел ехать не домой, а в «Клуб вдов».
— Там мы повеселимся часок-другой. Спать еще неохота, и домой ехать рановато, — добавил Цеплис, подавляя возражения Цауне.
«Клуб вдов» находился в самом центре Риги, на одной из оживленнейших улиц. Перед двухэтажным домиком ярко горели большие электрические фонари и стояла длинная очередь автомобилей и извозчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54