Надо заполучить их, пока Сескис еще ничего не знает. Да, это надо сделать сейчас же — куй железо, пока горячо!» И Нагайнис пошел получать у Сескиса остальные пятьсот лат.
Хотя арест Удриса, наглость Нагайниса и недвусмысленная холодность Дзилюпетиса произвели тяжелое впечатление на Цеплиса, ему было некогда Преда-
ваться мрачным мыслям. Более свободными были у Цеплиса лишь вечерние часы, предназначенные для Берты. Но в эти часы он решил не думать о делах и выполнял это решение. Кроме того, ему часто приходилось выезжать из Риги на строительство кирпичного завода, осматривать сделанное и поторапливать с дальнейшими работами. Все это отнимало много времени и утомляло, но. Цеплис не унывал. Мелкие неудачи и недоброжелательство окружающих не могли его устрашить. Он знал всех этих новоиспеченных, народившихся после войны промышленников, завидовавших друг другу и злословивших один про другого до нелепоста. Они не умели и не хотели работать, желая лишь быстро, нажиться, чтобы потом кутить напропалую. Правда, они утверждали, что делают государственную работу и укрепляют благосостояние населения, но на деле рвали и хапали, где только возможно. Поэтому не удивительно, что легкое обогащение не удавалось и крупные государственные кредиты пускались на ветер. Уважением пользовался не тот, кто умел и хотел работать, а, наоборот, тот, кто глубже других запускал лапу в государственную кассу, разорял своих доверителей и, инсценировав банкротство, делался богачом. Такой возбуждал зависть и всеобщее восхищение — у этого, дескать, есть смекалка, он сумел себя обеспечить. От трудов праведных не наживешь палат каменных — а кто в эти времена не хотел бы нажить себе каменных палат! Мало того, даже сами так называемые «созидатели государственных основ» нисколько не верили в прочность своего государства, а спешили загрести из его кассы как можно больше, потому что — кто знает! — если эта касса вдруг погорит или потонет, потом придется жалеть об упущенном. Самым умным считался тот, что больше набрал, у кого больше долгов. Никто не хотел оставаться в дураках, и поэтому происходило своеобразное соревнование — не в бережливости и честном приумножении достатка, а в делании долгов и выколачивании государственных кредитов. Цеплис не хотел быть таким. Конечно, руководимое им предприятие тоже не обойдется без ссуды от государства, но это будет производительный и необходимый
кредит, он с лихвой вернется к государству как прямым, так и косвенным образом. Сколько иностранной валюты Цеплис вольет в государственную кассу, сколько рабочих займет на своем предприятии!, Все это даже нельзя и рассчитать заранее. Подлинно по-государственному мыслящий промышленник должен не только думать о своей прибыли, но соблюдать и всеобщие интересы. Настоящая и правильная калькуляция получится, если лишь отбросить все спекулятивное и взять за основу производительный труд. Так рассуждал Цеплис и эти свои убеждения пытался привить всем подчиненным, от бухгалтера Цауне до рабочих-глиномесов.
В поездки на строительство кирпичного завода директор-распорядитель всегда брал с собой и бухгалтера Цауне. Не хотелось оставлять его в Риге. Пусть поглядит, понаблюдает, как развертываются работы, как рождается завод. Пусть подышит свежим воздухом и рассеется, тогда, вернувшись, будет работать еще усерднее. Так Цеплис оправдывал перед самим собой участие Цауне в поездках. Но на самом деле тут были совсем другие причины. Правда, Цеплис теперь полностью доверял Берте и не сомневался, что теперь-то она ему верна. Но время ее обучения на курсах еще оставалось под сомнением. Когда Цеплис иной раз спрашивал Берту, много ли правды в ее рассказах о дружбе с Цауне и как далеко зашла эта дружба, — жена только посмеивалась. Поэтому Цеплис оставался в неведении и сомневался в верности жены. Предосторожности ради он предпочитал брать Цауне с собой, нежели оставлять его в Риге. Ведь Берта может соскучиться и просто так, невзначай, начать снова встречаться с Цезарем. Старая дружба незаметно восстановится, и Цеплису снова пришлось бы переживать ненужные треволнения. Кроме того, завоевав доверие Цауне, можно будет узнать и то, чего не сказала Берта.
Однажды утрем, после пролившегося ночью благодатного летнего дождя, Цеплис и Цауне опять мчались в автомобиле за город, чтобы осмотреть строительные
работы и произвести необходимые платежи. Шоссе было гладкое и непыльное, поля курились под горячим утренним солнцем. Цеплис в совершенно блаженном настроении, сняв шляпу, подставил голову ласковому свежему ветерку. Воздух был насыщен запахом зеленого созревания, и казалось, будто земля каждым стеблем травы радостно славит лето и солнце. Цауне тоже сидел, опьяненный сладкой истомой, всем существом своим, вместе с летним воздухом, впивая в себя и Мильду. Он был влюблен, и лето сулило ему любовь и радость. Хорошо, если бы рядом с ним, вместо тучного директора, сидела Мильда и видела бы все то, что сейчас так восхищает Цезаря! Машина мчалась бы, но сердца их мчались бы еще быстрее, через поля и леса, через моря и страны, через весь мир. Два сердца, одно близ другого.
— Как странно: всякий раз, когда едешь в автомобиле, хочется думать о женщинах, хочется чувствовать их близ себя, — восторженно прервал раздумье бухгалтера Цеплис. — Наверно, и у вас тоже есть какая-нибудь, о которой хотелось бы подумать в такую минуту?
Цеплис испытующе уставился на Цауне. Молодой человек покраснел, потревоженный в своих размышлениях о Мильде и смущенный фамильярным вопросом своего патрона.
— А то как же! — храбро отшутился Цауне и тотчас вздрогнул от того, что посмел так ответить шефу.
— Ясно, на то вы и послевоенная молодежь, — молвил Цеплис слегка насмешливо. — И вы часто с ней встречаетесь? — спросил он дружеским тоном.
— Довольно редко. Не выходит, — чистосердечно признался Цауне. Цеплис не мог нарадоваться его откровенности и надеялся вытянуть у молодого человека все до конца.
— Значит, вы ее не очень-то любите, если можете удовлетвориться столь редкими встречами. — Цеплис в душе улыбался, глядя мимо Цауне на зеленеющие поля.
— Я ведь постоянно занят на работе, — Цауне обиделся, расслышав в этих словах упрек. Сомнения
Цеплиса в правдивости его чувств задели Цезаря еще больше. Разве можно любить пламеннее, чем он любит свою Мильду?
— Ну, если уж очень хочется, встречу всегда можно устроить. Работа здесь не помеха. Ночи ведь у вас свободные, а для радостей любви они. приспособлены больше всего, — довольно цинично поддразнивал Цеплис.
— Ночью мы не можем встречаться, потому что...
— Понимаю, понимаю! Ночью она занята, — торопливо перебил Цеплис, считая, что уже раскрыл тайну. — Ах, значит, она замужняя дама и может вырваться только днем, когда муж на работе? Ай-яй-яй, какая трагедия — вы заняты днем, а она ночью. Ха-ха-ха! Значит, я своей работой прямо-таки посадил вас в клетку и лишил любовных утех? Но ведь остаются еще воскресенья, тогда вы свободны. Да что я — ведь ее муж тоже свободен по воскресеньям! Это мне нравится — нежданно-негаданно удалось обуздать двух прелюбодеев. Как вам, молодому человеку, не стыдно путаться с чужими женами? Неужели вам не хватает девиц! На месте мужа я бы вас основательно отлупил, мне такие шутки не нравятся.
Слова сыпались из Цеплиса, как горох, и Цауне не мог даже опомниться. Не успел он ответить, как Цеплис, переведя дух, продолжал.
— Могу вам поклясться, что человека, которого я застал бы со своей женой, я бы не оставил в живых! Сию же минуту заставил бы его проститься с жизнью навеки. Я бы его застрелил, как собаку! — Цеплис до того увлекся, словно перед ним уже находился тот самый прелюбодей, которого надо стереть с лица земли. Цауне дрожал от страха, не понимая, что происходит с директором. Он хотел что-то возразить, но не успел, так как Цеплис завопил опять:
— Сознавайся и говори правду — сколько раз ты встречался с моей женой? И не пытайся изворачиваться! Я силой вышибу из тебя все тайны! — Лицо Цеплиса исказилось от злобы, и руки сжались в кулаки, словно он хотел сейчас же наброситься на Цауне и рассчитаться с ним.
— Господин Цеплис, я ничего не понимаю! За кого вы. меня принимаете? — взмолился вконец перепуганный Цауне. Слова директора казались ему жутким бредом, из которого он не мог ничего уразуметь.
— Если ты еще будешь отпираться, я от слов перейду к делу, — прохрипел ему Цеплис в самое ухо, и в тот же миг хлесткая пощечина обожгла лицо Цауне. Шляпа свалилась за борт автомобиля. Цауне вскрикнул и, совершенно не сознавая, что делает, вскочил на ноги, локтем оттолкнув от себя лицо Цеплиса. В этот момент шофер оглянулся и остановил машину. Как испуганный зверек, Цауне перескочил через борт автомобиля и, сломя голову, побежал по полю. Цеплис тоже выскочил и, задыхаясь, погнался за Цауне. Размахивая револьвером, Цеплис кричал хриплым от злости голосом:
— Стой, не беги, пристрелю! — И сразу же после этих слов грянули один за другим несколько револьверных выстрелов. Цауне споткнулся, поднялся и побежал опять. Он спотыкался и бежал, а Цеплис, пыхтя, гнался за ним, выпуская по своему врагу пулю за пулей.
Шофер вышел из машины. Не зная, что делать, он стоял на обочине дороги и смотрел, как по ниве убегает насмерть перепуганный бухгалтер, а за ним, стреляя на бегу, гонится задыхающийся директор.
— Попал или же нет? — рассуждал шофер со спокойствием старого солдата. По правде сказать, он был возмущен Цеплисом за то, что тот балуется оружием и преследует безоружного парня: «Если хочешь и умеешь стрелять, так стреляй и попадай, не дыми понапрасну!» Рассуждая так, шофер Антон Аулис довольно спокойно взирал на то, как два обезумевших человека мечутся по зеленеющим полям.
Выстрелов больше не было слышно, и Аулис подумал, что наверное уже выпалены все патроны. «Выпустил столько пуль, и все мимо; сразу видно — во время войны прятался по углам и загребал деньги в тылу. Уж от моей пули молодой человек не удрал бы. С первого, от силы со второго выстрела кувыркнулся бы,
как заяц. Да, но что с ними, с чертями, стряслось, что они вдруг начали драться? Из Риги выехали тихо-мирно и по дороге спокойно разговаривали. Потом вдруг начали драться и, как обалделые, носятся по чужим полям. Видели бы рижане, какие штуки откалывает наш директор, вот уж была бы работка газетам!» Неторопливо обсуждая происходящее, Аулис увидел, как Цеплис что-то бросил. Бросил и сам тут же рухнул на землю. Цауне схватился рукой за затылок, пробежал еще несколько шагов и тоже свалился в хлеба. Аулис глядел и ждал: который же из них поднимется первым? Прошло порядочно времени, но ни один из упавших не поднимался. «Что за чертовщина! — подумал Аулис. — Неужели оба готовы? Вот и вози ненормальных за город! Забегут на чужие поля — и крышка. Небось, если бы я опрокинул машину и они свернули бы свои сумасшедшие головы, меня бы судили и подняли крик, что вот опять шофер укокошил двух несчастных. Что мне теперь с ними делать? Не встают и не встают, придется сходить посмотреть». Прежде всего Аулис полностью выключил мотор, чтобы не сбежала машина. Потом он увидел на сиденье Цеплисову шляпу и проворчал: — Вот уж где полоумный, без шапки убежал! — Дальше на шоссе Аулис увидал шляпу Цауне и, тяжело переставляя затекшие ноги, пошел подобрать ее, все время поглядывая, не поднимаются ли упавшие. Относя шляпу Цауне к машине, Аулис еще подумал: «Вот оно как бывает, когда на голове нет шапки!» Не спеша, положив обе шляпы рядом на сиденье, Аулис еще раз осмотрел мотор и решил: «Ничего, постоит на месте». Потом грузно, словно нехотя, перепрыгнул через канаву и медленно побрел по хлебам. Яровые принялись дружно и были ему по щиколотку. Чистый грех топтать их из-за таких полудурков! Да и росы полно, замызгаешь ботинки и вымочишь брюки. Ох, и собачья жизнь у шофера, вечно имеешь дело с сумасшедшими. Это они, наверно, от запаха бензина шалеют, не иначе! Если едет парочка, прилипнут друг к другу и целуются, будто стыд потеряли. Мужчины опять же нахлещутся и горланят, словно в кабаке им не хватило места.Но.
уж таких сумасшедших, как эти, Аулис вез впервые за всю свою жизнь. Были бы они еще незнакомы между собой и, впервые встретившись, передрались. Но ведь они столько ездили вместе. Неужели нельзя было подраться в другой раз? Только б не померли совсем Таскайся тогда по полициям и судам, где каждый будет стараться доказать, будто это он их укокошил' Время от времени Аулис оглядывался на дорогу, проверяя, спокойно ли стоит машина. Пройдя еще немного. Аулис нашел стежку, по которой бежали те двое, обивая росу и вытаптывая хлеба. Ну, уж теперь недалеко Тут-то и увидим, шевелятся еще, или нет? На душе у Аулиса стало тревожно, и он подумал, что ничего хо рошего ждать не приходится.
Когда Аулис подошел, Цеплис лежал навзничь в хлебах и, закатив глаза, казалось, глядел в небо. Лицо его было багровое и сморщенное, из приоткрытого рта текла пена, запекшаяся на подбородке и на щеках. Пылающий на солнце лоб был орошен потом, и Аулис сообразил, что директор еще не совсем готов. Раскинутые руки были сжаты в кулаки, правая нога бессильно вытянута, левая же подкорчена к выпяченному брюху. Что теперь делать с ним? Дотащить такую тушу до машины я не смогу. Надо сходить поглядеть, не пригодится ли в помощники Цауне. И совсем опечаленный Аулис медленно потащился дальше.
Цауне стоял на коленях, прижав лоб к земле. Казалось, он молится, горестно поникнув перед неким могущественным божеством и не смея подняться. На затылке у него виднелась рана, из которой, смачивая волосы, сочилась кровь.
— Вот так штука, неужели пристрелен! — вздрогнул Аулис. Он ухватил Цауне за плечи и, сильно дернув к себе, посадил его. Лицо у того было испачкано землей и мокрое от росы. Из глаз текла жидкость, похожая на слезы. «Жив, покойники уж не плачут», — пронеслось в голове у Аулиса, и он начал трясти Цауне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54