Я бы никогда не смогла быть его женой. Любовнице лучше и легче, чем жене. Уж скорее я стала бы женой Цауне. Того можно обманывать сколько влезет и составить себе целый зверинец из любовников. Такой зверинец, что и самому Цауне было бы в нем весело! Только у Цауне нет состояния, а при его честности никогда и не будет денег. .. Нет, такой муж мне не годится! Я взяла бы его только в любовники. Цеплис уже опротивел, мне необходимо разнообразие. Настоящей женщине нужно всегда иметь самое меньшее двух любов-
пиков: одного молодого, интересного, а другого богатого. Богатство надо обязательно, и этот богатый не должен быть чересчур скупым. Что ж, на Цеплиса в этом отношении нельзя пожаловаться, он не слишком скуп. Особенно, если он не сует свой нос в мою кассу. Но разве Цауне мог бы.быть тем, настоящим любовником? Тех-то ведь можно менять хоть каждую неделю: надоел один, бери па его место другого, а то и нескольких. В интересных молодых людях ведь нет недостатка. Совсем иначе обстоит с богатыми. Их труднее найти, а поэтому с ними надо бережнее обходиться. Богатых можно и обманывать, но только так, чтобы не попасться. И слишком дразнить нельзя. Эти богатые чучела довольно спесивы. Ах, если бы их толстые кошельки приходили на свидание без своих обладателей! Жизнь была бы куда интереснее. По прав-де говоря, в жизни много что следует устроить иначе! Ну почему деньги и богатство не принадлежат молодым людям, которые способны любить и еще могут наслаждаться жизнью? А стариков хорошо бы заставить зарабатывать деньги, потому что они уже свое взяли. Тогда в жизни появилось бы куда больше размаха и шума; Теперешний же порядок представляет собой огромную несправедливость. Вторая огромная несправедливость по отношению к женщине заключается в том, что ей приходится рожать детей. Это отравляет ей жизнь в самом начале. Неужели нельзя сделать так, чтобы женщина вовсе не была способна, рожать раньше пятидесяти лет? В молодости она могла бы беззаботно веселиться, а когда все будет уже испытано и надоест, ну тогда можно позаботиться о потомстве и отдаться воспитанию детей. Иначе эта несправедливость смолоду подрывает женскую красоту», — так думала Аустра, и необычайная злоба против всего окружающего зрела в ее сердце.
Работа на новом кирпичном заводе шла на полный ход. Несколько партий кирпича были уже отправлены за границу, и за них получены деньги. Окрыленным
успехом акционерам общества «Цеплис» перспективы казались поистине великолепными. Все газеты опять писали о достижениях нового предприятия и в длинных статьях восторгались блестящим будущим латвийской промышленности. Все, вплоть до самых отъявленных скептиков, восхваляли сообразительность латышей, делающих деньги из глины. Если так пойдет и впредь, лат скоро поднимется выше своей стоимости и приблизится к доллару. Да не только приблизится, а превзойдет его и начнет состязаться с фунтом стерлингов. Это будет еще невиданным событием в мировом хозяйстве, когда деньги в пять и даже в десять раз превысят свою собственную стоимость.
Цеплис опять был героем дня, и каждый считал величайшей честью побыть в его. обществе. Его предприятие рекламировали бесплатно, и Цеплис радовался, что потрудился не зря. Все мелкие неприятности позабылись, работа уносила его к великим целям. Что ему узкие пределы Латвии, если перед ним открываются разнообразнейшие возможности в мировом масштабе? Не держать же под спудом полученную за кирпич иностранную, валюту! Ее следует превратить в ходкие товары — конечно, не в перец и не в изюм, а во что-нибудь более внушительное — и везти их морем сюда в Латвию. Так получится двойная прибыль, и можно будет успешно конкурировать не только с немцами, но и с евреями. У тех ведь не будет такого тыла, производящего красное золото, и поэтому у них скоро иссякнет капитал. Да, в этой борьбе Цеплис будет беспощаден и сметет всех со своего пути. Сейчас надо только определить, за какую отрасль торговли прежде всего ухватиться. Уже с самого начала следует поставить дело так, чтобы в избранной отрасли обанкротились все конкуренты. Там, где не помогут качество и дешевизна товаров, можно призвать на помощь банки и отнять у обреченных на уничтожение, конкурентов кредиты. Тем самым смерть их будет облегчена и ускорена. Когда все конкуренты будут уничтожены и рынок захвачен полностью, естественно, можно повысить и цены. Прибрав к рукам одну отрасль промышленности, можно перенести борьбу в другую. Там
борьба будет легче, потому что сверхприбыль, полученная в побежденной отрасли, придет на помощь при разгроме новых противников. Как вооруженные до зубов воины, бросятся в битву латы, но поведет их в бой и укажет места для нападения он, Цеплис. Это будет настоящая американская борьба, где выстоит только тот, у кого имеются неистощимые резервы. А у акционерного общества «Цеплис» они есть — глины в Латвии хватает!
Цеплис давно не ощущал в себе такого подъема, как теперь. Разве что во времена основания акционерного общества. Но тогда это были только мечты — они же могли и не осуществиться. Теперь под ногами твердая почва, и можно, ходить так смело, что вся латвийская земля так и гудит под ногами. Что такое эстонский сланец или польская нефть по сравнению с нашими кирпичами? Там и добыча куда труднее и рынок подвержен колебаниям, тогда как наш кирпич полностью вне конкуренции. Как не гордиться таким открытием, не радоваться ему?
Счастье улыбалось Цеплису и в семейной жизни. У Берты родился красивый, здоровый сын. Да, именно красивый: какой же матери ее ребенок не кажется самым красивым? Берта была так поглощена материнской радостью, что в душе простила Цеплису все причиненные ей обиды. Над колыбелью сына они подали друг другу руки и духовно опять почувствовали себя такими же близкими, как в начале супружества. Берте теперь и в голову не приходило интересоваться, куда муж ходит и где он проводит вечера. У нее были свои заботы, казавшиеся такими приятными, что не хотелось и думать ни о чем другом. Совершенно забылись и огорчения времен ее беременности — Берта поняла, что у колыбели надо стоять с чистым сердцем и добрыми мыслями. Кроме того, малыша надо все время пеленать да перепелёнывать, когда ж тут еще думать о чем-нибудь другом! Теперь Берта знала, что материнские чувства — это и есть то, что наполняет жизнь женщины и делает мир для нее прекрасным; в прежние времена она не находила покоя только потому, что не была еще матерью...
Цеплис делал все возможное, чтобы ускорить работы на заводе. Отправку кирпича за границу нельзя приостанавливать ни в коем случае. Для достижения великой цели надо производить все больше и больше. Одними словами ничего не добьешься: можешь говорить, сколько угодно, а дело не сдвинется с места. Цеплис часто звонил по телефону управляющему Брие-дису, требуя выпускать все больше продукции. Из рабочих надо выжимать все до последнего, они должны оправдывать свое жалованье в десятикратном размере. Тех, кто не хочет работать, — увольнять без разговоров. Кирпичный завод не богадельня для лодырей. Бриедис обязан при том же количестве рабочих дать вдвое больше кирпича, иначе не стоит работать — не получишь даже процентов на вложенный капитал,, не говоря уже об амортизации оборудования. А огромные налоги, кассы и страхование рабочих? Все это просто душит и может довести богатейшего предпринимателя до нищенской сумы. Нет, рабочим следует пошевеливаться вдвое быстрее и производить вдвое больше. До сих пор это была вообще не работа, а сплошное безделье. Так продолжаться не может!
Подобные приказы Бриедис получал от Цеплиса чуть не каждый день. Количество отформованных и обожженных кирпичей вечно казалось Цеплису слишком малым, хотя оно и удвоилось со времени пуска завода. Цеплис угрожал выгнать Бриедиса и уволить всех рабочих — ведь жалованье платится им не за спанье! Бриедис подгонял и ругал рабочих, чтоб угодить Цеплису. Те, правда, роптали, что они, мол, не на каторге, но все-таки сгоняли с себя семь потов. У каждого семья, жена с детьми или нетрудоспособные родители, которых надо кормить. Куда пойдешь, если уволят? Всюду безработица и нужда. Однако работать у Цеплиса становилось с каждым, днем невыносимее. Рабочие проклинали Бриедиса как самого страшного эксплуататора, потому что он, кроме жалованья, получал еще премии соответственно количеству изготовленного кирпича. Самым ненасытным живоглотом, конечно, был Цеплис, подгонявший Бриедиса то добром, то угрозами. Но рабочие не видели Цеплиса, они имели
дело только с Бриедисом. Именно он вызывал их озлобление, и они. поговаривали между собой, что из этого похитителя дубовой рощи надо бы тоже наделать кирпичей. Им приходилось жить в дощатых хибарах, где воет ветер и за шиворот льется дождь, потому что Цеплис уже забыл о. своих гуманных посулах и не выстроил обещанных удобных жилищ для рабочих. До того ли ему было теперь, чтобы вспоминать о каких-то посулах, не предусмотренных ни одним договором и стоящих кучу денег? Надо было гнать без передышки, чтобы, может быть, в один год наверстать упущенное за все те годы, когда великий замысел об изготовлении кирпича из латвийской глины еще не был рожден на свет. Если Форд в. Америке выпускает автомобили миллионами, почему Цеплис в Латвии не может выпускать кирпичи миллиардами? Ведь автомобиль все-таки не кирпич, хотя бы он был и фордовским автомобилем! «Нам надо брать пример с выдающихся американцев — только с американской настойчивостью, можно достичь богатства и власти...» — этой мыслью постоянно руководствовался Цеплис.
Оскар Бриедйс злился на Цеплиса, ворча про себя, что если дело пойдет та-к же и впредь, они в два — три года превратят в кирпичи не только всю латвийскую глину, но и всю Латвию. Однако трусливый, подлый характер Бриедиса был слишком слаб, чтобы противостоять властной натуре и железной воле Цеплиса, Бриедис пытался оправдываться перед рабочими — на него, дескать, нажимают рижские господа, а он ни з чем не виноват. Но при этом у него был до того жуликоватый вид, что рабочие не только не верили, но и проникались к нему еще большей ненавистью. Действительно, Бриедис, судя по его лицу и глазам, был способен жестоко истязать беспомощных маленьких детей, но перед сильным мужчиной ползал бы на брюхе; это невольно чувствовал каждый встречавшийся с Бриеди-сом, не говоря уже о рабочих, сталкивавшихся с ним изо дня в день. Поэтому Бриедис на своей должности надсмотрщика чувствовал себя не очень-то уютно и уже намеревался поближе к осени улетучиться отсюда и опять поискать счастья в лесоторговле. Уголовное
дело о пуйкельских дубах против него было прекращено ввиду отсутствия состава преступления, а на подачу гражданского иска у новохозяина и у рабочих не было денег. Теперь они могли дожидаться, покамест Бриедису не заблагорассудится рассчитаться с ними добровольно. А ведь Бриедис был не настолько богат, чтобы ни с того ни с сего бросаться деньгами, когда никто не может взыскать их. Человек, собирающийся нажить состояние, просто не имеет права так швырять деньги. При косьбе у хорошей косы заусенцы отваливаются сами собой; так же и будущим богачгам надо избавляться от всех лишних расходов. На бессмысленном расточительстве далеко не уедешь. Разве не сидит уже Удрис в исправительном доме? Не транжирил бы он,, а прикапливал на черный день перепадавшие ему латы, так, может быть, и посейчас заседал бы в ёвоей «Крауе», ворочая еще более блистательными делами. Имел бы собственный дом и приличный текущий счет в каком-нибудь заграничном банке. А называть своим домом и дворцом Центральную тюрьму — все-таки небольшая честь. К тому же приходится проводить время в бездействии, пока другие наживаются и пухнут от денег. Нет, во всем необходима умеренность; невоздержанность до добра не доводит: найдутся завистники и выроют тебе яму. Не безобразничай Удрис так явно, ревизионная комиссия оставила бы его в покое: кому охота копаться в старых бумагах, если за те же деньги можно и без всякой ревизии сказать на общем собрании, что все в порядке? Но о пьянстве и мотовстве Удриса говорила вся Рига. Пришлось, наконец, и ревизорам продрать глаза и взяться за дело. Тут уж, понятно, для Удриса все было кончено.
А Бриедис уже прикарманил немалые деньги, предназначавшиеся то ли для умножения богатства Цеплиса, то ли для удовлетворения нужд рабочих. Если все делать в меру, никто не заметит. Почему на заводе вместо ста пятидесяти рабочих не могут числиться, скажем, сто шестьдесят или сто семьдесят человек? Если уж Цеплис, живя в Риге, хочет, чтобы ему тут сколачивали состояние, должен же он позволить и другим немножко заработать. Это ведь старая истина — где
дрова, там и щепки. А если подбирать эти щепочки, то и своя печка всегда будет теплой. Не все же такие счастливцы, как Цеплис, который может вырубать на дрова целые леса! Другие вначале должны довольствоваться малым. А Бриедис был мастер подбирать щепочки. Впрочем, он умел не только подбирать, но и отдирать их там, где никаких щепок нет, где все уже гладко обстругано. Бриедис выбирал наименее сообразительных рабочих, из тех, что сами не подсчитывают проделанную ими работу, и систематически выводил им меньший заработок. Отсюда на его долю тоже перепадало несколько десятков лат в неделю. Деньги ведь любят, чтобы их не только зарабатывали, но и считали; кто их больше считает, к тому они и валят-валом. Иные вообще только и делают, что считают свои деньги и называют это работой, — тогда деньги валят к ним еще быстрее. Люди похожи на листы кассовой книги: одни годятся только для дебета, другие — для кредита, а третьи, точно промокашка, осушают и первых, и вторых. Бриедис не только считал деньги, ему приходилось и работать; поэтому он скорее был промокашкой, разбухающей как, от дебета, так и от кредита. Часто Бриедис вынужден был трястись — как бы Цеплис не поймал и не выгнал его, как бы рабочие не раскрыли его мошенничества и попросту бы его не избили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54