Однако певцы не дали себя запугать, и еще более лихо зазвучало:
А на донце сундука Плеточка плетеная! Эту плеточку в народной песне невеста предназначала для своей свекрови. И лишь тогда многие сва-. дебные гости вспомнили о матери жениха, напрасно скользя взглядами по столам. На свадьбе ее не было. Некоторые из офицеров, знавшие мать Эдмунда, криво усмехнулись и покраснели, но тем все и кончилось: кто стал бы омрачать себе праздник из-за какой-то старухи.
Молодые люди вставали после утомительно-долгого сиденья за свадебным столом и, расправляя ноги, сбивались в пары для танцев — музыка уже гремела. В вихре танца и звуках музыки, быть может, зарождались те робкие побеги, которые позже разрастутся кустами любви и деревьями брака. Тогда-то они храбро раскинут свои ветви наперекор всем бурям и непо-
годам. Совсем старые остались у стола, считая, что ревматизм в ногах лучше лечить рюмочкой, чем музыкой. Среди них были также отец невесты Нагайнис и Сескис. За рюмочкой можно было посудачить о нынешних временах и подивиться странным новомодным танцам, заключавшимся в топтании на одном месте. Толкутся, будто в бочку залезли! Помнит ли еще кто-нибудь наш старый крестовый танец, в котором были стремительность и размах? Огонь пылал в жилах, и трудно было остановиться. А эти топчутся, будто боятся переломать кости.
— Ах, господин Нагайнис, вот это свадьба! Право, стоит воспитывать дочерей. Ну, Валентина уж заслужила, — льстиво тараторили накушавшиеся и развеселившиеся дамочки.
— Таких даже бароны своим детям не устраивают.
— Где уж баронам, они теперь бедны, как церковные крысы, последнее барахло распродали.
— А другие в Германии грызут корки и клянут латышей.
— Умели бы с нами ладить, кушали бы белую булку. А теперь пусть затянут кушак потуже.
— Они же не думали, что мы создадим свое государство! Если б знали, так уж подладились бы. И откуда им было знать?
— Ой, не говори: слыхать, бароны опять вернутся, и тем, кто делил имения, не сдобровать. Кто поумнее, не берет землю, а смотрит, как бы побольше нажиться.
— Да, все умные латыши держат деньги в заграничных банках, это вернее. На наши-то банки надежда плохая. Если бароны возьмут власть, так возьмут и банки. С кого ты тогда спросишь свои денежки? Уж бароны всегда умели прижимать латышей.
— Ну, и от такого государства тоже большого проку нет. Всюду законы, законы, и всех-то эти законы защищают! Уж нельзя и прислугу вечером послать в лавку, чтобы не нарушить закон. Водку даже в собственной квартире нельзя держать. В русские или немецкие времена, бывало, пей сколько влезет, хоть целыми ночами. А еще говорят — свободное и независи-
мое государство! Для кого же эта свобода? — ворчала госпожа Атваг, жена владельца большой гостиницы. Жирный подбородок трясся от волнения и злости, а щеки были красны и блестели. Видимо, если она и не пострадала от суровости закона, то, во всяком случае, он обходится ей дорого, и она на него очень сердита. — Один раз меня даже вызвали свидетельницей в окружной суд и впихнули в свидетельскую комнату вместе со всяким сбродом. Разве это свобода и разве это закон?
— Так-то оно так, госпожа Атваг. Но ведь есть же и хорошее. Зато теперь у нас в Риге многое стало совсем как в Париже! Дансинги, отдельные кабинеты, духи, губной карандаш — все из Парижа и как в Париже. А сейчас тут, на свадьбе, разве не изысканная публика? Совсем как в Париже, уверяю вас!
— Правильно, латыши способный народ и умеют себя держать. Иностранцы говорят, что по манерам нас уже не отличить от них.
— Где уж там, милая, отличить латыша от иностранца, если латыш хорошо одет и умеет себя вести! Посмотри, разве наши молодые не танцуют, как настоящие господские дети? Все ведь учились у самых лучших и дорогих маэстро. Имея голову на плечах, можно выучить все европейские танцы.
— И как они умеют целовать дамам руки — лучше английских лордов! Я сама была в Лондоне и знаю.
Музыка стихла, и молодые опять вернулись к нетанцующим гостям, которые, разбившись на кучки, оживленно разговаривали на самые разнообразные темы.
В промежутках между танцами гостей обносили кофе с тортом или прохладительными напитками — кому что нравится. Дамы охотно угощались вишневым или земляничным мороженым, быстрее всего избавляющим от жары. Валентина раскраснелась, и ее глаза сияли необычайно радостно. Было ли это счастье или же только восхищение веселой свадебной толчеей, не мог бы сказать никто и, конечно, меньше всего сама невеста. Все звенело, смеялось и кружилось. До того
ли тут, чтоб заглядывать в свое сердце или предаваться размышлениям? Пестрая свадебная карусель вертелась сама собой, опьяняя всех. Те, кому этого хмеля было недостаточно, пили вино или коньяк. На роскошной свадьбе надо и веселиться роскошно.
Эдмунд Саусайс непрестанно улыбался, хотя глаза его излучали остро-стальной блеск. Он не был пьян, свадебное веселье лишь снаружи обвивало его подобно многокрасочным лентам серпантина. В душе Саусайс оставался спокоен и трезв. Происходящее отражалось в его сознании, как на отполированном металле. За поздравления он благодарил, но лесть не приставала к нему, как вата не пристает к железу. Он знал, что тут ничему нельзя верить: все поддельное, подложное и подкрашенное. Под каждым фраком скрывается негодяй: один умнее и пронырливее, другой грубее и глупее. А закутанные в шелка феи доступны каждому, кто их домогается. Валентина все-таки не худшая среди них.
В эту минуту к нему подошел лакей и сообщил, что снаружи в двери ломится какая-то бабка, заявляя, что она мать жениха. Видимо, крепко выпившая. Саусайс похолодел, и его охватила неимоверная злоба на все это пиршество, в котором не смела участвовать его мать. Ввести бы ее назло веем и посадить на почетное место!
— Да, это моя мать. Чего она хочет? — сердито спросил Саусайс у лакея.
— Попасть на свадьбу и увидеть своего сына.
— Это невозможно. Дай ей несколько бутылок лучшего вина и закусок, усади в такси, и пусть ее отвезут домой. — Саусайс встал и, подойдя к Валентине, сказал:
— Моя мать шлет тебе наилучшие пожелания.
— Где она? — Валентина, испугавшись, покраснела как морковь.
— На улице, за дверьми.
— Позовем же ее сюда, пусть она тоже повеселится.
— Это уже невозможно. Поздно.
— А что ты сделал?
— Отослал ее домой и сказал, что у невесты при виде ее разболится голова.
— Все в порядке, сударь, — доложил вошедший лакей.
— Старайтесь, чтобы всегда все было в порядке, — строго сказал Саусайс, поворачиваясь к лакею спиной, и ласково заметил Валентине: — Мне не нравится, когда слуги становятся фамильярными. Порядок должен быть всегда, и об этом нечего особо докладывать. Я выслушиваю лишь сообщения о непорядках.
Шофер, довезя старуху до дому, поторапливал ее:
— Ну, мамаша, вылезай и отправляйся домой. Нельзя же мешать сыну на такой шикарной свадьбе.
— Шикарная свадьба, все удивляются! Я даже первый раз в жизни покаталась на машине. Дай бог здоровья сыночку! Выпью, а если не хватит, опять схожу. Только смотри отвези меня опять домой, — тараторила старуха, вылезая из автомобиля со своим свертком.
Опорожнив бутылку после возвращения из церкви, матушка Саусайс совершенно опьянела. Сначала она в одиночестве отплясывала свадебный танец, наконец утомилась и упала. Подняться она уже не могла, долго лежала на полу, пела и разговаривала, сама с собой, пока не уснула. Ей приснилось, будто у Красных амбаров Эдмунда окружила толпа жуликов. Они предлагали ему купить разные золотые вещички. Эдмунд внимательно их рассматривал, а мать сразу заметила, что все они не настоящие. Наконец Эдмунд выбрал золотые часы и отдал за них жулику все свои деньги. Но часы были латунные, и мать кричала, чтобы он не позволял себя грабить! Однако Эдмунд уже отдал деньги, и все жулики разбежались. От сожаления и злости старая Саусайс проснулась и долго не могла понять, где она находится и что с нею случилось. Действительно ли она свалилась где-нибудь возле Красных амбаров и сама своими глазами видела, как обманывают Эдмунда? Постепенно она очухалась и вспомнила, что находится в своей комнате и что сегодня свадьба сына. Может быть, в самом деле с ним среди этих важных господ случилось какое-нибудь несчастье? Только бы
не расстроилась свадьба! Вконец перепуганная, она вскочила и тотчас же отправилась в Гильдию. Надо поспешить на помощь сыну, нельзя же оставлять его в беде!
А теперь матушка Саусайс снова оказалась дома, так и не попав на свадьбу и не повидав Эдмунда. Чужие сторожа не впустили ее. «Это, наверно, невестка не позволила Эдмунду выйти и успокоить мать, — думала она. — У богачей ведь нет сердца! Как же я покажусь в платке там, где все носят шляпы? Правда, скупой-то ее не назовешь, раз уж велела вынести целый узел свадебных гостинцев. Но что ей стоило бы впустить меня хоть в переднюю, хоть через скважинку посмотреть, как там все происходит? Да нет, загордилась и мать прогнала прочь. Пусть пропадут все ее лакомства, я их пальцем не трону!» Старая Саусайс прямо в одежде бросилась на кровать и начала плакать. Полное обиды сердце дало волю слезам. И счастливая свекровь долго плакала, пока не уснула.
Уже рассвело, и утреннее солнце слегка золотило высокие рижские башни. На пустых улицах клубилась пыль дворники с метлами в руках выметали прочь воскресенье, чтобы понедельник мог быть трудовым и серьезным. Но музыка в Гильдии звучала еще веселее, и сквозь нее прорывались уже совсем пьяные голоса. Начавшееся вчера веселье слегка приутихло, но не хотело уняться. Каждый старался наверстать то, чего не успел за ночь. Рвущееся ввысь благородство дамских шелков измялось и не могло взлетать столь крылато. У мужчин вчера еще безукоризненные воротнички обмякли, намокли и потеряли вид, ослепительно белые галстуки выглядели, словно вывалянные в уличной пыли. Капли пота смыли с лиц пудру и помаду, они казались зеленовато-серыми и полосатыми, словно исчерченное струями дождя запыленное стекло. Хорошо еще, что так выглядели все и что каждый привыкал к увяданию красоты у другого постепенно. Голоса у всех были по-вечернему томные, а слова дряблые, точно прелые древесные листья. Каждый улыбался только из приличия — на самом деле хотелось крепко выругаться и сказать что-нибудь непристойное.
Пропотевшее белье прилипало к телу, и люди чувствовали себя как в жаркой бане, куда забежали одетыми.Валентина бессильно склонила голову Эдмунду на плечо и терпеливо ждала, когда можно будет удалиться на покой. Несколько пар еще танцевали, хотя большинство молодежи сидело кучками у частей разобранного стола-подковы и подкрепляло упавшие силы коньяком с лимоном. Многие из пожилых гостей дремали по углам; среди них был и отец невесты Нагай-нис. Некоторые окончательно перепились и пытались что-то рассказывать друг другу. Из этого, конечно, ничего не получалось, потому что они без конца повторяли одно и то же; тем временем еще не сказанное "забывалось, и приходилось снова повторять то, что уже было сказано. Валентина смотрела по сторонам и думала — неужели это все, что осталось от моей свадьбы? Все утомилось, увяло и стерлось. Началось вчера так красиво и возвышенно, но за одну ночь все скомкалось и запылилось. Только один Эдмунд держался достойно. Скорее бы уединиться с ним там, где нам никто не помешает!
А Эдмунд стоял и думал о том, что пора бы и ему выпить на собственной свадьбе. Валентина поехала бы с отцом, а он с друзьями отправится на новообстав-ленную квартиру, в последний раз отгулять мальчишник. Впрочем, Валентина, если хочет, может идти с ними и ложиться спать. Они будут пировать в столовой и не помешают сну молодой в первую ночь. Все друзья уже накачались, одному Эдмунду пришлось поститься. Нет, уже теперь его очередь!
И действительно, гости вскоре начали расходиться. На улице загудели автомобили, один за другим выбегая на простор из тесноты Старой Риги, унося в своем лоне помятых и утомленных гостей. Музыка играла веселый прощальный марш. Проснувшийся Нагайнис простился с молодоженами. «Так, — размышлял он, — это дельце обделано. Теперь только надо как следует выспаться». Влезая в машину, он еще подумал: ну, раздобыл дочке мужа. Пусть только сумеет ужиться, тогда все будет хорошо».
А молодожены вместе с ближайшими друзьями Эдмунда разместились в пяти автомобилях и с песнями отправились в приготовленную квартиру, где должно было начаться новое веселье без конца и края.
Обманутый пуйкельский новохозяин и рабочие, отчаявшись собственными силами отыскать след увезенных дубовых кряжей и исчезнувшего лесоторговца Бриедиса, обратились в уголовный розыск. На основании этого заявления в газетах появилось короткое сообщение о том, что некий рижский лесоторговец мошеннически присвоил у крестьян целую дубовую рощу. Сообщению никто не поверил, считая его шуточным преувеличением газетчиков. Однако уголовный розыск, неутомимо гнавшийся по следам ловкого мошенника, обнаружил, что это был Оскар Бриедис, работающий в акционерном обществе «Цеплис». Уголовный розыск не разглашал свое открытие до тех пор, пока Бриедис не был арестован и доставлен в Ригу. Это было проделано так тихо, что директор-распорядитель акционерного общества даже ничего не почуял.
Но когда Оскар Бриедис был привезен в Ригу и водворен в надежное место, уголовный розыск уже не стал молчать, а постарался похвастаться своими успехами в ловле мошенника. На другой день во всех газетах писали о том, что уголовный розыск напал на след ловкого похитителя дубовой рощи Оскара Бриедиса; последнее время он являлся доверенным лицом акционерного общества «Цеплис» и правой рукой директора-распорядителя Цеплиса по надзору за строительством нового грандиозного кирпичного завода. Газеты отмечали. также, что Бриедис был близким другом ранее посаженного за решётку Яна Удриса, растратчика из ссудо-сберегательного товарищества «Крауя». Такие люди, подчеркивалось в газете, всегда находят друг друга и вместе обстряпывают темные делишки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54