роман
Было ясно, что дело идет к весне. За снегопадами всякий раз следовал ветер с дождем и улицы покрывались почти непролазной слякотью. С утра извозчики запрягали в сани, но уже к полудню приходилось перепрягать в коляски, с тем чтобы вечером снова заменить их. санями. Лошади были испачканные, мокрые, а немногочисленные таксомоторы месили грязь с таким энтузиазмом, что приближение их отзывалось не только на пешеходах и их костюмах, но даже на стенах домов и магазинных витринах. Однако так называемые таксики употреблялись рижанами исключительно ло пьяному делу, когда не жалеешь денег и хочется ощутить темп жизни более бурный, чем под тарахтенье извозчичьей пролетки. В трезвом виде на них ездили только богачи — или же люди, отравленные стремительностью восстанавливающейся жизни, которым по нраву с беспечною быстротой проноситься мимо сонной серости домов, за каких-нибудь полчаса пересекая всю Ригу. Впрочем, таких любителей находилось немного, да и богачи еще только нарождались. В некий день конца января 192... года над Ригой уже с самого утра свирепствовал резкий ветер, то крутя по воздуху мягкие хлопья снега, то через мгновение принимаясь сечь дождем лица прохожих. По бульвару Бривибас от Старой Риги, разрезая встречный поток, шагал господин в бобровой шубе. На его лице застыло оскорбленное выражение, а руки ходили, как у льнотрепалыцика. Время от времени он роняя
горькое словечко, да так громко, что прохожие озирались. Но господин в бобровой шубе совершенно ушел в себя и ничего не замечал. Из его отрывистых восклицаний можно было заключить, что ему нанесена большая и вряд ли поправимая обида. Свернув на улицу Тербатас и поравнявшись со зданием окружного суда, господин громко произнес:
— Нет, так продолжаться не может! Повсюду в верхах засели завистники и невежды...
В этих словах молодой промышленник Оскар Бриедис излил остатки своей злости, и лицо его вроде бы прояснилось. Ветер загонял под бобровый воротник капли дождя, но Бриедис даже не обращал на это внимания. Он шел из министерства финансов, где добивался ссуды, чтобы приложить и свои силы к восстановлению прозябающей отечественной промышленности. Но ему отказали — у него, видите ли, не имелось определенных замыслов и планов. Да какие там могут быть планы — без денег? Дайте только деньги, родятся и планы и замыслы. Нельзя же заранее строить какие-то воздушные замки! Полный сознания своего превосходства, Бриедис посмеялся в душе над неразумием чиновников и заодно порадовался тому, что шел обратно пешком: горечь обиды рассеялась, и никто не догадается о его неудаче. В министерство Бриедис ехал на такси, а теперь спешил в ресторан «Дух пробуждения», где его ожидали несколько молодых промышленников, а также господ, еще только мечтавших посвятить свои силы делу восстановления отечества.
«Дух пробуждения» гудел и дымился. В сероси-нем табачном дыму пьяницы за столиками казались какими-то горбатыми чудовищами; они махали руками и разевали рты, .но отдельные слова сливались с общим гулом. За одним из столов сидели шестеро мужчин с раскрасневшимися лицами и в распахнутых шубах. То были нарождающиеся вершители судеб молодой латвийской промышленности и торговли, больше, впрочем, любившие разговаривать и транжирить деньги, нежели работать и заботиться об укреплении
своих предприятий. Все они за время войны и революции скопили большие пли меньшие капиталы в различной бумажной валюте. Но еще больше, чем денег, они накопили дерзости и нахальства, не уступая дороги ни единой мирской силе, если представлялся шанс подзаработать. Во времена падения курса латвийской валюты почти все они были близкими сподвижниками героев черной биржи. Они же первыми постигли и разделили взгляды руководителей финансового ведомства, считавшие что государство должно помочь укрепить национальную промышленность и торговлю, дабы они не перешли окончательно в руки немцев или евреев. Это были люди трудно определимого возраста, чьи лоснящиеся лица и наголо обритые головы блестели, как зеркала, не выдающие своих тайн.
—Я не намерен вкладывать свой капитал по мелочам. Если мы не в состоянии создать нечто крупное, грандиозное, то не стоит и начинать, — проговорил один из шестерых, Эдгар Цеплис, наживший свои деньги в России и лишь недавно переправивший их оттуда в запечатанных пакетах. О капитале Цеплиса говорили разное, и находились люди, оценивавшие его в несколько десятков миллионов, хотя исчерпывающей ясности в этом вопросе не было ни у кого. Сам Цеплис хранил на сей счет загадочное молчание, предоставляя каждому по-своему оценивать его богатство. Поэтому у него во всех кругах общества имелись друзья, пытавшиеся вовлечь его в свои предприятия в качестве компаньона. Но Цеплис знал, что деньги гораздо легче растратить, чем нажить, и был сугубо осторожен. Кроме того, сейчас все эти люди были его друзьями; если же он свяжется с каким-либо одним предприятием, многие отшатнутся от него, а может быть, даже станут его врагами. Если уж ввязываться в жестокую схватку, так хоть было бы из-за чего. Эти пятеро, все время пытавшиеся убедить его не держать
капитал под спудом, а пустить в оборот, не. могли бы удовлетворить болезненное честолюбие Цеплиса, так как он хотел быть одновременно и торговцем, и промышленником, и политиком, и деятелем культуры. Да, еще и поэтом — тщеславие Цеплиса не знало границ: денег у него хватало, а значит, все это могло в нем совмещаться. Каждый льстил его честолюбию и старался втянуть в свои дела. Цеплис чувствовал себя девицей с большим приданым, к которой со всех сторон едут сваты — только бубенцы гремят.
— Не скажите, господин Цеплис. Латыши всегда начинали с малого. Так-то вернее, — возразил Микель Нагайнис, владелец подковной фабрики, производившей, помимо этого, шипы и гвозди для подков, а также мышеловки различных систем.
— Поэтому они ничего и не достигли, — заносчиво отрезал Цеплис.
— Как это так не достигли? — в один голос отозвались все пятеро. В этот момент к столу приблизился Оскар Бриедис.
— Ну, как дела? Что сказал министр? Сколько отвалил? — посыпался на Бриедиса град вопросов. Но он преспокойно уселся, не спеша распахнул шубу и загадочно улыбнулся, решив никому не рассказывать об истинных результатах своего хождения в министерство.
— Да какие там дела, разве договоришься с этими бюрократами. . Воображают, что государственные деньги их собственность, и сидят, как кащеи, на сундуках. .. — Тут Бриедис осекся, заметив, что волей-неволей уже начал рассказывать правду.
— Ах, значит, не дали? Совсем как мне: государственные деньги, мол, нельзя раздавать просто так, необходимо обеспечение. Это, мол, только личным имуществом каждый может распоряжаться, как хочет. Но я ему отрубил, что как раз личное имущество нуждается в обеспечении. Государственные деньги принадлежат всем, и поэтому каждый из нас имеет право, когда нужно, брать взаймы у государства. На что же им еще и давать, как не на производительный труд для возрождения жизни? — возмущался консервный
фабрикант Теодор Сескис. На килечных жестянках его производства была намалевана большая селедка с государственным флагом во рту. Реплика Сескиса всколыхнула в сердце Бриедиса всю неутоленную горечь, и слова снова пробились наружу:
— Я ему заявил прямо: такая Латвия, которая только берет с нас налоги, но отказывает в пособиях и ссудах, нам не нужна! Если государство не может помочь человеку стать состоятельным, то такого государства мне не нужно. Я обойдусь без него, как все мы обходились до этого. Если латыш в Латвии лишен возможности сделать себе состояние, так лучше бы мы жили под властью русских, поляков или кого-нибудь еще! .. — И завершив свою речь энергическим жестом, Бриедис опрокинул большую рюмку водки.
— Правильно! Так с ними и надо разговаривать! — поддержали Бриедиса одобряющие голоса, хотя на всех лицах сияла радость по случаю его неудачи.
— Я ему говорю — когда курс денег упадет, все, которые одолжили у государства, шикарно заработают, и только мы останемся на бобах. Разве мы не платим налогов и не имеем права на барыши, которые свалятся всем остальным прямо в рот? — захлебывался воодушевленный всеобщим одобрением Бриедис.
— А он что?
— Задумался и говорит, чтобы я подал подробный план — что, собственно, я бы хотел предпринять, и тогда они обсудят на совете. Тут меня зло разобрало, и я заявил, что выдумывать планы может каждый мальчишка, а нам, деловым людям, некогда «строить воздушные замки. Кто же их сделал министрами, как не мы сами? Прокатить этих господ на следующих выборах, пусть тогда сами учатся разрабатывать планы! На такие ответственные места мы должны ставить серьезных людей из своей среды, которые знают жизнь и понимают наши нужды. Пусть эти ученые господа скрипят перьями в канцеляриях, там их место. А решать судьбы нашей промышленности они не имеют права!. — Бриедис опять выпил и закусил студнем.
— В том-то и несчастье, что повсюду в верхах засели эти «образованные»! Только и знают обкладывать нас налогами, чтобы выкроить себе жалованье, а как заработать деньги, этому их в университетах не учили, — жаловался Сескис, подобно Бриедису испытавший горечь отказа в ссуде.
— Ну, господа, тут уж вы переборщили. Как это правительство даст вам денег без определенного плана? Скажите, что вы собираетесь делать, и, если это полезно для государства, вам не откажут в ссуде. Но просто раздавать деньги не имеет права ни один государственный деятель. Вы первые отдадите его под еуд, если он будет легкомысленно ссужать деньги, — заметил Цеплис, внимательно выслушавший рассказ Бриедиса.
— Да кто же его заставляет легкомысленно ссужать деньги? Разве тут среди нас есть мошенники, которые хотят околпачить государство? Честный труд надо поощрять. Да откуда он может знать, какие у меня планы и замыслы, какие расчеты? — И Бриедис выпрямился перед Цеплисом.
— Министр как раз только это и хочет узнать, — отпарировал Цеплис.
— Не пойду же я к нему разглашать свои намерения и секреты! Конкуренты сразу перебегут мне дорогу, и я останусь в дураках. Пусть он только даст мне деньги, а потом посмотрит, как я с ними управлюсь! Но раньше времени я свои замыслы не выложу никому, — гордо заявил Бриедис, почувствовавший, что Цеплис не является его доброжелателем. «Наверняка тоже один из тех, государственных подпевал», подумалось Бриедису.
— Конечно, государство не может поддерживать каждую тайную спекуляцию. В делах государственных должна быть ясность и гласность, — сказал Цеплис.
— Интересно, как вы без спекуляций нажили, бы свои миллионы? — В голосе Бриедиса зазвучало ехидство.
— А вы их считали? — Цеплис выпрямился было перед Бриедисом, но тут же опомнился и, покраснев от негодования, продолжал: — На личные оскорбления я отвечаю, лишь когда считаю обидчика себе равным. В данном случае это не так. — И Цеплис
окинул подзадоривающим взглядом остальных собутыльников.
Всех чувствительнее к этому взгляду Цеплиса оказался Нагайнис, чья фабрика требовала незамедлительного вливания свежей крови, так как ее продукция залеживалась на складах и средств не хватало не только на закупку новых материалов, но временами даже и на заработную плату рабочим. Поэтому привлечение Цеплиса, располагающего свободными деньгами, было бы весьма желательно. Такому человеку следовало угождать. Что такое Бриедие по сравнению с Цеплисом? Белый лист бумаги, на котором даже-министр финансов не решился написать сумму государственной ссуды. В сущности Нагайниса тоже раздражала хвастливая тирада Цеплиса насчет спекуляций, да и прав был скорее Бриедие. Но магическая-сила цеплисовых денег все же перетянула Нагайниса на свою сторону, и он сказал:
— Бриедие любит выражаться, как извозчик. Разве-мы виноваты, что министерство отпустило вас с пустыми руками! — И к иронической ухмылке Нагайниса присоединился. смех всех остальных, почувствовавших огромное неравенство между Цеплисом и Бриедисом.
— Хлопни-ка лучше хорошую стопку водки да закуси моей килечкой, сразу полегчает на душе и забудется министерская обида! Мы ведь не виноваты, что тебе не повезло, — приветливым тоном попытался утешить Бриедиса Сескис, не менее других силившийся: приобрести расположение Цеплиса.
— Ты-то уж молчал бы! Твои кильки жестки, как подковные гвозди, а нагайнисовы гвозди гнутся, как твои размякшие кильки, — пробурчал Бриедие, но-водки все-таки выпил. Его неуклюжая острота понравилась всем и заставила улыбнуться даже Цеплиса, тогда как Нагайнис и Сескис переглянулись с видом двух мышей, попавших каждая в свою мышеловку.
— Правильно, Бриедие! Один из них уродует лошадям копыта, а другой кормит нас колюшками в жестянках! — расхохотался опьяневший директор-распорядитель ссудо-сберегательного товарищества «Крауя»
Ян Удрис. Он не признавал подобных стычек за выпивкой. Пить так пить, а не ссориться и не портить другим настроение. Вообще-то Удрис тоже не особенно уважал Цеплиса, потому что, во-первых, тот не умел как следует пить, а во-вторых, не держал своих денег в банке. Хранит их где-нибудь в чулке, как старая баба, да и х'одит себе, поучает людей. Может быть, у него вовсе и нет этих денег — ведь никто их не видел. Только распускает слухи о своем богатстве, и все верят. Еще неизвестно, что у этого Цеплиса на уме и кого он высмотрит себе в жертву...
Обернувшись к мебельному фабриканту Карлу Лу-. сису, Цеплис вполголоса о чем-то рассказывал. К его словам внимательно прислушивались еще не нашедший достойного применения своим способностям бывший волостной писарь Август Муцениек, неустанно добивавшийся разрешения на открытие машинописного бюро, и Вилис Дзенис, все еще не решивший, с чего начать и к чему пристроиться. До войны он держал гостиницу, скупал лен и возглавлял небольшое предприятие по изготовлению фруктовых вод. Теперь он хотел чего-то более определенного, но чего именно — не знал сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54