- Черт, запутали тебя, гады!
Саша поднял обе руки и, застонав, рывком отлепил клейкую ленту со рта.
- Обожди, я помогу. - С этими словами Алексей Алексеевич разогнул спину и, стараясь не причинять боли, начал ногтями отслаивать ленту у Саши на виске. Но будет больно. Не потерпишь до дому? А там возьмем таз с горячей водой, распарим и...
- Быстрее, - торопил Саша.
Алексей Алексеевич рванул ленту, выдрав у Саши добрую половину бровей.
Сморщившись, Саша заморгал и бросился к нему на грудь. Они обнялись и, взявшись за руки, побежали к перекрестку.
Через десять минут, сидя в "девятке", резво мчавшейся к Зеленогорску, Саша рассказывал о том, что с ним было. После того как остановивший их гаишник пустил в лицо струю газа, он пришел в себя затемно, когда двое в масках по лестнице втащили его на второй этаж деревянного дома и заперли в клетушке с окном, наглухо закрытым ставнями. Хоть в ставнях и были жалюзи, но из-за сильного наклона даже в солнечные дни через щели почти не пробивался свет и рассмотреть что-либо снаружи ему не удалось. Из клетушки его больше не выпускали, объяснив, что оправляться он должен в ведро. С мамой он все это время не виделся, даже маминого голоса не слышал, - ее, должно быть, заперли где-то внизу. Мыться не давали, а кормили дважды в сутки - утром и вечером. По лестнице поднимался человек в шерстяной маске, ключом открывал дверь и безмолвно, ставил на табуретку кружку с чаем, хлеб и тарелку фасоли в томатном соусе либо с кусочком вареной колбасы, либо с сосиской. Этот же человек через день опоражнивал ведро. Спал Саша на коротком топчане, поджимая ноги и с головой укутываясь ветхим байковым одеялом. Ночами от холода пробирало так, что зуб на зуб не попадал, но после его просьбы человек в маске принес засаленный, дурно пахнувший ватник, которым Саша оборачивал зябнувшие ноги. В изголовье топчана висело разбитое бра с сорокаваттной лампочкой, так что он мог читать. На полу клетушки там и сям валялись старые номера "Роман-газеты"...
- Саша, ты запомнил того гаишника? - остановил его Алексей Алексеевич, отнюдь не склонный к беседам о литературе. - Как он выглядел?
- Вашего роста, круглолицый, на погонах три звездочки.
- Какие звездочки - большие, маленькие?
- Старший лейтенант, - пояснил Саша. - На вид лет тридцать, не меньше.
- А еще что запомнилось? Ты вот что - зажмурься и вообрази, что он сейчас подходит к тебе.
- Дядя Леша, не могу. - Сашу передернуло. - Противно.
- Ты все же пересиль себя, вспомни. Нам это пригодится.
- Нос картошкой, глаза - зеленые, нахальные, навыкате, - нехотя перечислял приметы Саша. - Голос хриплый, прокуренный. Пальцы - толстые, волосатые, с квадратными, круто загнутыми ногтями.
- Молодец, - с теплом в голосе произнес Алексей Алексеевич. - Видишь, сколько всего запомнил.
- Он же каждый день приносил мне поесть. Стоит над душой и держит в руке вторую сосиску, дожидается, что я попрошу добавку. - От досады на себя самого Саша помотал головой.
- Так это один и тот же?
- Факт. - Саша повернул к себе зеркальце заднего вида и всмотрелся в свое отражение, осторожно притрагиваясь пальцем к верхней губе. - Саднит... Отлеплял ленту и все волоски выдрал с левой стороны. Под носом и справа остались, а здесь...
- Нашел о чем жалеть! - бодро воскликнул Алексей Алексеевич. - Сегодня я тебя в первый раз побрею. После всего, что тебе довелось хлебнуть, ты уже полноправный мужчина. А брови сами отрастут, даю слово... Ты чего это скис?
- Дядя Леша, есть очень хочется.
- Дотерпишь до Комарова?
- Мне бы булочки с маслом.
- Это я тебе обеспечу!
Свернув в Зеленогорске к стоянке машин у бензоколонки, Алексей Алексеевич взял Сашу за руку и повел в магазин, где купил пачку финского сливочного масла и круг одесской колбасы. За углом, в хлебном киоске, к покупкам прибавился свежий батон, который Алексей Алексеевич перочинным ножиком разрезал во всю длину и обильно намазал маслом.
- Действуй, - ласково сказал он, глядя на осунувшееся мальчишечье лицо. Лопай на здоровье.
За те пять или шесть минут, что они ехали до резиденции, Саша умял батон до последней крошки, а от одесской колбасы осталась только кожура.
Въезжая в ворота, Алексей Алексеевич не удержался и трижды победно просигналил. Не успел Саша выйти из машины, как его едва не сбил с ног эрдельтерьер Яков. Ошалевший от радости, пес бросался на Сашу, упираясь лапами в грудь и мягко хватая зубами за руки, и не отставал до тех пор, пока из дома не выбежал Вороновский.
- Дядя Витя! - Саша шагнул навстречу, из глаз его брызнули слезы. - Дядя Витечка!
Вороновский прижал к себе мальчика, обхватив обеими руками.
- Дядя Витечка, что... что с мамой? - по-детски всхлипывая, спросил Саша.
- Тебя выручили - и маму выручим. - Успокаивая Сашу, Вороновский ладонью поглаживал его острые лопатки.
- А как моя школа?
- В Кембридже знают, почему ты задержался, относятся к тебе с глубоким сочувствием, - заверил Вороновский, похлопывая Сашу по спине. - Все будет в порядке.
Стоило Саше отстраниться от Вороновского, как Яков снова бросился к нему с намерением облизать с головы до ног.
- Яков, будь добр, оставь Сашу в покое! - строго сказал Вороновский, безуспешно пытаясь поймать пса за ошейник.
Саша присел и обнял пса за шею. Извернувшись, пес лизнул Сашу в ухо.
- Сашенька, голубчик, чем тебя угостить? - спросила подошедшая сзади Лариса.
- Здрасьте, тетя Лара! - Выпрямившись, Саша поклонился кухарке. - Мне бы сперва помыться, я же весь грязный.
Лариса увела Сашу в дом, а Алексей Алексеевич доложил Вороновскому подробности происшедшего обмена.
82. ПОДВАЛ
Тусклая лампочка под потолком скудно освещала три голые стены из грубо отесанных гранитных камней на цементном растворе и крутую деревянную лестницу без двух нижних ступеней, тогда как четвертая стена с дощатыми полками наполовину скрывалась в тени. На запыленной верхней полке поблескивал алюминиевый котелок с водой, а под ней, зарывшись в ворох ветоши, на досках лежала неузнаваемо изменившаяся Лена. Поверх летнего платья на ней была изодранная, задубевшая телогрейка с насквозь прожженным рукавом, шею укутывали заляпанные белилами солдатские галифе, а голову покрывала съехавшая на глаза шапка-ушанка со срезанными тесемками. Ее грудь то и дело раздирал надсадный, удушающий кашель.
В болезненном жару ей начало казаться, что полка плавно колышется, точно Витина лодка на мягкой глади Финского залива в пору белых ночей, и, забывшись на какие-то секунды, Лена увидела себя маленькой девочкой, играющей кедровыми шишками в песочнице возле барака, куда их семью временно поселили после перевода папы, тогда еще молодого офицера войск химической защиты, в затерявшийся среди тайги безымянный гарнизон Забайкальского военного округа. Спустя полтора года, когда Лена пошла в первый класс, за успехи в боевой и политической подготовке личного состава роты командование воинской части вне очереди предоставило капитану Макарову двухкомнатную квартиру на последнем, пятом этаже новенького кирпичного дома, однако радость от новоселья была недолгой - дом приняли в эксплуатацию с недоделками, без водопровода и канализации, из-за чего зимой, в сорокаградусные морозы, им пришлось ходить в дворовый туалет, наспех сколоченный из горбыля и продуваемый всеми ветрами...
Мама и папа души в ней не чаяли, а она, неблагодарная, уехав на учебу в Ленинград, писала домой все реже и реже, а потом, выйдя замуж вопреки запрету родителей, совсем отдалилась, лишь однажды наведавшись в Уварове всего на три дня, чтобы показать им внука. А когда они, только-только отметив серебряную свадьбу, погибли в автокатастрофе, в слезах примчалась на похороны и с тех пор ни разу не удосужилась побывать у них на могилке. Вдоль и поперек объездила Европу и Америку, а на Уварове ей всегда не хватало времени...
Сверху послышался лязг запоров, и в отверстие открывшегося люка свесилась голова в шерстяной маске с прорезями для глаз.
- Эй, тетя! Как ты, еще не сдохла? - Спустив ноги с полки, Лена зашлась в кашле.
- Шевелись, сколопендра, - беззлобно приказал ей тюремщик, свешивая вниз веревку. - Прицепляй парашу.
Нахлобучив шапку, Лена обулась и поплелась в дальний угол, где стояло ведро со скопившимися за неделю нечистотами. Не переставая кашлять, она волоком подтащила ведро к лестнице и привязала веревку к дужке.
- Вяжи двойным узлом, не то утонешь в говне, - сказал человек в маске, нетерпеливо подергивая веревку. Убедившись, что узел надежный, он поднатужился и вытянул ведро наверх со словами: - Е-мое, ну и вонища!
Лена никак не отреагировала на его реплики и молча присела на полку. Для нее тюремщик был неодушевленным предметом.
- Сколопендра, а ведь с тебя приходится, - ухмыльнувшись, заметил тот, прежде чем захлопнуть крышку люка. - Веселись - нынче твоего щенка выкупили.
Лена вскинула голову. С первых дней пребывания в подвале она интуитивно почувствовала, что ничего серьезного ее сыну не грозит. А теперь, не сразу осознав, что надежда сбылась, она молитвенно сложила руки на груди и прошептала: "Витенька, родненький, спасибо тебе за Сашу".
Здесь, в каменной клетке, ее мозг не бездействовал. А ответ на вопрос, почему она попала сюда, напрашивался сам собой: это была месть Холмогорова. Даже то обстоятельство, что Сашу поместили наверху, в более сносных условиях, тоже указывало на причастность Холмогорова к похищению, о чем она легко догадалась, сопоставив факты. И зная, что захватившим их мерзавцам нельзя верить, Лена ни на йоту не усомнилась в том, что Сашу регулярно кормят горячей пищей. Между тем ей самой изо дня в день давали лишь банку холодной болгарской фасоли с куском хлеба, а горячее приносили не чаще раза в неделю.
По ее лицу заструились слезы. Вызвала их не бессильная досада на прошлое, а чувство вины за непростительную глупость, с которой она очертя голову устремилась в Куйбышевскую больницу. Безмерно гордилась тем, что живет рядом с замечательным человеком - а равных Виктору нет и быть не может! - и в благодарность за все, что он сделал для нее, причинила ему страшный вред. Господи, только бы с ним ничего не случилось! На вид ее Витя крепок, как скала, но она-то знает, что его здоровье подтачивает сахарный диабет. Хорошо хоть, что он спохватился вовремя. Весной берлинский эндокринолог предупредил ее, что герру Вороновскому следует беречь себя и всячески избегать стрессов, а что вышло?..
- Эй, лови парашу, - закричал сверху возвратившийся тюремщик.
Лена встала и обеими руками подхватила грязное ведро. На дне, окруженная потеками слизи, стояла открытая банка фасоли с наискось воткнутой в нее горбушкой хлеба.
- Приятного аппетита! - съязвил довольный собой тюремщик и поторопил Лену: - Отвязывай, мне некогда.
Ломая ногти, Лена ослабила затянувшийся узел и распустила веревку.
- Ну, сколопендра, счастливо оставаться! - Тюремщик игриво помахал ладошкой и захлопнул крышку люка.
Защелкнув амбарный замок на нижнем люке, он опустил крышку верхнего, стянул с головы маску и сполоснул руки в тазу.
- Гринь, как ведет себя тетка? - из-за печки осведомился Пичугин.
Стояк с дымоходом разделял кухню на две неравные части - меньшая, где находился люк, предназначалась для хозяйственных нужд и, кроме дровяной печи с чугунными конфорками, была оборудована газовой плитой, а большая, чистая, служила столовой.
- Уже не огрызается, - ответил Баздырев, с полотенцем в руках появившись перед сидевшим за столом Пичугиным. - И зенками злобно не зыркает. Видок у ней виноватый, как у побитой собаки.
Мешковатый увалень Баздырев разительно отличался от щупленького, худосочного Пичугина и, казалось бы, запросто мог раздавить его одним пальцем, точно клопа. Но недостаток физической силы у Пичугина с лихвой компенсировался умственным превосходством, вследствие чего за ним закрепилась роль лидера.
- По теории так и должно быть, - с удовлетворением отметил Пичугин. Стокгольмский синдром.
- Какой, какой?
- Стокгольмский, - пояснил Пичугин. - Ученые открыли, что у заложников со временем развивается устойчивая симпатия к похитителям, а злоба переключается на власти, не способные защитить их жизнь и свободу.
- С чего ты взял? - недоверчиво спросил Баздырев.
- Роман Валентиныч говорил.
- Косой дело знает. - Баздырев сел напротив Пичугина. - Ну, врежем?
- Заслужили... - Пичугин ловко отвернул винтовую пробку у бутылки "Распутина". - Подполковник на радостях расщедрился: вместо поллитровки выдал аж полуторную порцию.
Приятели пропустили по сто граммов, крякнули, перемигнулись и заметно оживились. Пичугин, по обыкновению, закусывал стартовый стаканчик заранее приготовленным бутербродом с балтийской килечкой и крутым яйцом под майонезом, тогда как Баздырев отдавал безусловное предпочтение сырым яйцам - через отверстие в скорлупе он с шумом втягивал в себя содержимое, причмокивал и восклицал: "Е-мое!" Второй стаканчик без промедления последовал за первым и был заеден солеными помидорами, а перед третьим Пичугин сказал с изрядной примесью ехидства:
- Гринь, а подполковник небось думает, что мы с тобой принимаем стопаря только перед сном чтобы...
Конец фразы утонул в дружном смехе. В то время как Затуловский пребывал в твердой уверенности, что Пичугин и Баздырев неукоснительно соблюдают его инструкции и довольствуются одной бутылкой в неделю, приятели выпивали ежедневно, запасаясь водкой в рощинских магазинах, куда Пичугин через день ездил на ржавом велосипеде хозяина дачи.
- Откуда ему, язвеннику, понять душевный настрой здоровых мужиков? вопрошал Пичугин, сняв очки и пальцем вытирая выступившие слезы. - А, Гринь?
- Как мыслишь, сколько башлей косой срубил на пареньке?
- Кусков полтораста, - посерьезнев, ответил Пичугин.
- Надо же!.. Башковитый он, - с завистью признал Баздырев. - Ума палата.
- Выпьем за Роман Валентиныча! - Пичугин растянул синеватые губы в ироничной улыбке. - Чтоб он был живенький-здоровенький, чтоб на него муха не села!
После третьего стаканчика на столе появились горячие сардельки с отварным картофелем и зеленым горошком, а четвертый, завершающий, они запили консервированным компотом с кусочками ананаса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93