- А вот что не соображу. Не должны похитители лишний раз высовываться наружу.
- Это, насколько я понял, против правил?
- Для них безнаказанность важнее денег. Они знают, кто мы и чего от нас ждать.
- А что думает по этому поводу Евгений Петрович?
- Генерал-лейтенант тоже озадачен. Либо нас попытаются кинуть, либо... Алексей Алексеевич умолк, с силой сдавив подбородок пальцами.
- Либо - что?
- Либо мы не увидим Елену Георгиевну живой...
78. КОНТРАКТ
Как только самонадеянный Кизяков, услышав про гранаты "Ф-1", поднял Сергея на смех, он сам предопределил свою судьбу. Боевого оружия у Сергея не было в помине - зачем честному бизнесмену гранаты? Тот поворот их разговора послужил чем-то вроде лакмусовой бумажки, прояснив суть Кизякова и настроив Сергея на самый решительный лад. Теперь он внушил себе, что отступать некуда, и по дороге в Санкт-Петербург окончательно отбросил последние сомнения. Кто посеет ветер, пожнет бурю!
Разработка плана не составила труда, поскольку Сергей знал, к кому обратиться и какими средствами выполнять поставленную задачу. Безотказные гранатометы "Муха" имелись у Кузи, некогда отбывавшего срок в исправительно-трудовой колонии под Колпином, где блатные грозились превратить его в "петуха" и, надо думать, привели бы угрозу в исполнение, если бы не воспрепятствовал Сергей, из сочувствия не давший в обиду хилого паренька. За истекшие с той поры пятнадцать лет заматеревший Кузя, он же Валентин Борисович Кузьмин, 1956 года рождения, ранее четырежды судимый, прошел тернистый путь от мелкого правонарушителя до почтенного "авторитета", члена совета директоров акционерного общества "Кандагар". Служебные обязанности Кузи сводились к организации вооруженных конвоев для сопровождения застрахованных в "Кандагаре" ценных грузов при перевозках по территории России и стран СНГ, а в свободное от работы время он охотно заключал контракты на заказные убийства, о чем доверительно поведал Сергею при случайной встрече за обедом в ресторане "Метрополь". Расценки у Кузи были вполне приемлемые - от 10 до 15 тысяч баксов в зависимости от способа устранения и общественного положения жертвы. Если же жертва проживала за рубежом, тариф автоматически повышался на 50%, а заказчик брал на себя бремя дорожных расходов.
Сразу же по приезде домой Сергей нашел в столе визитную карточку Кузи, созвонился с ним и, отклонив приглашение поужинать в "Метрополе", назначил свидание на завтра, 16 сентября, в полдень, у входа в Инженерный замок.
Когда он ровно в двенадцать часов подъехал к Инженерному замку, у въезда в ворота уже стояли два черных "джипа-чероки" с затемненными стеклами - Кузя никуда не выезжал без внушительной свиты.
- Серега! - Кузя вылез из первого "джипа" и помахал рукой. - Приветик!
В тренировочном костюме "Адидас" узкоплечий Кузя издали казался пацаном, а вблизи - молодящимся стариком: сетка глубоких морщин испещрила его лоб и впалые щеки, а боксерская челка тускло отливала сединой.
- Как делишки? - спросил он, обнимая Сергея.
- Хреново, - поморщившись, ответил Сергей. - Сейчас все узнаешь...
Они зашли в тенистый скверик за зданием цирка Чинизелли, уселись на скамейку, закурили, и Сергей без утайки рассказал историю четырехлетних злоключений в Старосельске.
- Какие банки скупили химкомбинат? - поинтересовался Кузя, выслушав исповедь Сергея.
Сергей назвал оба банка и, глядя в сузившиеся под припухшими веками глаза Кузи, неуверенно протянул:
- Кажется, тебя что-то смущает. Может быть, они под вашей крышей?
- Не. Эти московские козлы ни копья не вносят в общак.
- Так ты выручишь меня?
- Не боись, Серега, возьмусь за твой контракт. Где и когда замочить комсомольского фраерка?
Облегченно вздохнув, Сергей изложил Кузе свои предварительные соображения. В следующий вторник, 20 сентября. Кизяков обещал прибыть из Москвы на химкомбинат предположительно в середине дня. Поездом он не ездит, предпочитает персональную машину. От магистрального шоссе к Старосельску ведет единственная дорога с твердым покрытием, поэтому его маршрут иным быть не может. На 32-м километре от Старосельска между холмами пролегла ложбина, по дну которой идет к леспромхозу одноколейная железнодорожная ветка. Переезд через пути неохраняемый, оборудованный дорожными знаками. По правилам водители автотранспорта обязаны останавливаться перед переездом и, убедившись в безопасности движения, следовать дальше, но все свысока поплевывали на правила вплоть до нынешней весны, когда битком набитый автобус столкнулся с локомотивом. После катастрофы местные власти, не мудрствуя лукаво, присобачили по обеим сторонам переезда здоровенные асфальтовые нашлепки, тем самым вынудив лихачей снижать скорость до нуля. Иначе запросто можно сорвать передний мост у машины и заодно лишиться зубов. Справа от переезда густой кустарник, откуда полный резон долбануть из гранатомета по машине Кизякова. Местечко удобное, безлюдное, лучше не придумаешь.
- Ты там бывал? - осведомился Кузя, ладонью приглаживая челку.
- Десятки раз. На откосах вдоль дороги полно грибов, главным образом красноголовиков. Крепенькие такие и без червей, - оживился Сергей. - О чем это говорит?
- Лето, что ли, сырое?
- Угадал.
- Ты, значит, грибочки собираешь? - Кузя криво усмехнулся. - Мне бы твои заботы.
- Понимаешь, у меня в Старосельске есть знакомая, Маргарита, солдатская вдова. Зарплату на химкомбинате не платят по три-четыре месяца, так она перебивается на подножном корму, - виновато пояснил Сергей. - Грибы собирает, щавель, ягоды, возится в огороде. А я, когда выдается свободный день, хожу с ней за компанию, помогаю от случая к случаю.
Кузя вытащил из кармана записную книжку.
- Набросай планчик.
На чистом листке Сергей нанес несколько карандашных линий.
- На чем раскатывает фраерок? - спросил Кузя.
- У него "сааб-9000" цвета красного вина. Эту машину ни с чем не спутаешь.
- Мировая тачка, покруче твоего "мерса", - уважительно заметил Кузя. Жалко такую курочить.
- "Мерседес" ты не обижай, им я доволен. За субботу и воскресенье мне сменят амортизаторы, сделают профилактику, и, даст Бог, он еще послужит... Вот план местности, смотри.
- Сколько метров от кустарника до дороги?
- Двадцать, от силы двадцать пять. Поставишь дозорного здесь, на холме, чтобы дал отмашку при появлении "сааба", и, загодя прицелившись, долбанешь наверняка.
- Не боись, Серега, уж как-нибудь не промажу, - заверил Кузя, сжигая набросок в пламени зажигалки. - Исполню твой контракт с гарантией.
- Во что мне это обойдется?
- Ради старой дружбы возьму с тебя по себестоимости. - Кузя обнажил в улыбке ровные зубы из металлокерамики. - "Мух" вояки отдают мне по 900 баксов за штуку. Прибавь сюда командировочные на троих по 100 баксов в сутки. За два дня обернемся?
- Не то слово!
- Значит, готовь полтора куска. С бабками у тебя напряг?
- Смешной вопрос! Но к концу месяца я рассчитаюсь, не сомневайся.
- Ты - в доверии, - успокоил Кузя. - Отслюнишь баксы после работы...
Довольные друг другом, они вернулись к Инженерному замку и, прежде чем разойтись по машинам, условились, что в понедельник Сергей по телефону даст дополнительное подтверждение.
79. ВНЕ ИГРЫ
Мысль Тизенгауза о спецслужбах запала в сознание Добрынина. Всю субботу Аристарх Иванович ломал голову над тем, как бы ловчее подступиться с расспросами к Вороновскому, а перед сном выбрал линию наименьшего сопротивления: за всю историю человечества никто не придумал лучшего средства развязать язык, чем товарищ Бахус, он же Вакх, он же Дионис!
Ранним утром прогуляв Якова и плотно позавтракав, Добрынин вошел в библиотеку и, кивнув на магнитофон, из колонок которого звучало что-то похоронное, спросил укоризненным тоном:
- Вить, не надоело тебе слушать заунывную тягомотину?
- Что ты имеешь против "Всенощной" Рахманинова?
Чисто выбритый Вороновский полулежал в кресле у журнального столика, вытянув ноги в кроссовках с незавязанными шнурками. Рядом на подносе стояла недопитая чашка кофе и вазочка с сушками.
- Подмывает меня для разнообразия набраться, - заявил Добрынин, энергично потирая руки. - А, Вить?
- Милости прошу, - безразлично отозвался Вороновский.
- А ты, старик? Неужто бросишь меня на произвол судьбы, дашь пропасть одному во цвете лет? Уважь, составь компанию.
- Не возражаю.
Стараниями Ларисы на журнальном столике появились две глубокие тарелки с орехами и горячий кофе, а Добрынин притащил из столовой пару бутылок коньяка "Энисели" и графин бренди вместе с хрустальными стаканчиками емкостью по сто граммов. Наполнив стаканчики доверху, с мениском, Добрынин удобно устроился на диване и скомандовал:
- Пьем до дна. Поехали!
Он пил "Энисели", тогда как Вороновский - бренди. И закусывали они тоже по-разному: Добрынин горстями отправлял в рот соленый арахис, а Вороновский, как воробушек, еле-еле поклевывал очищенные грецкие орехи. Первые три стаканчика выпили молча, а затем Добрынин приступил к делу:
- Витюша, солнце, как-то ты обещал рассказать, что тебя связывает с КГБ, но обещание, как это часто бывает, ушло в песок. Какую роль КГБ сыграло в твоей жизни?
- Негативную, - без промедления ответил Вороновский, распечатывая новый блок сигарет "Кент".
- Это все, что ты можешь сказать другу? - разочарованно хмыкнул Добрынин.
- Видишь ли, Арик, ненависть к КГБ я впитал с материнским молоком, монотонно, без всякого выражения произнес Вороновский. - И лишь годам к тридцати отчетливо понял, что ненавижу советскую систему в целом, а не только ее репрессивный аппарат. Но после этого меньше ненавидеть КГБ не стал. Их контора на Литейном искалечила жизнь моей маме, раньше времени уложив ее в землю. С папой произошло бы то же самое, если бы немцы не убили его при попытке прорвать блокаду на Синявинских болотах.
- Выпьем за наших матерей и отцов! - воскликнул Добрынин, до краев наполняя стаканчики. - Вечная им память!
- Царство небесное, - тихо добавил Вороновский, прежде чем выпить.
- Вить, расскажи про твоих стариков, а? - попросил Добрынин, набив рот арахисом.
- Мои родители поженились в двадцать седьмом и вскоре оказались в "парилке", потому что рабоче-крестьянское государство взяло курс на индустриализацию. - Вороновский закурил. - Хозяйствовать большевики не умели, денег, как всегда, не хватало, и для пополнения кассы они вывернули карманы у социально чуждых слоев населения. Сама "парилка" и методы, в ней применявшиеся, описаны в литературе.
- Где?
- В пятнадцатой главе романа "Мастер и Маргарита".
- Иди ты! - поразился Добрынин. - А я-то думал, что Михаил Афанасьевич дал волю фантазии.
- Надеясь опубликовать роман при жизни, Булгаков из цензурных соображений выдал "парилку" за сновидение Никанора Ивановича Босого. Прискорбно, что даже писатели не могут отличить, где в "Мастере и Маргарите" правда, а где вымысел. - На погасшем лице Вороновского отразилось сожаление. - Неужели и здесь не обойтись без комментариев историков?
- Дельная мысль, - признал Добрынин. - Вить, а ты из дворян?
- Из разночинцев. По отцовской линии мой дед был мировым судьей, а по материнской - земским врачом... Арик, разночинную интеллигенцию большевики травили ничуть не меньше, чем дворян. - Вороновский вздохнул. - Когда родителей выпустили из "парилки", их лишили избирательных прав, что было равнозначно волчьему билету. А в тридцать четвертом дедушку и бабушку в двадцать четыре часа выслали из Ленинграда в "кировском потоке", хотя к убийству Кирова они, как ты догадываешься, не имели никакого отношения. Папу тогда исключили из коллегии адвокатов за родственную связь с репрессированными элементами. Маму под предлогом сокращения штатов тоже уволили, так что их жизни не позавидуешь. По сей день удивляюсь, как они отважились произвести меня на свет.
Дверь отворилась, и в библиотеку, цокая когтями по паркету, чинно проследовал эрдельтерьер Яков. Усевшись у ног Вороновского, пес преданно взглянул на него.
- Яков! - Черты лица Вороновского смягчились. - Тебя покормили?
Пес облизал рыжие усы и положил голову на колени хозяина.
- Всю блокаду мы провели в Ленинграде и выжили каким-то чудом, объяснить которое я, признаться, не в состоянии, - продолжал Вороновский, поглаживая Якова по голове. - А в мае сорок пятого, сразу после победы над Германией, нас с мамой уплотнили, отобрав одну из двух комнат и превратив отдельную квартиру на Рубинштейна в коммуналку.
- Брось! Не может быть, чтобы семью погибшего фронтовика... - начал доказывать Добрынин.
- Может, Арик, - жестом остановил его Вороновский. - По тогдашним жилищным законам женщина с разнополым ребенком имела право занимать две комнаты лишь при условии, что ребенку более десяти лет от роду. А мне было девять. Явились люди с ордером, и нам пришлось подчиниться. А дальше власти оставили нас в покое до 1956 года, когда меня исключили из комсомола и из университета.
- За что? - встрепенулся Добрынин, чувствуя, что рассказ Вороновского близится к кульминации.
- Хрущевская оттепель, кроме всего прочего, ознаменовалась еще и тем, что в Ленинградском университете, да, наверное, и не в нем одном, не без участия КГБ организовали дискуссионный клуб, чтобы выявлять молодежное вольнодумство на ранних стадиях. А я по простоте душевной полагал, что эпоха всеобщей лжи рухнула вместе с железным занавесом, за что и поплатился. Стоило мне вслух усомниться в том, что мы правы, танковыми гусеницами принуждая венгров к счастливой жизни по нашему образу и подобию, как меня мигом вычистили отовсюду, чтобы другим неповадно было называть вещи своими именами. Вот этого удара моя мама не выдержала, он ее добил.
- Витюша, выпьем отдельно за твою маму, - искренне предложил Добрынин. До дна!
Вороновский поднял стаканчик и выцедил бренди до последней капли.
- Она с папиной похоронкой ходила на поклон к ректору, унижалась перед ним, а Женя Скворцов - он был у нас комсоргом курса - ездил в Смольный к кому-то из комсомольских заправил, но все было тщетно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93