20. СВЯТЫЕ МЕСТА
Как обычно, Вороновский заранее позаботился обо всем, и в Пскове его доброжелатели забронировали для них места в гостинице - двухкомнатный люкс для мужчин и отдельный номер для Лены. За ночь они отлично выспались и ранним утром отправились в Пушкинский музей-заповедник, где провели целый день. Лена без устали любовалась Михайловским парком, аллеей Керн, ганнибаловским "черным" прудом, видом на речку Сороть и озеро Маленец, и Вороновский с Сергеем не без труда увезли ее из Михайловского, чтобы показать Тригорское и Петровское. На скорую руку пообедав на турбазе, они долго бродили по Петровскому парку и едва успели попасть в Святогорский монастырь на могилу Пушкина. Неподалеку от монастыря Вороновский попросил остановить машину, куда-то отлучился и принес пышный букет роз, которые Лена возложила к надгробию поэта.
На обратном пути в Псков Лена и Сергей, все еще под впечатлением, преимущественно молчали. Вороновский попытался развлечь их, довольно-таки удачно пародируя одного из экскурсоводов, патетическим тоном излагавшего прописные истины, но, не ощутив поддержки, вскоре умолк и задремал. На следующее утро, сразу же после завтрака, они снова уселись в машину.
- Куда прикажете выруливать, товарищ начальник? - шутливо спросил Сергей, так как Вороновский, загадочно улыбаясь за завтраком, не пожелал раньше времени обнародовать намеченную программу.
- На Ригу! - распорядился Вороновский.
- Слушаюсь и повинуюсь!
- Уверен, что вы об этом не пожалеете.
- Но мы же позабыли взять вещи! - спохватилась Лена.
- Все правильно, - успокоил ее Вороновский. - К ночи вернемся в гостиницу.
- Куда же мы едем? - спросила Лена.
- В Печорский мужской монастырь, сударыня, - наконец открыл секрет Вороновский. - Осмотрим тамошние святые места.
- Как интересно! - Лена оживилась. - А нас туда пустят?
- Разумеется, - заверил Вороновский. - Разве был случай, когда нас куда-нибудь не пустили?
- Но монастырь ведь мужской? - все еще сомневалась Лена.
- Да, но как памятник древнерусской архитектуры открыт для посетителей. Имейте в виду, что вчера перед сном я не зря просил вас надеть платье, а не джинсы, и непременно взять с собой косынку - в храмы допускают дам только с покрытой головой...
Увидев стрелку-указатель с надписью "Печоры - 21 км", Сергей свернул направо и помчался по пустынной дороге. Через четверть часа они въехали в маленький холмистый городок, застроенный малоэтажными зданиями на прибалтийский манер.
- Сережа, метрах в ста за площадью сверните налево и еще раз налево, подсказал Вороновский.
Подъездная дорога к монастырю была покрыта глубокими лужами, чередовавшимися с колдобинами, поэтому Сергей направил все внимание на преодоление препятствий.
- Какая красота! - воскликнула Лена. - С ума сойти!
Сергей на секунду поднял глаза от дороги и увидел крепостную стену, а еще выше - белокаменную громаду златоглавого собора.
- Перед вами Михайловский собор, построенный сто двадцать лет тому назад, - сказал Вороновский. - Внизу есть еще один собор - Успенский. Тот древнее и знаменит на весь православный мир чудотворной иконой "Успение Божьей Матери".
Оставив "жигули" на стоянке, они прошли в монастырские ворота и спустились вниз. Вороновский показал Лене и Сергею источник со святой водой, звонницу, резиденцию игумена и братский корпус, а когда они подошли к Успенскому собору, то выяснилось, что служба закончилась и в собор не пускают.
- Раненько надо приходить, коли веруете, - нелюбезно преградил им дорогу огромный, мужицкого вида монах.
- Нам хотя бы на минуточку, - попросил Сергей. - Только взглянуть одним глазком.
- Нет! - односложно отказал монах, пропускай через кулак полуседую бороду.
Они прослушали колокольные звоны, дождались обеденного часа и увидели шествие монахов в трапезную, а затем поднялись вверх по "кровавой дороге", постояли у иконы "Утоли моя печали" и, по рекомендации Вороновского, отправились в эстонский город Выру. После обеда в чистеньком кафе немного поколесили по Южной Эстонии, вернулись в Печоры и снова пришли в монастырь к началу вечерней службы.
В Михайловском соборе густо толпился народ; Сергей выбрал место поспокойнее, не без интереса осмотрел голубовато-белые иконы, стенную роспись, слушал малопонятные возгласы сменявших друг друга священнослужителей, нараспев читавших молитвы, разглядывал хор с женщиной-регентом, а позднее наблюдал за двумя старыми монахами, с подносами в руках собиравшими пожертвования. Когда монахи приблизились к нему и кротко взглянули в глаза, он внезапно испытал чувство неловкости и положил на усыпанный мелочью поднос две трешницы, за себя и за Лену. Стыдливо потупившись, он не видел, как Вороновский прикрыл его трешницы новенькой сторублевкой.
Они простояли не меньше двух часов, прежде чем Сергей с досадой покосился на Вороновского. Сколько можно торчать в церкви?
- Потерпите, Сережа, - шепнул Вороновский. - Скоро начнется акафист, разверзнутся царские врата, и из алтаря в окружении архимандритов выйдет игумен...
Они выехали в Псков около одиннадцати часов вечера.
- Благостно на душе, - расслабленно произнес Вороновский. - Слушая молитвы, отрешаешься от мирской суеты. Вдумайтесь, какие слова: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь... Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого..."
- У вас состояние грустного лиризма, - заметил Сергей, досадовавший на то, что из-за каприза Вороновского чуть ли не весь вечер слушал поповскую тягомотину.
- Я старше вас и, попадая в храм, задумываюсь о том, что вера в Бога не только умиротворяет человека, но и очищает от скверны его дух и плоть. Блаженны чистые сердцем - вот, по-моему, тот идеал, к которому должно стремиться человечество.
- Похоже, что религиозный опиум поразил и ваш мозг, Виктор Александрович? - подначил Сергей.
- Вы, буйная поросль второй половины двадцатого века, смотрите на церковную службу как на второразрядный спектакль,- спокойно парировал Вороновский. - А я вижу в ней ту Русь, которая, как Атлантида, безвозвратно ушла на дно океана, оставив только крошечные островки наподобие Печор.
- Вы верите в Бога? - тихо спросила Лена.
- Вера - личное дело каждого, - уклончиво ответил Вороновский. - Споры о Боге и вообще о религии у нас зачастую сводят к проблеме зарождения жизни на земле и к алчности отдельных священников, а мне кажется, что философский смысл веры прежде всего в гармонии души.
- Чувствуется, что вас тянет в монашество, - съязвил Сергей.
- Временами, - с улыбкой подтвердил Вороновский. - Пока об этом рановато говорить, но лет эдак через пятнадцать-двадцать я, возможно, приду в Печоры с пальмовой ветвью.
- Надеетесь, что вас примут с распростертыми объятиями?
- А почему бы и нет? Сделаю крупный денежный взнос в монастырскую казну и стану послушником, ибо прямо в монахи не берут. В монастыре кандидатский стаж побольше, чем в КПСС, - от двух до четырнадцати лет..
- Вы сможете жить монахом? - усомнилась Лена.
- Без проблем. Приму постриг, сменю имя на другое, какое-нибудь экзотическое. - Вороновский рассмеялся. - Например, Сосипатр или Досифей. Звучит? Со временем сделаю карьеру и стану, допустим, отцом-экономом.
- Сколько же вам тогда стукнет? - бесцеремонно полюбопытствовал Сергей. Семьдесят пять или все восемьдесят?
- Неважно. Монахи, Сережа, живут долго, потому что не знают стрессовых состояний и правильно питаются: соблюдают посты, не употребляют мяса, зато едят рыбку из Чудского озера, молочные продукты, яйца и растительную пищу, то есть ту снедь, которую я уважаю, - добродушно объяснял Вороновский. - Готовят в монастыре отменно, так что я не пропаду. Займусь самосозерцанием, познаю себя, отмолю все свои тяжкие грехи и блаженно упокоюсь в пещере, где вот уже пять столетий подряд хоронят братьев-монахов.
- Виктор Александрович, а как же тяжкие грехи, - гнул Сергей свою линию, стараясь поддеть Вороновского. - Не сделают ли по этой причине вам от ворот поворот?
- Учтите, дорогой мой, наша церковь гуманнее государства. Если ты хоть однажды совершил опрометчивый поступок, то власти предержащие подвергнут тебя наказанию, после чего на словах простят, а на деле перечеркнут всю твою оставшуюся жизнь. Уж если церковь прощает, то это, как говорится, во веки веков, - пояснил Вороновский и лукаво усмехнулся. - Отмолю грехи, стану праведником, а там, глядишь, при благоприятном стечении обстоятельств приобщусь к лику святых.
- Разыгрываете нас почем зря? - спросил Сергей.
- Отнюдь. История христианства знает подобные примеры. В позапрошлом году здесь же, в Печорах, после ранней обедни я услышал проповедь о Святом Патермуфии. Рассказать?
- Пожалуйста, расскажите, - тотчас отозвалась Лена.
- В четвертом веке в Египте жил злой разбойник Патермуфии, с неизменным постоянством потрошивший только очень состоятельных сограждан... - Вороновский подчеркнуто обращался к Сергею. - Времена тогда были суровые, доброжелатели ему не помогали, поэтому, если под рукой у Патермуфия не было живого клиента, он ночью шел на кладбище, вскрывал богатые могилы, крючьями вытаскивал тела усопших и снимал с них все ценное. Наш герой бесчинствовал до тех пор, пока не убил достойную даму по имени Мокрина, после чего с небес на Патермуфия снизошла благодать, вскоре сделавшая его подвижником, а позднее и праведником. Когда к Патермуфию, удалившемуся от мирских соблазнов в безводную пустыню, являлись совратители, чтобы позвать в вертеп, наш герой сразу же вспоминал псалом "Блажен муж, не ходящий на совет нечестивых", и совратителей словно ветром сдувало. Господь так и сяк испытывал Патермуфия и в конце концов простил все его былые прегрешения, включая и убийство Мокрины, ибо ранняя смерть позволила доброй даме досрочно попасть в райские кущи. Мало того, праведник Патермуфии был награжден даром чудотворения, вследствие чего, подобно самому Создателю, иногда являлся своим ученикам. Учтите эту любопытную подробность, Сережа!
Не столько содержание рассказа, сколько странный, по-своему зловещий тон Вороновского заставил Лену невольно вздрогнуть.
- Виктор Александрович, на что вы намекаете?
- Сережа знает, - ушел от ответа Вороновский. - Мое праведничество - дело отдаленного будущего, а пока я ограничиваюсь тем, что ежегодно с неизменным наслаждением посещаю Печорскую обитель. Помните, как дородный монах в красном, шитом золотом облачении протяжно провозгласил: "Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь!" Монахи-черноризцы вслед за ним: "Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя"... а хор на клиросе по знаку регента плавно выводит: "Господи, поми-и-луй..." И черноризцы речитативом: "Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй!" И снова монах в красном: "И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь!" Старушки в черных платках крестятся и бьют поклоны, а кругом пахнет ладаном... Фантастика!
- Мне понравились трое монахов в больших красных шапках с драгоценными камнями, - поспешно сказал Сергей, обеспокоенный как намеками Вороновского, так и болезненной реакцией Лены.
- Сережа, у вас недурной вкус. - Вороновский благосклонно кивнул. - Шапки эти именуются митрами, а носят их высокопоставленные священнослужители, начиная с архимандрита и выше, то есть церковный генералитет. А бриллианты, сапфиры, изумруды и жемчуга на митрах действительно первосортные. Не хуже, чем у нашей приятельницы Марии Сигизмундовны.
- Кто такая Мария Сигизмундовна? - Сидевшая рядом с Сергеем Лена встрепенулась и вскинула глаза на Вороновского.
- Чванливая жена одного крупного деятеля науки, - безмятежно ответил Вороновский и зевнул, прикрыв рот ладонью. - Пардон!.. Что-то меня клонит в сон...
В субботу Вороновский проснулся в отвратительном настроении, о причине которого Сергей мог только гадать. Неужели Виктор Александрович принял близко к сердцу его безобидные колкости? Нет, это исключено, решил он. Во-первых, Вороновский - человек с юмором, склонный подтрунивать над другими и знающий: как аукнется, так и откликнется; а во-вторых, уж что-что, а злопамятность ему вовсе не свойственна. Может быть, патрон неважно себя чувствует? После обеда в столовке музея-заповедника он жаловался на изжогу... Как ни крути, а сорок два года - это уже возраст, дающий о себе знать!
За завтраком в гостиничном буфете Вороновский едко подшучивал над соседями по столу, начавшими выходной день с бутылки водки под копченую скумбрию с крутыми яйцами, а позднее, когда они выехали в Ленинград, зачем-то принялся считать пьяных, попадавшихся по дороге. Доведя счет до сотни, брезгливо заявил:
- Братья-славяне деградируют с космической скоростью. Сережа, подскажите, сколько мы сегодня проехали?
- Двадцать три километра по спидометру.
- Получается... четыре и три десятых алконавта на один километр пути. Если принять ширину дороги вместе с тротуаром равной десяти метрам, то расчетная плотность ослабленного бормотухой населения составит... минуточку... четыреста тридцать душ на квадратный километр земной поверхности. Многовато... Следует, пожалуй, внести поправку, ибо в лесах, на полях и в водоемах пьяницы встречаются реже. Наш незабвенный Александр Сергеевич был прав!
- О чем вы говорите? - Лена задала вопрос таким тоном, что Сергей сразу насторожился.
- О его прогнозной оценке российского пьянства, - ответил Вороновский. Надеюсь, еще не забыли: "И заведет крещеный мир на каждой станции трактир". Как видите, все сбылось!.. Взгляните направо, вот еще один мается. Это будет сто первый.
- Виктор Александрович, вы передергиваете! - Лена покраснела.
- Елена, какая муха вас укусила? - Вороновский с непритворным удивлением посмотрел на нее. - Зачем мне передергивать?
- Пушкин подразумевал совсем другое! - Лена вполоборота повернулась к нему и продекламировала:
Шоссе Россию здесь и тут
Соединив, пересекут
Мосты чугунные чрез воды
Шагнут широкою дугой,
Раздвинем горы, под водой
Пророем дерзостные своды,
И заведет крещеный мир
На каждой станции трактир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93