Есть негры Ц общественные деятели, передовые люди.
Ц Да, знаю. Слыхал про них. Что ж, верно, они хорошие люди.
Ц Вы не знакомы ни с кем из них?
Ц Нет.
Ц Биггер, среди молодых негров много таких, как вы?
Ц Наверно, много. Кого я знаю, тем всем нечего делать и некуда податься.
Ц Почему же вы ни разу не попробовали пойти к кому-нибудь из общественны
х деятелей Ц негров и рассказать про свои настроения?
Ц Да ну, мистер Макс. Они не стали бы меня слушать. Хоть белые обращаются с
ними не лучше, чем со мной, а все-таки они Ц богатые. Они говорят, что такие,
как я, мешают им ладить с белыми.
Ц Вам когда-нибудь приходилось слышать их выступления?
Ц Еще бы. Во время выборов, не раз.
Ц Ну и как они вам понравились?
Ц Да не знаю. Все они одно и то же говорят. Все они хотят, чтоб их выбрали на
должность. Все они хотят получить денег побольше. Это ведь все равно что и
гра, мистер Макс, вот они и играют по всем правилам.
Ц А почему вы не пытались играть?
Ц Что вы, мистер Макс! Я ничего не знаю. У меня ничего нет. Кто на меня смотр
еть будет? Я Ц нищий негр, вот и все. Я дальше начальной школы не пошел. А чт
обы политикой заниматься, надо быть важной птицей, надо окончить колледж
.
Ц Но вы чувствовали к ним доверие?
Ц А на черта оно им нужно, доверие. Им нужно, чтоб их выбрали на должность.
Вот они и покупают голоса.
Ц А вы голосовали когда-нибудь?
Ц Да, два раза. У меня тогда еще года не вышли, но я сказал больше, чтобы мож
но было голосовать и получить пять долларов!
Ц И вы легко согласились продать свой голос?
Ц Ну да. Что ж тут такого?
Ц Вы не думали, что от политики можно получить пользу?
Ц Я и получил Ц пять долларов в день выборов.
Ц Скажите мне, Биггер, кто-нибудь из белых говорил с вами когда-нибудь о п
рофессиональных союзах?
Ц Нет, вот только Джан и Мэри. Ей бы не надо говорить… Хотя все равно, что с
делано, то сделано. Да, насчет Джана. Я его здорово подвел тем, что подписал
письмо «Красный».
Ц Теперь вы верите, что он вам друг?
Ц Что ж, он мне ничего худого не сделал. Сегодня, когда допрашивали, он не п
ошел против меня. Пожалуй, он не ненавидит меня, как все остальные. Только,
должно быть, он про мисс Долтон забыть не может.
Ц Биггер, вы когда-нибудь думали, что дойдете до этого?
Ц По правде сказать, мистер Макс, оно как будто так и должно быть Ц вот чт
о я очутился перед электрическим стулом. Теперь, когда я раздумываю над э
тим, мне кажется, что все к тому и шло.
Они молчали. Макс поднялся и глубоко вздохнул. Биггер следил за ним, стара
лся угадать его мысли, но лицо Макса было бледно и не выражало ничего.
Ц Так вот, Биггер, Ц сказал Макс. Ц Завтра в обвинительной камере мы буд
ем отрицать виновность. Но на суде мы ее признаем и будем просить о снисхо
ждении. Они очень торопятся с судом. Возможно, он состоится через два-три
дня. Я постараюсь как можно лучше обрисовать перед судьей ваше душевное
состояние и причины, которыми оно было обусловлено. Буду добиваться пожи
зненного заключения. Другого выхода при данных условиях я не вижу. Мне не
зачем говорить вам, Биггер, о том, как настроена публика. Вы негр, вы знаете
все сами. Не надейтесь на многое. Там клокочет целое море ненависти; я прил
ожу все силы, чтобы не дать ему поглотить вас. Они хотят вашей смерти, они х
отят отомстить. Им казалось, они поставили перед вами достаточно прочную
преграду, чтоб вы не могли сделать то, что вы сделали. И теперь они беснуют
ся, потому что в глубине души чувствуют, что сами толкнули вас на это. Когд
а люди в таком состоянии, трудно доказать им что-нибудь. Многое еще зависи
т от того, какой будет судья. На присяжных нам нечего рассчитывать: любые д
венадцать белых граждан штата давно бы уже вынесли вам смертный пригово
р. Что ж, будем делать все, что возможно.
Они помолчали. Макс дал Биггеру сигарету и закурил сам. Биггер разглядыв
ал Макса, его седую голову, длинное лицо, темно-серые ласковые печальные г
лаза. Он чувствовал, что Макс добр, и ему было жаль его.
Ц Мистер Макс, на вашем месте я бы не стал так огорчаться. Если бы все люди
были такие, как вы, я, может, не попал бы сюда. Но только теперь уже ничего не
изменишь. А за то, что вы хотите помочь мне, вас тоже возненавидят. Я все рав
но пропал. Мое дело конченое.
Ц Это верно, что они возненавидят меня, Ц сказал Макс. Ц Но мне это не ст
рашно. Вот в чем разница между нами. Я еврей, они и так ненавидят меня, но я з
наю почему, и я могу бороться. Но бывает, что как ни борись, а выиграть нельз
я, то есть можно, но для этого требуется время. А нас слишком торопят. Насче
т того, что меня возненавидят из-за вас, вы не беспокойтесь. Есть много бел
ых, которых страх перед этой ненавистью удерживает от помощи вам и вам по
добным. И прежде чем дать бой за вас, я должен выдержать бой с ними. Ц Макс
попыхтел сигаретой. Ц Пожалуй, мне пора, Ц сказал Макс. Он повернулся и п
осмотрел Биггеру в лицо. Ц Ну как вы сейчас, Биггер?
Ц Не знаю. Вот сижу и жду, когда придут и скажут мне идти на стул. Только не
знаю, хватит у меня сил пойти или нет.
Макс повернулся и открыл дверь. Вошел сторож и схватил Биггера за руку.
Ц Я приду завтра утром, Биггер, Ц крикнул Макс.
Вернувшись в камеру, Биггер остановился посредине и стоял не двигаясь. С
ейчас он не сутулился, в теле не было напряжения. Он мерно дышал, удивляясь
, откуда взялось отрадное чувство покоя, разлившееся по всему его телу. Ка
залось, он прислушивался к биению своего сердца. Вокруг была темнота и не
слышалось никаких звуков. Давно уже он не испытывал такого ощущения легк
ости и свободы. Он не замечал и не чувствовал этого, пока сидел там с Максо
м; только когда Макс ушел, он вдруг обнаружил, что говорил с Максом так, как
ни с кем еще не говорил в жизни, даже с самим собой. И от этого разговора тяж
елое бремя свалилось у него с плеч. Потом вдруг он почувствовал приступ г
нева, неожиданный и сильный. Макс взял его хитростью? Нет. Макс не заставля
л его говорить, он говорил по своей охоте, побуждаемый внутренним волнен
ием, интересом к собственным чувствам. Макс только сидел и слушал, только
задавал вопросы. Гневная вспышка улеглась, на смену ей пришел страх. Если
эта растерянность не пройдет до того, как наступит его час, им и в самом де
ле придется волоком тащить его к стулу. Нужно было принять решение; чтобы
обрести в себе силы пойти самому, нужно было спаять все свои чувства в тве
рдую броню надежды или ненависти. Середины быть не могло; держаться сере
дины Ц значило жить и умереть в тумане страха.
Он висел в пространстве, точно остановившийся маятник, и некому было тол
кнуть его вперед или назад, некому было заставить его почувствовать, что
в нем есть что-то ценное или достойное, Ц некому, кроме него самого. Он про
вел рукой по глазам в надежде распутать клубок ощущений, трепетавших в е
го теле. Он жил в мире истонченных, обострившихся восприятий; он чувствов
ал, как движется время: темнота вокруг дышала, жила. А он оставался посреди
этой темноты, и тело его жаждало вновь насладиться ощущением передышки,
испытанным после разговора с Максом. Он сел на койку, нужно было как-то ух
ватить суть.
Зачем Макс расспрашивал его обо всем этом? Он знал, что Максу нужно было со
брать побольше фактов для речи на суде, но в то же время в расспросах Макса
он почувствовал такой интерес к его жизни, к его чувствам, к нему самому, к
акого до сих пор не встречал нигде. Что же это значило? Может быть, он допус
тил ошибку? Может быть, он еще раз попался на удочку? На мгновение ему пока
залось, будто его захватили врасплох. Но откуда явилась в нем эта уверенн
ость? Он не имел права гордиться, а между тем он говорил с Максом как челов
ек, у которого что-то есть за душой. Он сказал Максу, что ему не нужна религи
я, что он не хотел оставаться там, где он был. Он не имел права на такие мысли
, не имел права забывать о том, что он скоро должен умереть, что он негр, убий
ца; не имел права забывать об этом ни на секунду. А он забыл.
Его вдруг смутила мысль: может ли быть, что, в конце концов, у всех людей на с
вете чувства схожи? Может ли быть, что в каждом из тех, что ненавидят его, ес
ть то же самое, что Макс разглядел в нем; то, что побудило Макса задавать ем
у все эти вопросы? А какие у Макса причины помогать ему? Зачем Максу подста
влять себя под напор всей этой белой ненависти ради него? Впервые в жизни
он почувствовал себя на каком-то высоком островке чувств, с которого мож
но было смотреть вдаль и угадывать контур неведомых ему человеческих от
ношений. Что, если эта огромная белая глыба ненависти и не глыба вовсе, а ж
ивые люди: люди такие же, как он сам, как Джан, тогда, значит, перед ним откры
ваются вершины надежды, о которых он не мог и мечтать, и бездна отчаяния, к
оторой он не в силах измерить. И уже нарастал в нем голос сомнения, предост
ерегавший его, убеждавший не обольщаться этим новым, неизведанным чувст
вом, потому что оно только приведет его в новый тупик, к еще большей ненави
сти и позору.
И все-таки он видел и ощущал одну только жизнь, и он знал, что эта жизнь не с
он и не мечта, что в жизни ничего, кроме жизни, нет. Он знал, что не проснется
после смерти, чтобы повздыхать над тем, как пуста и ничтожна была его мечт
а. Жизнь, которую он видел перед собой, была коротка, и это сознание мучило
его. Им вдруг овладело нервное нетерпение. Он вскочил и, стоя посреди каме
ры, попытался со стороны увидеть себя в своем отношении к другим людям, на
что он никогда не отважился бы раньше, потому что слишком страшна была не
отвязчивая мысль о ненависти людей. Окрыленный тем новым чувством собст
венного достоинства, еще смутным и зыбким, которое он обрел в разговоре с
Максом, он думал о том, что если вся дикость и жестокость его поступков, эт
от страх, и ненависть, и убийство, и бегство, и отчаяние не помешали Максу р
азглядеть в нем человека, значит, он и на их месте ненавидел бы так же, как с
ейчас он ненавидит их, а они ненавидят его. В первый раз в жизни он почувст
вовал почву под ногами, и ему не хотелось ее потерять.
Он устал, его лихорадило и клонило ко сну, но буря, бушевавшая в нем, не позв
оляла ему прилечь. Слепые порывы бродили в нем, и разум пытался осмыслить
их в наглядных внешних образах. Зачем вся эта ненависть и страх? Он стоял п
осреди камеры, весь дрожа, и вот из темноты возникло перед ним неясное, рас
плывчатое видение: во все стороны тянулась черная глухая тюрьма, разделе
нная на бесчисленное множество крохотных черных клеток, в которых копош
ились люди; в каждой клетке был свой кувшин с водой и своя корка хлеба, и из
клетки в клетку нельзя было переходить, и отовсюду неслись крики, и прокл
ятия, и жалобные стоны, и никто не слышал их, потому что стены тюрьмы были т
олсты и вокруг царил мрак. Зачем же так много клеток в мире? И правда ли это?
Ему хотелось верить, но он боялся. Не много ли он берет на себя? Не разразит
ли его гром тут же, на месте, если хотя бы в мечтах он сочтет себя равным с др
угими?
Он с трудом держался на ногах. Он снова присел на край койки. Как ему узнат
ь, верно ли то, что он сейчас почувствовал, чувствуют ли другие то же? Как уз
нать правду жизни, когда вот-вот он должен умереть? В темноте он медленно
протянул вперед руки со слегка растопыренными пальцами. Если б он протян
ул руки еще дальше и если б его руки были электрическими проводами, а серд
це Ц батареей, посылающей в них жизнь и тепло, и если б он протянул их скво
зь эти каменные стены и коснулся ими других людей и нащупал другие руки, с
оединенные с другими сердцами, Ц если б он сделал это, почувствовал ли бы
он отклик, толчок? Не то, чтобы он надеялся согреться теплом этих сердец, т
ак далеко его желания не шли. Но только бы знать, что они здесь и что есть в н
их это тепло! Только это, больше ничего; и довольно, больше чем довольно. В э
том соприкосновении, в этом ответном сигнале были бы общность, единение;
в нем был бы тот живительный контакт, то чувство близости с людьми, которо
го ему не хватало всю жизнь.
Возник в нем еще один порыв, рожденный мучительной жаждой души, и разум во
плотил его в образе ослепительно яркого солнца, льющего теплые лучи на з
емлю; а на земле стоит он сам в большой толпе людей, белых и черных, и всяких
людей, и под лучами солнца тают все различия в цвете кожи и в одежде, а что е
сть лучшего и общего у всех, тянется вверх, к солнцу…
Он вытянулся во весь рост на койке и застонал. Может быть, глупо думать обо
всем этом? Может быть, только страх и слабость породили в нем эти желания
теперь, накануне смерти? Неужели то, что проникло так глубоко, так захвати
ло его всего, вдруг окажется ложным? Можно ли довериться голому, инстинкт
ивному чувству? Но он должен довериться ему: ведь мог же он всю свою жизнь
инстинктивно ненавидеть? Почему же ему не принять это? Что ж, он убил Мэри
и Бесси, принес горе матери, брату, сестре, навлек на себя страшную тень эл
ектрического стула, только чтобы узнать это? Значит, все время он был слеп
? Но теперь уже нельзя было ответить на этот вопрос. Было слишком поздно…

Смерть не страшила бы его, если б можно было прежде узнать, что все это зна
чит, что такое он сам среди других людей и что такое земля, на которой он жи
вет. Может быть, здесь идет какая-то борьба, в которой принимают участие в
се, и только он проглядел ее? А если он ее проглядел, не белые ли виноваты в т
ом? Но тогда, значит, все равно они заслуживают ненависти. Может быть. Но он
теперь не думал о ненависти к белым. Он скоро должен был умереть. Важнее бы
ло узнать, что означает это новое волнение, новая радость, новый жар в кров
и.
Он вдруг почувствовал, что хочет жить, Ц не кары за свое преступление изб
ежать, но жить для того, чтобы узнать, чтобы проверить, чтобы глубоко почув
ствовать это все; и уж если умереть, то умереть с этим чувством. Он понимал,
что все пропало, если он не успеет почувствовать это всем своим существо
м, узнать наверняка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58