ветер тут ж
е подхватил ее и унес. Слезоточивый газ! Торопливым движением он столкну
л черный предмет с бака. Рядом упал еще один, он и его столкнул. Еще два упал
и, и он сбросил оба. Ветер дул со стороны озера и относил газ от его глаз и но
са. Он услышал, как кто-то закричал:
Ц Не надо бомб! Он их сбрасывает обратно! А газ все равно ветром относит.

Гам на улице все усиливался; повсюду открывались люки, и на крыши вылезал
и люди. Он хотел выстрелить еще, но вспомнил, что у него осталось только тр
и пули. Он выстрелит тогда, когда они подойдут совсем близко, и одну пулю п
рибережет для себя. Живым они его не возьмут.
Ц Эй, ты там! Слезай!
Он не шевелился; зажав револьвер в руке, он лежал и ждал. Вдруг прямо перед
его глазами легли на край бака четыре пальца белой руки. Он стиснул зубы и
, не раздумывая, ударил по пальцам рукояткой револьвера. Пальцы исчезли, и
он услышал глухой стук падения тела в снег. Он лежал и ждал, не полезет ли к
то-нибудь еще, но никто не лез.
Ц Эй, парень! Все равно ведь не уйдешь! Лучше слезай сам.
Он знал, что они боятся его, но знал и то, что так или иначе это ненадолго: ид
и они схватят его, или убьют. Он с удивлением обнаружил, что не чувствует с
траха. Какая-то часть его сознания отделилась и действовала сама по себе;
он ушел за свою завесу, за свою стену и оттуда наблюдал за всем презритель
ным, угрюмым взглядом. Он видел себя со стороны: вот он лежит под зимним не
бом, освещенным длинными бегающими полосами света, и слушает жадные выкр
ики и голодный вой. Он крепко сжал револьвер, вызывающе, ничего не боясь.
Ц Скажи, пусть там поторопятся с рукавом! У негра есть оружие!
Что это значит? Он поводил глазами, отыскивая движущуюся мишень для приц
ела; но ничего не было видно. Он перестал ощущать свое тело, перестал чувст
вовать что бы то ни было. Он только помнил, что лежит здесь с револьвером в
руке, окруженный людьми, которые хотят его убить. Вдруг он услышал где-то
совсем рядом громкий стук, он оглянулся. За соседней трубой откинулась д
верца люка.
Ц Эй, парень! Ц крикнул сиплый голос. Ц Последний раз тебе добром говор
ят! Слезай!
Он лежал не шевелясь. Что это будет? Стрелять они не станут, потому что они
не видят его. Что же? Еще не успев догадаться, он узнал: стремительная водя
ная струя, блестя серебром в ярком свете прожекторов, с бешеной силой взм
етнулась над его головой, описала дугу и загрохотала по крыше в нескольк
их шагах от него. Они пустили в ход пожарный рукав. Они хотели выгнать его
на открытое место. Вода била из-за трубы, скрывавшей люк, но пока не задева
ла его. Струя извивалась в воздухе над ним, металась из стороны в сторону:
они старались добраться до того места, где он лежал. Наконец вода попала в
него, ударила ему в бок; это было как удар молота. У него подсекло дыхание, и
он ощутил в боку глухую боль, которая шла дальше, разливаясь по телу. Вода
старалась столкнуть его с бака; он судорожно вцепился в края, чувствуя, чт
о его силы на исходе. Он тяжело дышал, все его тело сотрясалось от боли, и он
понимал, что долго не выдержит сокрушительного напора водяной струи. Он
чувствовал, что замерзает; казалось, сама кровь в нем превратилась в лед. О
н задыхался. Пальцы его разжались и выпустили револьвер; он хотел схвати
ть его покрепче, но не смог. Потом струя отодвинулась; он лежал обессиленн
ый и ловил воздух широко раскрытым ртом.
Ц Кидай револьвер, черномазый!
Он заскрежетал зубами. Ледяная струя, словно гигантская рука, опять обхв
атила его тело; холод сдавил его со всех сторон, точно кольца чудовищного
удава. У него заломило плечи. Из-за своей завесы он смотрел на самого себя,
замерзающего под непрерывным потоком воды на ледяном ветру. Потом струю
отвели немного в сторону.
Ц Кидай револьвер, слышишь?
Его бил озноб, револьвер выкатился из руки. Ну что ж, вот и конец. Почему же о
ни не идут за ним? Он попробовал ухватиться опять за края бака, царапая пал
ьцами лед. Но силы его иссякли. Он сдался. Он перевернулся на спину и устал
о посмотрел в небо, затянутое подвижным переплетом лучей. Это конец. Тепе
рь они могут стрелять. Почему они не стреляют? Почему они не идут за ним?
Ц Кидай револьвер, говорят тебе!
Револьвер им нужен. У него не было револьвера. Но он не испытывал страха. У
него для этого не было сил.
Ц Кидай револьвер, черномазый!
Да, взять револьвер и выстрелить в них, расстрелять все патроны. Медленно
он протянул вперед руку и хотел подобрать револьвер, но закоченевшие пал
ьцы не разгибались. Что-то внутри его засмеялось холодным, жестким смехо
м; это он смеялся над самим собой. Почему они не идут за ним? Они боятся. Он с
косил глаза, жадно глядя на револьвер. И вдруг он увидел, как шипящая сереб
ряная струя захлестнула револьвер и потащила с собой…
Ц Вот он, смотрите!
Ц Ну, теперь тебе крышка, парень. Слезай лучше!
Ц Осторожно! Может, у него еще револьвер есть!
Ц Слезай!
Он теперь был в стороне от всего. Замерзшие, ослабевшие пальцы уже не могл
и цепляться за край бака; он просто лежал не шевелясь, раскрыв глаза и рот,
вслушиваясь в журчание струи над ним. Потом вода снова ударила ему в бок, о
н почувствовал, что скользит по припорошенному снегом льду. Он хотел схв
атиться за что-нибудь, но не мог. Его тело закачалось на краю бака, ноги пов
исли в воздухе. Потом он свалился вниз. Он упал плашмя, лицом в снег, падени
е на миг оглушило его.
Он открыл глаза и увидел круг белых лиц; но он был в стороне, он смотрел на в
се из-за своей завесы, своей стены. Он услышал разговор, и голоса как будто
доносились издалека.
Ц Он самый и есть!
Ц Тащи его вниз, на улицу!
Ц Без воды его бы не достать!
Ц Совсем, видно, замерз!
Ц Ну ладно, тащи его вниз!
Он почувствовал, что его поволокли по снегу. Потом его подняли и втолкнул
и в люк, ногами вперед.
Ц Эй, вы там! Держите!
Ц Давай! Давай, давай!
Ц Есть!
Он рухнул в темноту чердака. Чьи-то грубые руки подхватили его и потащили
за ноги. Он закрыл глаза, чувствуя под головой неровные доски пола. Потом е
го протолкнули во второй люк, и он понял, что находится уже внутри дома, по
тому что теплый воздух пахнул ему в лицо. Его опять схватили за ноги и пово
локли по коридору, устланному мягким половиком.
На минуту они остановились, потом стали спускаться с лестницы, таща его з
а собой, так что его голова колотилась о ступени. Защищаясь, он обхватил ее
мокрыми руками, но от ударов о ступени локти и плечи так заболели, что ско
ро последние силы покинули его. Он закрыл глаза, стараясь потерять созна
ние. Но оно не хотело исчезнуть, точно тяжелый молот стучало в мозгу. Потом
вдруг удары прекратились. Улица была уже близко; рев и крики доносились, т
очно грохот прибоя. Его вытащили на улицу, поволокли по снегу. Сильные рук
и вздернули его ноги в воздух.
Ц Убить его!
Ц Линчевать его!
Ц А, гадина, попался!
Его отпустили, он упал на спину, в снег. Вокруг бушевало шумное море. Он при
открыл глаза и увидел строй белых лиц, расплывающихся в тумане.
Ц Убить черномазую обезьяну!
Двое людей раскинули ему руки, точно собираясь распять его; ногами они на
ступили на его ладони, глубоко втаптывая их в снег. Его глаза медленно зак
рылись, и он провалился в темноту.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СУДЬБА

Теперь для него не было дней и не было ночей; время тянулось длинной сплош
ной полосой, длинной сплошной полосой, которая была очень короткой; а впе
реди был конец. Ни перед кем на свете он теперь не чувствовал страха, потом
у что знал, что страх напрасен, и ни к кому на свете он теперь не чувствовал
ненависти, потому что знал, что ненависть не поможет.
Они таскали его из участка в участок, грозили, убеждали, кричали и запугив
али, но он упорно отказывался говорить. Почти все время он сидел, опустив г
олову, уставясь в одну точку на полу; или лежал ничком, вытянувшись во всю
длину, уткнув лицо в изгиб локтя, Ц так, как лежал и сейчас на узкой койке,
под бледными лучами февральского солнца, косо падавшими сквозь холодну
ю стальную решетку в камеру полицейского участка Одиннадцатой улицы.
Ему приносили еду на подносе и час спустя уносили все обратно нетронутым
. Ему давали сигареты, но они валялись на полу нераспечатанными. Он не пил
даже воду. Он просто лежал или сидел, не говоря ни слова, не замечая, когда к
то-нибудь входил или выходил из камеры. Если нужно было, чтоб он перешел с
одного места на другое, его брали за руки и вели; он шел покорно, не сопроти
вляясь, свесив голову и волоча ноги на ходу. Даже если его хватали за ворот
, грубо встряхивая обессилевшее, безвольное тело, ни надежда, ни обида не о
живляли изможденного лица, на котором, точно две чернильные лужицы, заст
ыли неподвижные глаза. Никто не навещал его, кроме полицейских чиновнико
в, и он никого не хотел видеть. Ни разу за все три дня, прошедшие после его по
имки, не возник перед ним образ того, что он сделал. Он оставил это где-то по
зади, там оно и лежало, уродливое и страшное. Это был даже не столбняк, это б
ыло упорное, чисто физиологическое нежелание на что-нибудь реагировать.

Случайным убийством поставив себя в положение, открывшее ему возможный
порядок и смысл в его отношениях с людьми, приняв моральную ответственно
сть за это убийство, потому что оно позволило ему впервые в жизни почувст
вовать себя свободным, сделав попытку путем вымогательства получить де
ньги Ц средство к удовлетворению потребности стать своим среди людей,
Ц совершив все это и потерпев неудачу, он отказался от борьбы. Высшим нап
ряжением воли, идущим из глубин существа, он отстранил от себя всю свою жи
знь вместе с длинной цепью гибельных последствий, к которым она привела,
и теперь пытливо всматривался в темную гладь древних вод, над которыми н
екогда носился дух, его сотворивший, темную гладь вод, из которых он был вз
ят и облечен в человеческий образ и наделен человеческими смутными стре
млениями и нуждами; и ему захотелось вновь погрузиться в эти воды и обрес
ти вечный покой.
И все-таки его желание сокрушить в себе всякую веру само было основано на
чувстве веры. Инстинкт подсказывал вывод, что, если ему нет пути к единени
ю с окружающими людьми, должен быть путь к единению с другими существами
того мира, в котором он жил. Из жажды отречения вновь возникало в нем желан
ие убить. Но на этот раз оно было направлено не вовне, на других, а внутрь, на
самого себя. Убить, уничтожить в себе это строптивое стремление, доведше
е его до такого конца! Он поднял руку и убил, и это ничего не разрешило, так п
очему же не повернуть оружие к себе и не убить то, что обмануло его? Это чув
ство возникло в нем само по себе, органически, непроизвольно, Ц так сгнив
шая шелуха семени удобряет почву, на которой оно должно взрасти.
А подо всем и поверх всего был страх смерти, перед лицом которой он стоял г
олый и беззащитный; он должен был идти вперед и встретить свой конец, как и
все живое на земле. Но он был негр, он был не такой, как все, и все презирали е
го; а потому он и к смерти относился иначе. Покоряясь судьбе, он в то же врем
я мечтал об ином пути от полюса к полюсу, который позволил бы ему снова жит
ь, о другой жизни, которая дала бы ему изведать по-новому напряжение ненав
исти и любви. Подобно созвездиям в небе, должно было возникнуть над ним сл
ожное сплетение образов и знаков, чья магическая сила подняла бы его и за
ставила жить полной жизнью; и в этой полноте забылась бы тягостная мысль
о том, что он черный и хуже других; и даже смерть была бы не страшна, означал
а бы победу. Так должно было случиться, прежде чем он снова взглянет им в г
лаза: новая гордость и новое смирение должны были родиться в нем, смирени
е от незнакомого еще чувства общности с какою-то частью мира, в котором он
жил, и гордость новой надежды, возвышающей достоинство человека.
Но, может быть, этого никогда не будет, может быть, это не для него, может быт
ь, он дойдет до конца таким, каков он сейчас Ц загнанный, отупевший, с пуст
ым, остановившимся взглядом. Может быть, больше уже ничего не будет. Может
быть, смутные порывы, волнение, подъем, жар в крови Ц все это лишь блуждаю
щие огоньки, которые не выведут его никуда. Может быть, правы те, которые г
оворят, что черная кожа Ц это плохо, это шкура обезьяноподобного зверя. А
может быть, такой уж он есть, неудачник, рожденный для непристойной комед
ии, разыгрываемой под оглушительный вой сирены, среди кутерьмы лучей, по
д холодным шелковистым небом. Но сомнение овладевало им ненадолго; как т
олько мысленно он приходил к такому выводу, тотчас же вновь утверждалась
в нем уверенность, что это не так, что выход должен быть, и эта уверенность,
крепкая и непоколебимая, сейчас несла в себе осуждение и сковывала его.
И вот однажды утром несколько человек вошли к нему в камеру, схватили его
за руки и повели в большую комнату, полную народу. Он зажмурился от яркого
света и услышал громкий возбужденный говор. Вид сомкнутого строя белых л
иц и беспрестанное вспыхивание лампочек фотографов заставляли его ото
ропело озираться по сторонам. Равнодушие перестало служить ему защитой.
Сначала он думал, что это уже начался суд, и приготовился снова погрузить
ся в свое сонное небытие. Но комната не была похожа на зал суда. Ей недоста
вало торжественности. У него вдруг явилось ощущение, похожее на то, котор
ое он испытал, когда в котельную ворвались репортеры, в надвинутых шляпа
х, с сигарами во рту, и стали сыпать вопросами; только сейчас оно было гора
здо острее. Молчаливое глумление чувствовалось в атмосфере, и все в нем в
осставало против этого. Если б еще они только ненавидели его; но тут было н
ечто более глубокое. Он чувствовал, что в своем отношении к нему эти люди з
ашли дальше простой ненависти. В звуке их голосов было терпеливое спокой
ствие; в их взглядах читалась невозмутимая уверенность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58