К ним подошли еще двое, и скоро целая кучка собралась под навесом,
и все разговаривали, тыча пальцами в газету. Потом они сразу замолчали и р
азбрелись. Да, они говорили о нем. Должно быть, сегодня все негры, мужчины и
женщины, говорят только о нем; должно быть, они клянут его за то, что он навл
ек на них эту травлю.
Он так долго сидел на корточках в снегу, что когда захотел встать, то не по
чувствовал своих ног. Ужас охватил его; он решил, что замерзает. Он долго б
ил ногой об ногу, стараясь восстановить кровообращение, потом отполз к д
ругому краю крыши. В верхнем этаже дома напротив на одном окне не было зан
авесок, и он увидел комнату, в которой стояли две узкие железные кровати с
о смятыми грязными простынями. Трое голых черных ребятишек сидели на одн
ой кровати и не спускали глаз с другой, на которой лежали мужчина и женщин
а, тоже голые и черные в солнечных лучах. Это было ему знакомо: когда он сам
был ребенком, они тоже впятером жили в одной комнате. Не раз он просыпался
утром и следил за матерью и отцом. Он отвернулся и подумал: вот их пятеро ж
ивет в одной комнате, а тут целый большой дом стоит пустой. Он снова пополз
к дымовой трубе, но перед глазами у него все стояла эта комната за вспотев
шим стеклом и пятеро живых существ в ней, голых и черных под яркими лучами
солнца: мужчина и женщина в тесном объятии и трое малышей, не сводящих с ни
х глаз.
Он почувствовал голод; ледяная рука протиснулась сквозь его горло, схват
ила кишки и связала их в тугой, холодный, ноющий комок. Ему вспомнилось мол
око, которое вчера согрела для него Весей, вспомнилось так ясно, что он как
будто ощутил во рту его вкус. Если б это молоко было у него сейчас, он мог бы
зажечь газету и держать бутылку над огнем, пока молоко не станет теплым. О
н представил, как он снимает с бутылки фарфоровую пробку и несколько кап
ель молока проливается на его черные пальцы, как он подносит бутылку ко р
ту, запрокидывает голову и пьет. Что-то у него в желудке перевернулось вве
рх дном, и он услышал тихое урчание. В утолении этого голода была какая-то
священная обязанность, непреложная, как потребность дышать, привычная, к
ак биение сердца. Он готов был упасть на колени, воздеть руки к небу и закр
ичать: «Я голоден!» Ему захотелось стащить с себя все и нагишом кататься п
о снегу, пока сквозь поры его тела не проникнет внутрь что-нибудь питател
ьное. Ему хотелось схватить что-нибудь и так крепко сжать в руках, чтобы о
но превратилось в пищу. Но вскоре голод утих; ему стало легче, его сознание
отвернулось от отчаянной мольбы тела и занялось опасностью, грозившей с
о всех сторон. Он почувствовал что-то твердое в углу рта и потрогал пальце
м; это была замерзшая слюна.
Он прополз обратно в дверь и по шаткой деревянной лестнице спустился в к
оридор; он сошел на первый этаж и остановился у окна, через которое раньше
влез в дом. Нужно было найти пустую квартиру где-нибудь в жилом доме, где м
ожно было бы обогреться; он чувствовал, что, если скоро не обогреется, ему
придется просто лечь на землю и закрыть глаза. Тут у него явилась мысль; он
удивился, как она не пришла ему в голову раньше. Он зажег спичку и поднес е
е к газете; когда она вспыхнула, он подержал над огнем сначала одну руку, п
отом другую. Его кожа ощущала тепло как будто издалека. Когда огонь подоб
рался к самым его пальцам, он бросил газету на пол и затоптал ногами. По кр
айней мере теперь он почувствовал свои руки; по крайней мере ему стало бо
льно, и по этому он узнал, что это его руки.
Он вылез в окно, дошел до угла, повернул и смешался с толпой. Никто не замеч
ал его. Он шел и смотрел по сторонам, ища наклейку «Сдается внаем». Он прош
ел два квартала, но такой наклейки не встретил. Он знал, что в Черном поясе
квартиры пустуют редко; когда его мать хотела переменить квартиру, ей вс
егда приходилось очень долго искать. Он вспомнил, как один раз она застав
ила его целых два месяца блуждать по улицам в поисках подходящего жилья.
В бюро по найму квартир ему говорили, что жилья для негров не хватает, что
многие дома Черного пояса городские власти не разрешают заселять, так ка
к они слишком стары и жить в них опасно. И ему вспомнился еще один случай, к
огда их с полицией выселили из квартиры, а через два дня дом, из которого о
ни выехали, обрушился. А между тем он слыхал, будто за одни и те же квартиры
с негров брали вдвое дороже, чем с белых, хоть они и были гораздо беднее. Он
прошел еще пять кварталов, по наклейки «Сдается внаем» все не попадалось
. А, черт!
Неужели ему придется замерзнуть в поисках теплого угла? Как легко было б
ы найти то, что нужно, если бы он мог свободно перемещаться по всему городу
! Держат нас здесь в клетке, точно диких зверей, подумал он. Он знал, что негр
ы не смеют селиться за пределами Черного пояса, они должны жить по эту сто
рону «черты». Эта часть города отведена им, и ни один белый домовладелец н
е сдаст негру квартиру в другом районе.
Он сжал кулаки. Зачем бежать? Надо остановиться вот здесь, посреди тротуа
ра, и во весь голос прокричать обо всем этом. Это настолько несправедливо,
что, наверно, все негры в уличной толпе захотят как-нибудь изменить это; н
астолько несправедливо, что все белые будут останавливаться и слушать. Н
о он знал, что, если он это сделает, его попросту схватят и скажут, что он сум
асшедший. Он кружил по улицам, воспаленными глазами высматривал надежно
е убежище. На одном углу он остановился и увидел, как по снегу шмыгнула бол
ьшая черная крыса. Она проскочила мимо него и юркнула в дыру под крыльцом.
Он с жадностью посмотрел на эту круглую зияющую дыру, где крыса скрылась
от всех опасностей.
Он поравнялся с булочной и решил войти и купить хлеба на семь центов, кото
рые у него оставались. Но в булочной было пусто, и он побоялся, что белый хо
зяин узнает его. Лучше было потерпеть до какой-нибудь негритянской лавк
и, хотя он знал, что их не так много. Почти во всех лавках Черного пояса торг
уют евреи, итальянцы, греки. Только владельцы похоронных бюро Ц все негр
ы; белые гробовщики не хотят возиться с чернокожими покойниками. Он оста
новился у бакалейной лавки. Хлеб продавался здесь по пять центов буханка
, хотя за «чертой», там, где жили белые, он стоил четыре. Но сейчас меньше, че
м когда-нибудь, он мог переступить эту «черту». Он стоял перед витриной и
смотрел на публику в лавке. Войти? Надо войти. Он умрет с голоду. На каждом н
ашем вздохе они нас обсчитывают, подумал он. Горло нам перегрызть готовы.
Он толкнул дверь и подошел прямо к прилавку. От нагретого воздуха у него з
акружилась голова, он схватился за прилавок, чтоб не упасть. Глаза застла
л туман, ряды красных, синих, зеленых и желтых консервных банок плыли пере
д ним. Как сквозь сон слышал он людской говор вокруг.
Ц Что вы хотите, сэр?
Ц Буханку хлеба, Ц шепотом сказал он.
Ц Еще что, сэр?
Ц Ничего.
Лицо продавца исчезло, потом появилось снова; он услышал шелест бумаги.
Ц Холодно сегодня…
Ц А? Да, да…
Он положил монету на прилавок, увидел как сквозь туман протянутую ему бу
ханку.
Ц Спасибо. Заходите еще.
Нетвердой походкой он направился к двери, держа хлеб под мышкой. Господи
боже! Скорей бы выбраться на улицу! В дверях он столкнулся с входившими по
купателями; он посторонился, давая им дорогу, потом вышел и побрел навстр
ечу холодному ветру искать пустую квартиру. Он знал, что каждую минуту ег
о могут окликнуть по имени; каждую минуту могут схватить за ворот. Он прош
ел еще пять кварталов и наконец в окне двухэтажного дома увидел долгожда
нное объявление. Из трубы шел дым, и он представил себе, как тепло должно б
ыть внутри. Он подошел к парадному, прочитал маленькую белую записку, при
клеенную к стеклу, и узнал, что сдается квартира, выходящая во двор. Он заш
ел с переулка и по наружной лестнице поднялся на второй этаж. Он попробов
ал ближайшее окно, оно легко открылось. Ему везло. Он влез и сразу очутился
в тепле Ц это была кухня. Вдруг он прислушался, напрягая внимание. Он усл
ышал голоса, они как будто доносились из соседней комнаты. Неужели он оши
бся стороной? Нет. Кухня была пуста; здесь, по-видимому, никто не жил. Он на ц
ыпочках прошел в соседнюю комнату и там также никого не нашел; но голоса с
лышались еще явственнее. Дальше была еще одна комната; он подошел к двери
и осторожно заглянул. И эта комната была пуста; но голоса звучали теперь т
ак близко, что можно было разобрать слова. В соседней квартире спорили дв
ое. Он остановился и стал слушать, широко расставив ноги, сжимая хлеб в рук
ах.
Ц Это ты всерьез говоришь, Джек? Ты выдал бы этого негра белым людям?
Ц И очень просто, выдал бы.
Ц Как же так, Джек? А вдруг он не виноват?
Ц А какого же черта он тогда удрал?
Ц Может, он просто испугался, что на него скажут.
Ц Слушай, Джим. Если он не виноват, надо было ему так и сказать и не бегать
никуда. Знай только я, где он сейчас, сам свел бы его в полицию, чтобы белые м
еня оставили в покое.
Ц Но ты же сам знаешь, Джек, у белых если что случится, так сразу Ц негры в
иноваты.
Ц А это все потому, что среди нашего брата еще немало таких, как Биггер То
мас. А такой, как Биггер Томас, всегда рад заварить кашу.
Ц Но, Джек, сейчас-то кто заварил кашу? В газетах пишут, что по всему город
у негров бьют. Им ведь все равно, какой негр, лишь бы негр. Мы все для них хуж
е собаки. Нет, нельзя молчать, надо бороться с ними.
Ц И получить пулю в лоб? Ну нет! У меня семья. У меня жена, ребята. Я на рожон
не полезу. Толку мало вступаться за убийцу…
Ц Говорят тебе, для них мы все Ц убийцы!
Ц Слушай, Джим. Я лениться не привык. День-деньской я мету и убираю улицы,
была бы только работа. А сегодня хозяин позвал меня и говорит: раз уж белые
до того разъярились, нельзя тебе показываться на улице… еще убьют. А пото
му Ц получай расчет. И вот из-за этого треклятого Биггера Томаса я осталс
я без работы… Из-за него белые люди думают, что мы все такие!
Ц Но я ведь объяснял тебе, Джек, они и раньше так думали. Ты вот хороший чел
овек, не убийца, а все-таки они и к тебе придут. Не понимаешь, что ли? Для них
Ц раз ты черный, значит, и дола твои черные, вот и все.
Ц Можешь беситься, сколько тебе угодно, Джим, а только надо смотреть на в
се, как оно есть. Из-за этого парня я потерял работу. С какой стати? Есть-то м
не надо? Ох, знал бы я, где этот сукин сын запрятался, я бы сам полиции дорогу
показал.
Ц Ну а я не показал бы. Лучше умереть!
Ц Ну и дурак! Тебе, верно, ни дома, ни жены, ни детей Ц ничего не надо. Что то
лку в этой борьбе? Все равно их больше, чем нас. Они нас всех перебить могут.
Ты лучше поучись ладить с людьми.
Ц Кто меня ненавидит, с тем я не хочу ладить.
Ц А есть-то надо! Жить-то надо!
Ц Мне все равно! Лучше умереть!
Ц Тьфу, пропасть! Ты просто спятил!
Ц Говори что хочешь! Мне все равно! И я не выдал бы этого негра ни за что, ск
олько б меня ни стращали. Лучше умереть!
Биггер на цыпочках вернулся в кухню и вынул револьвер из кармана. Он оста
нется здесь, а если кто-нибудь из своих же вздумает тронуть его, он пустит
револьвер в ход. Он отвернул водопроводный кран и подставил рот под стру
ю, и тотчас же мучительная спазма перехватила его пустой желудок. Он упал
на колени, извиваясь от боли. Наконец его отпустило, и он спокойно напился
. Затем потихоньку, стараясь не шуршать бумагой, он развернул буханку и от
кусил кусок. Хлеб был удивительно вкусный, просто как пирожное; он никогд
а не думал, что у хлеба может быть такой приятный, сладковатый вкус. Как то
лько он стал жевать, чувство голода возвратилось с прежней силой; он сиде
л на полу, зажав в обеих руках по большому куску хлеба, щеки у него раздули
сь, челюсти усиленно работали, кадык ходил вниз и вверх при каждом глотке.
Он никак не мог остановиться, но наконец во рту у него так пересохло, что х
лебный мякиш прилип к языку; он долго держал его во рту, наслаждаясь его вк
усом.
Он вытянулся на полу и вздохнул. Его клонило ко сну, но, когда у него уже нач
али путаться мысли, он вдруг встрепенулся как от толчка. Наконец он все-та
ки заснул, но, проспав немного, сел, еще в полусне, движимый каким-то неосоз
нанным испугом. Потом он стонал и махал руками, отстраняя невидимую опас
ность. Один раз он даже встал на ноги и прошел несколько шагов, вытянув рук
и вперед, а потом улегся шагах в десяти от того места, где спал раньше. Было
два Биггера: один твердо решил отдохнуть и выспаться, чего бы это ни стоил
о; другой спасался от преследовавших его страшных видений. Одно время он
не шевелился совсем; лежал на спине, сложив на груди руки, с открытыми глаз
ами и ртом. Грудь его поднималась и опускалась так медленно и слабо, что ка
ждый раз казалось, будто он перестал дышать навсегда. Бледный солнечный
луч упал на его лицо, и черная кожа заблестела неярко, как плохо отполиров
анный металл; потом солнце скрылось, и в комнате легли густые тени.
Пока он спал, в его сознание постепенно проник тревожный ритмический гул
, и он боролся с ним во сне, не желая просыпаться. Его мозг, защищая его, впле
тал этот гул в ткань мирных, невинных образов. Ему привиделось, что он в за
кусочной «Париж», слушает граммофон-автомат; но это было неубедительно.
Тогда его мозг подсказал ему, что он дома, в постели, и мать, напевая, трясет
его кровать, чтобы он скорей вставал. Но и это не успокоило его. Гул настой
чиво бился в уши, и он увидел сотни черных мужчин и женщин, пальцами отбива
ющих дробь на больших барабанах. Но и это тоже не разрешало загадки. Он бес
покойно заметался, потом вскочил на ноги, сердце у него колотилось, в ушах
звенело от пения и выкриков.
Он подошел к окну и выглянул; напротив, чуть пониже, приходились окна полу
освещенной церкви. Толпа негров, мужчин и женщин, стояла между длинными р
ядами деревянных скамей и пела, хлопая в ладоши и качая головой. Каждый де
нь в церковь ходят, подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58