Я тебе верну яйца.
— Не на-адо...—всхлипнул Пятрюкас Гаудила.— Пи-исанки твои. Ты их правильно выиграл.
— Ну на что мне так много яиц? Завтра я новые выиграю. На, выбери свои.—И Шарунас придвинул к сыну кузнеца шапку с писанками.
— Если Пятрюкасу отдаешь, верни и мне, — откликнулся кто-то из мальчиков побольше.
— И мне! И мне! —засуетились дети.—Если Пятрюкасу, то и мне!
— Я могу...—пробормотал Шарунас, машинально поглаживая карманы пиджака, в которых лежали яйца, которые он принес из дому.
Этого, оказывается, только и ждали. Пока мальчик сообразил, что происходит, дети накинулись на писанки, и через мгновение на земле осталась только пустая шапка.
— Дети, пошли домой, — позвал детей Ронкис.— Пора ужинать.
И правда, солнце уже садилось, и с потемневших
полей вместе с криками чибисов полз прохладный сырой вечер.
— Дурак ты, дурак, Шарунас, — сказал Бенюс, когда они отдалились от товарищей. — Такую кучу яиц из рук выпустил.
— У меня еще есть. — Шарунас глубоко вздохнул.—А те пускай... Все равно не мои...
— А те, что получил, когда ходил с песнями, разве твои?
— Те добром получены, а эти... эти вроде бы и ворованные.
— А, все одно — выиграть или выклянчить...—посмеялся над братом Бенюс.
— Я не знаю...—Шарунас терпеливо проглотил обиду.—А Пятрюкас плакал... На что мне чужое?..
— Чего вы там спорите? — заинтересовался Рон-кис. Он остановился и подождал, пока мальчики подойдут.—Что случилось? Проигрались?
— Шарунас полную шапку яиц накатал и роздал, — ответил Бенюс.
— Бенюс смеется надо мной, говорит, дурак...— И Шарунас рассказал, как было дело.
— Вот как?! — Ронкис рассмеялся и внезапно сбил мальчику шапку на макушку. — А почему ты думаешь, что Шарунас глупо поступил? — спросил он, вдруг поворачиваясь к Бенюсу.
— Никто не возвращает выигрыша...—смутившись, ответил Бенюс.
— А Шарунас вернул. Нет, сынок. Шарунас поступил не глупо, а благородно.
— Дети над ним смеются...—с досадой заметил Бенюс.
— Значит, Шарунас оказался лучше их. Поэтому его поступок еще ценней. — Ронкис минуту помолчал. — Надо брать пример с хороших мальчиков, Бенюс, а не с сорванцов. Я нечаянно услышал, как ты говорил с друзьями. Это швыряние ножей — дурацкая затея. Раз не можете найти игру получше, то этим хвастать нечего. А ты не только хвастаешь, ты и презираешь своих друзей. Нехорошо! Если будет за что, другие похвалят. Добродетель не спрячешь, равно как и порок. Помни, что хвастает чаще всего тот, которого другим хвалить не за что. Хорошо подумай об этом, сынок, и раньше, чем обзывать глупцом другого, посмотри, может, ты и сам глуп...
Бенюса злость брала, что отчим унизил его перед Шарунасом. Он не чувствовал за собой вины. Правда, он немного прихвастнул, ну и что? Ведь он, и правда, недурно кидает финку, а деревенские дети кидать не умеют. А уж с тем, что метание финки — игра плохая, Бенюс никогда не согласится. Это только отчиму так кажется. А отчиму все не так. За это его люди и ненавидят, обзывают безбожником, большевиком, калекой красным.
Из-за отчима иногда и Бенюсу приходится страдать : некоторые учителя ищут случая придраться, срезать, снизить оценку, большинство в классе избегает дружбы с ним. Нет, на мнение отчима обращать внимание не стоит. Ему не нравится, что люди хорошо живут, богатеют. Хозяева говорят, что он завидует и, была бы его воля, отнял бы все у тех, у кого есть, и отдал тем, у кого ничего нет.
С такими мыслями Бенюс уснул.
Следующий день он провел в деревне, катал и бил яйца. Ему везло, но он ни на минуту не забывал о вчерашнем решении. Утереть нос Витасу... Показать всем, что он не впустую хвастает. Придумать что-то такое, что бы подняло его в глазах этих глупых мальчишек, и они, уже не сомневаясь, могли бы сказать: «Если Бенюс мог сделать такое, что для него значит попасть финкой в воробья!» Он долго ломал голову и только под вечер надумал. Поначалу затея и ему самому не показалась такой уж восхитительной, но в конце концов Бенюс решил, что ничего лучше не выдумаешь. Он сделает арбалет-пушку! Это будет не просто лук вроде того, из которого Витас стреляет ворон. Это будет лук, который смогут натянуть только два мальчика вместе, а сама тетива будет толщиной с палец! За гумном у Жасинаса Бенюс видел стропилину. Он должен вытесать из нее пушку, потом сделает из чурок колеса, а к пушке приладит лук. Если хорошо натянуть, такой лук метнет стрелу метров за сто. И не просто стрелу, а настоящее копье. Бенюс приладит железный наконечник (у него есть несколько пуль), прицепит жестяные перья, и стрела полетит со свистом, как настоящий снаряд...
Утром он встал раньше обычного, нашел немного льна, топор и, не дождавшись завтрака, помчался было в лесок Сикорскиса, чтобы срубить лук. Но помешал отчим.
— Смотри не убегай далеко, — предупредил он — После завтрака идем в поместье лен убирать.
— Лен? — Бенюс оторопел.— И мне надо идти?
— Пускай дома остается, — отозвалась Агне от колодца, где процеживала молоко.—За домом посмотрит.
— Дом никто не унесет. — Ронкис поморщился, но его голос остался таким же мягким. — А лен через неделю убран будет. Нельзя пропустить случай. Можем хорошо заработать.
— Сколько он там наработает за день, — снова заступилась за сына Агне. — Только будет путаться под ногами, как Шарунас.
— Не будет.— Ронкис спрятал за спину покалеченную руку. — В субботу я пообещал управляющему дать человека возы обминать. Сегодня будут возить лен, который убрали до пасхи. Мы с тобой будем убирать, а Бенюс пойдет возы обминать.
— Но, Антанас...—Агне приподнялась от ведра с цедилкой в руках. Во взгляде у нее была жалобная просьба.— Обойдемся... Того и гляди, глаза себе выколет... Лучше пускай за домом посмотрит.
— Бенюс? Такой мужчина! — Ронкис дружески улыбнулся мальчику. — Разве он никогда возы не обминал? В прошлом году во какое поле ячменя мы с ним вдвоем свезли.— И, помолчав, добавил: — А дома Шарунас посидит.
— Антанас...
— Перестань,—оборвал ее Ронкис, не повышая голоса.— Бенюс не нуждается в твоем заступничестве. Он умный, понимает, что не господь бог его кормит и в гимназию пускает. Разве не так, сынок? Ведь деньги с неба не падают? Их нужно заработать.
Слова отчима прозвучали в ушах Бенюса как злая издевка. Мальчик хотел ответить как следует, но задохнулся и, обливаясь слезами, побежал за избу. Агне бросилась вслед за ним. Бенюс с плачем ткнулся в материнское плечо. Ему казалось, что никогда он так горячо не любил мать и так сильно не ненавидел отчима.
Эту книгу дал ему Альбертас Сикорскис. Бенюс любил приключения и сказки, герои таких книжек поражали его хитростью и отвагой. Но эта книга была совсем другая.
...Жил-был бедный мальчик. Ходил он босой, оборванный, питался отбросами из мусорной ямы и накопил десять с лишним долларов. На эти деньги он накупил много всякой мелочи и стал ею торговать. Мальчик был оборотист и за несколько лет настолько разбогател, что смог приобрести собственную лавку, потом — большую фабрику, а к старости нажил миллионы и стал одним из самых богатых людей в Америке.
В книге было несколько историй такого рода, все кончались счастливо и этим напоминали мамины сказки. Но Бенюс знал, что это не сказки. Оборотистые мальчики, накопившие миллионы — настоящие люди, они действительно существовали, а некоторые из них живы и по сей день. Мать ничего про них не слышала. Она даже не подозревала, что есть на свете Рокфеллер или Морган. Она знала только домовых, которые вдруг могут сделать богачом первого попавшегося нищего, разумеется, если он горячо пожелает. Рассказы, которыми она бессознательно старалась скрасить мрачную жизнь, теперь приобрели осязаемый смысл. Бенюс пытался представить себя на месте то одного, то другого счастливого мальчика; и все-таки что-то говорило ему, что таким путем он счастья не добьется. Гораздо ближе был ему вариант Диккенса,— недавно он прочитал роман великого англичанина: произойдет что-то, случайность сведет тебя с богатым человеком, — например, ты спасешь ему жизнь, и холостой богач в благодарность отпишет молодому смельчаку все свое состояние... А может, этот богач окажется твоим настоящим отцом... Вот он заболеет, ксендз наложит на него епитимью, велит исправить нанесенную обиду, и уйдет грешник на поиски сына. Найдет, приведет обоих с матерью в свой дом, оставит им хозяйство и умрет... Бенюс кончит гимназию и уедет в Дотнуву учиться на агронома. А вернувшись, он покажет всем, как надо вести хозяйство! Накупит коров датской породы (побольше стадо, чем у господина Сикорскиса!), будет откармливать на бекон сотни голов свиней и накопит много-много денег, а на эти деньги поставит такие постройки, что прекраснее поместья во всем уезде не найдешь...
Бенюс уткнулся лицом в траву и зажмурился. Он не слышал ни жужжания пчел, ни стрекотания кузнечиков, ни пьянящего запаха цветов, которым был пропитан душный полуденный воздух. Мальчик размечтался. В распаленном воображении вставали одна за другой картины будущего; жадно рассматривал он эту галерею, и бесконечное счастье переполняло его. Он жил! Жил не в действительности, обманывал себя, но в эти минуты у него было все, все, чего он жаждал, чему завидовал: богатство, почет, красивая одежда, вкусная еда. Он до того размечтался, что не расслышал, как кто-то прошел мимо, потом передумал, вернулся и остановился в двух шагах от него. Бенюсу показалось, что кто-то позвал его по имени; он вздрогнул, нехотя поднял голову и уставился в пространство одуревшим взглядом. Поначалу ему почудилось, что он лежит в саду своего поместья, но он тут же очнулся и глубоко вздохнул. Сквозь ветки деревьев, густо усеянные зелеными яблоками, он увидел навозные телеги у хлева. Рядом лежала книга про миллионеров. А ведь только что все казалось иным: мусорные ящики были неприступными сейфами, прогнившие объедки — золотом, а бедные мальчики — богачами!.. Но вот из сеновала вылез батрак. Скоро покажется второй, третий, соберутся девки, протирая глаза после дневного сна, и потом — поди сюда, гимназист, валяй... Нет работы отвратительней труда погонщика, когда навоз на поля вывозят. Да еще у господина Сикорскиса. Кто не знает помещичьих лошадей! Это не какие-нибудь бедняцкие клячи, которые порожнюю телегу с места не сдвинут. С помещичьими лошадьми шутки плохи. Драконы, не лошади! Гляди, нечаянно дернешь вожжей, или овод ввернется им между ног,— как начнут биться в оглоблях! А зазеваешься — опрокинут воз в канаву, и ни черта не соберешь. Едешь порожняком—еще хуже. Стоишь на скользких досках, балансируешь будто циркач. Не доглядишь — нырнет колесо в яму или наскочит на камень, и полетишь вниз головой через грядку. И уж не дай бог автомо-
биль встретить! Тогда крестись, парень. Нет, что ни говори, нет дела поганей...
— Здравствуй, Бенюс. Бенюс повернулся на бок и сел. Перед ним стоял Альбертас — без шапки, в голубой чистой сорочке, заправленной в короткие светло-серые штаны. На левой руке сверкали новые часики, которые отец ему купил за успешный переход в четвертый класс.
Бенюс не любил молодого Сикорскиса, завидовал ему, но и восхищался им. По правде говоря, никто не любил Альбертаса, хотя почти все относились к нему с завистливым восхищением, не столько отдавая должное общественному положению его родителей, сколько из-за больших знаний и острого, рано развившегося ума мальчика. Альбертас много читал, иногда даже такие книги, которых не было в библиотеке гимназии, любил угощать друзей цитатами из классиков, а учителям задавал вопросы, которые нередко ставили их в тупик. Вообще по своему развитию Альбертас стоял гораздо выше своих одноклассников. Правда, по литературе он никогда не получал больше четверки, зато мог почти наизусть пересказать «Декамерон»; математика давалась ему еще трудней, но из жизни великих математиков он знал столько разных историй, будто был с ними на короткой ноге; литовский язык, по его собственным словам, был его «ахиллесовой пятой», зато он свободно читал по-польски и на эсперанто, который изучил в прошлом году за время летних каникул.
За последний год Бенюс тесней сошелся с Альбертасом. Ему нравилось, что тот никогда никого не обзывает, не дерется, не ябедничает. Но его раздражало исключительное положение Сикорскиса в классе. Бенюсу казалось, что Сикорскис дружит с учениками победнее только потому, что это кажется ему своего рода милостыней. Он сердился, давал себе слово не иметь ничего общего с Альбертасом, но стоило тому сказать словечко потеплее, и Бенюс бежал за ним, как собачонка. В его душе все время теплилась надежда, что и он сумеет по-настоящему подружиться с помещичьим сыном. Особенно он уверовал в это после того, как Альбертас дал ему почитать интересную книгу, а на следующее воскресенье догнал на дороге и пригласил к себе в шарабан Однако какой-то шептал, что они никогда не станут друзьями. Искренность... Да, Бенюс хотел бы быть искренним. Он взял бы Альбертаса за руку, похлопал бы его по плечу, резко бы ответил, если бы что не понравилось. Но рука не поднимается, язык застывает во рту, и говорит он совсем не то, что думает. Альбертас смотрит на него умными глазами доброго опекуна. Свысока, с нескрываемым оскорбительным любопытством. Как на какого-нибудь жучка, которого можно раздавить, если захочется.
— Понравилась? — Он показал ногой на книгу, лежавшую в траве. — Прочитал?
— Ничего, интересная. — Бенюс обхватил коленки и посмотрел на свои измазанные штаны. «Этот барич пахнет пряником», — подумал он, с ненавистью глядя на чистые икры Альбертаса. А вслух добавил : — Я не верю, что каждый может стать богатым.
— Ясное дело, не каждый, — согласился Альбертас. — Для этого нужны желание и способности. А главное — воля. Видел, какими волевыми были те люди, сколько им всего пришлось испытать, пока они стали миллионерами?
— В Литве миллионеров нет...
— Кто хочет, может и в Литве добиться немалого.
— Тебе хорошо говорить, когда есть готовое поместье...
— Когда-то этого поместья не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48