..
Бенюса прошиб холодный пот. Ему показалось, что с начала урока прошло уже очень много времени. Скоро звонок, надо будет отдать злорадствующему учителю пустую тетрадь. Он услышал вздох облегчения: верно, кто-то решил первую задачу. Эта мысль взволновала его еще больше. Быть того не может, чтобы он, один из самых способных учеников в классе, не сумел справиться с двумя задачами! Тут нет ничего страшного. Не надо только нервничать, паниковать. Спокойнее. Больше хладнокровия, уверенности! Но он крепился напрасно: в черновике один за другим росли столбцы цифр, — неровные, забрызганные чернилами, исчерканные вдоль и поперек, — а обе задачи, как были, так и остались двумя неразгаданными сфинксами.
Часы в коридоре выбили вторую четверть.
— Гядас... Слушай! Гядас... — прошептал Бенюс, навалившись на парту.
Варненас понял.
Бенюс обмакнул перо и в лихорадочной спешке стал списывать решение первой задачи с черновика Варненаса, который тот подвинул на середину парты, чтобы лучше было видно. Списывая вторую задачу, он столкнулся с испытующим взглядом учителя, в котором прочел суровое предупреждение, и уже до самого звонка не посмел шевельнуться. Ему показалось, что, списывая, он где-то сделал ошибку. Он хотел проверить, но Варненас не догадался открыть страницу с решением первой задачи.
Когда урок кончился, Бенюс швырнул тетрадь на стол и, подавленный, направился к директору.
Ольвидас сидел, раскрыв перед собой газету, исчерканную красным карандашом. Писарь чему-то тихо смеялся. На устах директора блуждала улыбка. Увидев Бенюса, толстяк сурово нахмурил брови, хотя веселый взгляд и не вязался со строгим выражением лица.
Вошли Аницетас с товарищами.
— Выходит, ученик, вам известно, кто издает эту шпаргалку! — спросил он, тыкая карандашом в газету.—А может быть, вы и издатель?
Бенюс нервно усмехнулся. «В моих руках — они все, — со злорадством подумал он о товарищах. — Мухи. Только пальцы сжать и...»
— Нет, я не издатель. Все навострили уши.
— А кто же? Распространитель?
— И не распространитель. Я ее нашел.
— Находка может оказаться весьма неприятной,— пригрозил директор, раздраженный дерзостью Беню-са.—Почему вы стали хуже учиться?
— Не знаю, господин директор.
— У него нету времени, — вмешался гимназист с оторванным воротником.
— Надо вино пить, политикой заниматься...
— Морды бить, — добавил второй, с заклеенной губой.
— Вы слышите, что про вас говорят? — директор оттолкнулся от стола и подбоченился.—Пьянствуете, не учитесь, принимаете у себя дома разных бродяг. Я этого не потерплю. В гимназии должен быть порядок. Для этого существует ученический билет с правилами. Кто не соблюдает правил, тому не место в гимназии. Поняли? Я предложу обсудить ваше поведение на педагогическом совете.
— Вы не должны обращать внимания на слухи и домыслы, господин директор. А болтовня Стяпулиса — это мыльный пузырь. — Бенюс кинул презрительный взгляд на Аницетаса.—Он может набрать сколько угодно свидетелей, вроде этих семиклассников или господина Колуна...
— Ученик!
— Прошу извинить, господин директор. — Бенюс поклонился. — Разве вам неизвестно отношение людей такого сорта к националистически настроенным ученикам? Они ненавидят настоящих литовцев, стараются повредить им, выжить их...
— Это из передовицы «Юного патриота», — вставил Аницетас с иронической улыбкой.
— Неважно! Я литовец, патриот. И не стыжусь
этого. Ты меня не утопишь, хотя преследуешь по пятам, как бешеный пес. Не укусишь, не удастся отомстить.
— За что? — Аницетас дрожащими пальцами расстегнул стоячий воротник куртки.
— Не знаешь? Господин директор, он не знает! — воскликнул Бенюс, все больше входя в роль.
— Объясни, ученик.
— Старые счеты, господин директор. С тех времен, когда мы еще дружили. Года четыре назад он потащил меня на тайное собрание, где говорили против властей. Хотел из меня большевика сделать. Не удалось. Я вступил в скауты и как-то обмолвился Мин-гайле...
— Учителю Мингайле...
— Да, господин директор, — поправился Бенюс, — я обмолвился учителю Мингайле, что Стяпулис настроен не националистически. Вот с того времени он мне всюду ножку подставляет.
— Было такое собрание, Стяпулис?
— Было, господин директор,—ответил Аницетас, трясясь от бешенства, — но никаких коммунистов там не было. Жутаутас преувеличивает. Я его не преследую. Я думаю не о том, чтобы мстить, а о чести гимназии.
— Честь гимназии есть кому защищать и кроме вас, — строго отрезал Ольвидас, глянув исподлобья на Аницетаса. — Ваше поведение противоречит вашим словам, ученик. Почему вы не сошьете себе приличную форму? Кто позволил вам нарушать распоряжение министерства просвещения и руководства гимназии?
Аницетас ничего не ответил.
— Накажу, обоих накажу, — закончил Ольвидас, возводя глаза к потолку. — Отдам на обсуждение совета. Драчуны... Испанские петухи... Позор гимназии... Идите вон! И молите бога, чтобы другой раз не попались мне на глаза. Герои!..
Выскользнув в коридор, Бенюс нос к носу столкнулся с Альбертасом. Сикорскис отирался около двери канцелярии и сильно нервничал, хоть и старался скрыть это.
— Сигареты есть? — спросил Бенюс. Альбертас отрицательно мотнул головой.
— Разве ты забыл, что мне чужды нравы индейцев,—ответил он, сгорая от нетерпения узнать, чем кончился разговор Бенюса с директором.— Как вижу, Ольвидас тебя не на шутку потрепал.
Бенюс махнул рукой и поспешил на второй этаж, где был мужской туалет; там он надеялся найти какой-нибудь окурок, и, к тому же, не мешало поиграть на нервах Альбертаса.
Сикорскис, сердито морщась, последовал за ним.
В туалете было пусто. Бенюс нашел в углу тлеющий окурок, брошенный только что вышедшим учителем гимнастики, и закрылся в кабине.
— Разве ты не можешь курить и разговаривать? — спросил Сикорскис, встав у окна. — От вчерашнего вина язык к небу прилип, что ли?..
— А что ты надеешься услышать? Государственные вопросы мы в клозете не решим, а личные тебя не интересуют.
— Какие тут личные, когда член организации попался с нелегальной печатью? — желчно отрезал Сикорскис—Не выдал?
Бенюс вызывающе рассмеялся.
— Коленки трясутся? Не бойся. Я не выдаю друзей, хотя они иногда и поступают со мной, как свиньи.
— Ты нахал, Бенюс, — повеселел Альбертас. — Но тебе можно доверять.
— Твое доверие меня не радует. Ты лучше посоветуй, что делать, если Колун выведет тройку и мне придется платить за учебу.
— Письменная не удалась?
— Одну только задачу успел. Ответ правильный, но когда списывал, сделал ошибку в решении. Явная двойка.
— Кол, — поправил Альбертас.
— Значит, в триместре выйдет только три с минусом. Откуда я достану деньги, чтобы заплатить за учебу?
— Рано начал тревожиться. Еще целый месяц до срока. За это время достанешь.
— Где? Заработанных ни цента, за уроки с Валентинасом у твоего отца все забрал подчистую, а с отчимом, знаешь, какие у меня отношения? Не могу же я спокойно сидеть и ждать чуда. Бог добр, но он не плотник, а литы — не щепки, не летят с неба прямиком в карман. Пока я не выясню, кто бы смог помочь, не буду спокоен.
Еще не принесли письменные, а ты уже вывел себе тройку с минусом.
— Рассуждаешь так, будто у тебя карман лопается от сотенных. — Голос, доносившийся из кабины, делался все более напряженным. — Может, выложишь передо мною одну? Нет, даже целой не надо. Хватит семидесяти пяти литов. Идет? Тебе ведь нетрудно скомбинировать такую сумму.
— Кончай курить, и пошли из этой вонищи.
— Я серьезно, Альбертас. На самом деле, что для тебя значат семьдесят пять литов? Сумма, конечно, не маленькая, но отец бы дал...
— Из моего отца ни лита не выжмешь, если не скажешь, на что.
— А ты скажи. — В кабине зашипела брошенная сигарета. — Принимая во внимание нашу идейную дружбу, ты бы мог помочь. Я не останусь в долгу перед стариком.
Альбертас презрительно ухмыльнулся.
Сикорскис охотно послужил бы господину Жутаута-су, но у него нет возможности. Во-первых, отец не даст такой суммы, пока ты не отработаешь аванс. Он придерживается принципа — никому даром, ни от кого даром, а во-вторых...
— Я не прошу даром, — оборвал Бенюс.
— В будущем году тебя не будет в Скуоджяй. А поступив в военное училище, ты, несомненно, не сможешь давать уроки Валентинасу. Во-вторых, такая подачка противоречит моим принципам.
— Я не прошу подачки, к дьяволу, — выругался Бенюс, спуская воду.
Как бы ты ни определил сумму в семьдесят пять литов, взятую тобой на неограниченное время, суть дела не меняется. Если я дам тебе эти деньги, я нарушу закон естественного отбора, который не признает вмешательства в существование других.
— Ты спутал растения с людьми, — раздался злой смех Бенюса. — Он показался в дверях кабины. — Жаль, я не знал твоей теории раньше. Только что представился случай ее применить...
— Не морщись. Не злиться надо, а осознать истину, на которой основано будущее нации,—с упреком заметил Сикорскис. — Литовец должен помогать литовцу только на идейном фронте, а не вредными благодеяниями. Позволим же им расти естественно. Неспособное пробиться к солнцу, зачахнет; зато сильное — зазеленеет над гнилыми останками своего неудачливого друга и соседа. А сильного победит еще более сильный. Он будет питаться соками их обоих, пока не появится самое сильное дерево и не займет место погибших. Лес украшают не кривая ольха или чахлая березка, а дуб; сила нации не в холеных младенцах, а в закаленных великанах...
— Знаю я эти молитвы из Ницше, — с досадой прервал Бенюс. — Может, они и не глупы, но не всегда к месту.
— Это не только ницшеанство, — спокойно не согласился Альбертас. — Без Дарвина и Гегеля Ницше не полон.
— Хватит. Ясно, что ты запоешь дальше. Вечная борьба за существование... Побеждает сильнейший, а среди сильных — самый сильный... Чем сильнее соперники, тем достойней победитель. А чем больше таких победителей, тем сильнее нация. Интересно, как бы ты сам посмотрел на эту теорию, если бы очутился на месте слабого?
— Я обвинил бы природу, а может быть, бога, что пожалели мне сил, но нацию — никогда! — вдохновенно ответил Сикорскис. — Я честно признал бы себя побежденным и радовался, что мое унижение содействует возвышению нации.
«Никакой благодарности», — горько подумал Бенюс.
Раздался звонок.
— Наш разговор мог бы быть иным, — сказал Бенюс, когда они вышли на лестницу.
— Например?
— Если бы я выболтал директору, кто редактор «Юного патриота»...
— Ты не мог выболтать. Ты что, с ума спятил? Какой я редактор? Где доказательства? У тебя нет ни единой строчки, написанной моей рукой. Я ничего не знаю. Иное дело Жутаутас. В его комнате гектограф, гектографические чернила, рукописи. Он сам печатает газету. Какой вам еще редактор нужен...
— Лючвартис был прав, — выдавил сквозь зубы Бенюс.
— Что?
— Что ты хитрая свинья...
Сикорскис презрительно пожал плечами и, спрыгнув с последних ступенек, вмешался в толпу учеников.
Разговор с Альбертасом подействовал на Бенюса больше, чем угрозы директора. До сих пор он слепо верил в товарищей и в ту невидимую силу, которая, стоя за спиной Сикорскиса, опекала газету и членов клуба. Под его ногами была твердая почва. Он может поскользнуться, но упасть не дадут друзья. Они сильны, у них есть влияние; им ничего не стоит протянуть руку помощи товарищу по идее. Но откровенность, с которой Альбертас изложил свою теорию, сильно разочаровала Бенюса. «Конечно, они постараются мне помочь, чтобы не доводить дело до педагогического совета, — размышлял Бенюс. — По «сикор-скизму», это называется помощь на идейном фронте. А моя личная судьба их не волнует. Если по письменной я схвачу двойку, Сикорскис скажет, что надо смело принять вызов судьбы и вступить в поединок. Будешь достаточно сильным — победишь, нет — вон из гимназии. Семьдесят пять литов тут не играют никакой роли. Иди мыть лавку, как Аницетас, а потом посмотрим, сколько стоит твоя закалка...» Бенюс не чувствовал злобы, ему было лишь больно, когда он думал, что его товарищи принадлежат к сильным, а он — нет... «Бороться, надо бороться!..—повторил он про себя. — Я должен во что бы то ни стало найти деньги. Глупо было бы бросить гимназию, когда остались только два триместра».
Оставленный в наказание после уроков, Бенюс на досуге предался воспоминаниям о доме, о деревне... Стало грустно. «Нехорошо, нехорошо... С летних каникул не был там ни разу. Совсем забыл мать. А она каждое воскресенье бежит с узелком...»
«Надо побывать, — решил он, не испытывая при этом особенных угрызений совести, а лишь легкое недовольство собой.— Я обижаю мать... В следующее воскресенье обязательно схожу к ней». Но и от этого
не полегчало. Когда, отсидев положенное, он вышел во двор, что-то подсказывало ему — впереди ждут большие неприятности.
У ворот Бенюса поджидала Виле.
— Я слышала, тебе не удалась письменная, — сказала она сочувственно.
— Зато вам с Аницетасом удалась, — отрезал Бенюс, даже не посмотрев на девушку.
— Что ты? Я не понимаю...
— И не поймешь. Зато я знаю, кому должен быть благодарен за двойку.
— И зачем ты спутался с этой газетой, Бенюс. — В ее глазах была горячая мольба. — Уходи от них, пока не поздно. Они тебя погубят...
— Ну и пускай! — со злорадством выкрикнул Бенюс. — Вы постарались устроить мне пакость перед письменной. Я получу кол. Колун выведет три с минусом. Меня не освободят от платы за учебу. Я должен буду бросить гимназию. Вы победили! Можешь это сказать своему Аницетасу. Торжествуйте!
— Бенюс...
— Торжествуйте, торжествуйте! Ваша взяла!
И, не оглянувшись на Виле, он поспешил по обледенелому тротуару.
На следующий день принесли письменные по тригонометрии.
— Жутаутас, вам известно, за что вы получили единицу? — спросил Габренас, не поднимая глаз от журнала.
Бенюс, по примеру Сикорскиса, передернул плечами.
— В триместре у вас выходит только тройка,— добавил учитель и записал отметку. — Вы идете назад, юноша. А назад идти нельзя, особенно в последний год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48