— Бенюс, будь хоть раз джентльменом...
Но пальцы джентльмена тоже не всегда послушны. Они неловко блуждают от пуговицы к пуговице, нервно вздрагивают, прикасаясь к теплому нежному телу. Наконец, пуговицы побеждены. Коричневая от загара спина спряталась под платьем, которое джентльмен еще должен оправить. Ада шаловливо посмотрела на него, Бенюс быстро отвернулся, но Ада успела заметить, в какое смятение повергла она юношу.
— Бенюс! Ты любил когда-нибудь?
— Мне нравится одна девочка, — сказал он смущенно.— Я ее люблю.
— Я слышала! —Ада деланно засмеялась. — Л ю-
блю! Какое затасканное слово! Надо ли понимать, что ты с ней..? Да?
— Да!..—грубо отрезал Бенюс. — Спокойной ночи, барышня! —и он быстро зашагал к дому.
На другой день Ада уехала в гости к тете. Когда через неделю она вернулась, Бенюс встретил ее далеко не так равнодушно, как пытался изобразить. Ада заметила, что он стал податливее, что глаза у него все чаще влажно блестят, а взгляд избегает ее взгляда.
— Честное слово, в мире не найдется захолустья, тоскливее этого монастыря, — ворчал Гряужинис, разгорячившись от вина.— Всем, кто жаждет умереть со скуки, я советую ехать в гости к господину Альберта-су Сикорскису, чья голова вечно забита серьезными и никому не нужными вещами. В карты играть — запрещается; смеяться — не над кем; выпить — бутылка вишневки на четверых. Вот и все радости. Сидим у папаши под самыми окнами, как святые, — папироской не побалуешься! Ну, прямо белые лилии 1 — точно по Баден-Поуэллу! Но Гряужинис не член общества юных кастратов, черт подери!
— Я никого не держу на привязи, — раздраженно ответил Альбертас. — И вообще, зря я тебя пригласил. Если хочешь, можешь катиться обратно в Скуоджяй. Еще успеешь к Гиршу в ресторан...
Бенюс с Ромасом рассмеялись, но Людас не обиделся: любопытство взяло верх над самолюбием.
— Честное слово, Гряужинис никогда не станет возражать, если только ты знаешь, как позабавиться.
— Мы собрались тут не для пустых забав, — прервал Альбертас, властно нахмурившись. Мы уже выросли из того возраста, когда играли в индейцев. Со-тесНа йшШ. Забудем глупые выходки. Мы не пятнадцатилетние балбесы, а взрослые мужчины...
— Усатые! — прибавил Людас.
— Осенью мы будем в восьмом классе, — продолжал Альбертас, не обращая внимания на Гряужини-са.— А в следующем, тысяча девятьсот тридцать восьмом году, получим аттестат зрелости, разойдемся по высшим школам и продолжим ёаз §го88е 8р1е1 дев Ье-Ьепз2, я говорю «продолжим», потому что великую игру жизни мы уже начали.
1 Белая лилия — знак скаутов.
2 Великую игру жизни (нем.).
Гряужинис машинально затрещал в кармане колодой карт.
— Мы начали ее против своей воли и даже не ощущаем, что участвуем в игре, а все же это так. — Карие глаза Альбертаса сердито впились в Людаса, который смущенно притих.—Разве в гимназии мы не боремся за существование? Разве не мечтаем избрать специальность подоходнее, которая помогла бы нам занять солидное место в обществе? Разве все это не великая игра жизни? Но личные интересы меня меньше всего заботят. Я хочу поговорить о другом деле, от которого зависит, осуществимы или неосуществимы наши желания и на сколько процентов осуществимы. Возьмем для примера Бенюса Жутаутаса. Он хороший ученик, умный парень, хотя родичами похвастаться не может.
Главное, что он сам порядочный малый, что у него есть хорошие друзья и среди учеников и среди преподавателей.
— Особенно его любит новый учитель математики Габренас, — вмешался Лючвартис, широко улыбаясь всей своей круглой веснушчатой рожей.
— Этот кол мне Колун сразу закатил,—заметил Бенюс.
— Если б ты не был скаутом, не закатил бы,— отозвался Альбертас. — Колун явный левак, а может быть, даже коммунист. Отец собрал о нем сведения. Хоть куда характеристики: за десять лет прошел пять гимназий. Все директоры квалифицируют как хорошего специалиста, но лишенного христианской морали и национальных принципов. Само собой, такой тип не упустит случая подставить ножку гимназисту-патриоту. Первый раз он закатит кол с места, потом срежет у доски, еще как-нибудь прицепится, — и летом на тебе, переэкзаменовка. Только захотеть, а учитель всегда найдет предлог, чтобы оставить на второй год.
— Честное слово, парни! — крикнул Людас. — Святая истина! У учителя все предлоги в дело годятся. В прошлом году на письменной по-литовскому Гряужинис перепутал малую толику предлогов, и за это Даумантайте поставила двойку.
— Даумантайте тоже не лыком шита. То, что ты сын городского головы — ее не пугает, — уколол Бенюс.
— Они с Колуном — два сапога пара,—заключил Альбертас. — К этой компании можно еще прибавить синьорину Катилину с Ковылягой. Но опасней всех Даумантайте и Колун. Учитель Мингайла рассказал мне такие вещи... Не приходится сомневаться в антилитовской деятельности упомянутых учителей.—Си -корскис многозначительно развел руками.— На людях они ходят в костел, а дома запрутся и читают «Свободную мысль»]. В дни национальных праздников вместе со всеми шагают на парад, аплодируют ораторам, но сами с трибуны слова не скажут, потому что «Летувос жинёс» и «Культура»2 их сердцу ближе, чем «Летувос айдас» 3 или «Тримитас»4. Пока к нам нельзя придраться — они бессильны. Но достаточно чуточку поскользнуться, чтобы вопрос поставили на педагогическом совете, и уж тогда они нам покажут когти. Помните историю Стимбуриса? Мингайла уверен, что Пятраса не исключили бы, если б не эта пара притворщиков да либерал Маргис со святошей Думбенайте. И то сказать, что страшного сделал Стимбурис? Ну, влюбился в девушку, ну, обманул ее. Та погорячилась, покончила с собой. Пятрас, конечно, дурак, нечего бегать за юбкой. Но и Эльзе виновата, ведь ребенок не без ее ведома завелся. Она даже более виновата,— мыто видели, как она буквально вешалась Пятрасу на шею, прохода ему не давала. На заседании педагогического совета так было и решили: Эльзе виновата, Стимбурису снизить поведение до тройки и оставить в гимназии. На этом бы все и кончилось, если бы Ковыляга со своей компанией не перевернули все заседание вверх ногами. По их мнению, Стимбурис аморальный элемент, едва ли не преступник, и его дальнейшее пребывание в гимназии нанесло бы страшный урон воспитательной работе. Они прямо сокрушались, почему за подобные преступления не отдают под суд (если по глупости попасть в беду. А они доказали, что это преступление, — ведь синьорина Катилина говорит не хуже Цицерона. И Стимбурис был обречен. Его втоптали в грязь, а Габренас с Даумантайте чуть не лопнули от счастья.
1 «Свободная мысль» — газета литовских атеистов.
2 «Летувос жинес» и «Культура» — газета и журнал буржуазной оппозиции.
3 «Летувос айдас» — официальная газета правящей партии.
4 «Тримитас» — журнал шаулисов.
— У Стимбуриса все так сложилось, — вмешался Ромас—Если бы после всего этого Габренас еще не поймал его в уборной, когда он...
— Конечно,—злорадно откликнулся Бенюс— Нечего оправдывать этого онаниста.
— А ты видел? Фарс! Болтовня Стяпулиса, — зло отрезал Сикорскис. — Старик Стимбурис всеми уважаемый человек. Его избрали председателем родительского комитета. А всеобщее признание о многом говорит. Конечно, компании Габренаса и Маргиса не нравится, что Стимбурис богаче их. Ромас правильно говорит: Пятраса бы уже давно из гимназии исключили, только руки были коротки. А тут такой повод. И все-таки я думаю, они бы отнеслись к нему снисходительней, если бы он не был скаутом. Любым способом тормозить рост националистически настроенной интеллигенции — вот их цель, как правильно говорит Мингайла. Стимбурису это все не страшно. Исключили из Скуоджяйской гимназии — он уехал в Клайпеду. Но что делать, скажем, Бенюсу, если его постигнет такая судьба? Он бы не смог прожить в городе, где все дороже, не мог бы платить за учебу и пришлось бы бросить гимназию. Конечно, он бы тоже не погиб: получил какую-нибудь мелкую службу, женился бы, завел детей и так бы прокоптел весь свой век. Но нация ждет от него большего. Литве нужны способные ученые, офицеры, специалисты А учителям типа Габренаса и Маргиса такие патриоты не по душе.
— Я не понимаю,—прервал Сикорскиса Бенюс — Ты доказал, что Колун и его друзья — наши враги. С этим я согласен. Они ослабляют мощь нации, но директор терпит их. Что это значит? Разве тот, кто не борется против зла, не такой же преступник, как и те, кто творит это зло?
— С точки зрения честного патриота,— так. Сознательный литовец не будет мириться с отступниками. Но вся беда в том, что у нас слишком много замшелых стариков. Верить не хочется, что такой размазня, как наш директор Ольвидас, участвовал в битвах за независимость. Таких надо к чертовой матери гнать с их гнилыми идеями. Чего они сюда лезут, чего путаются под ногами? Сами не знают. Напялили на себя либерализм, как штаны, почесываются, сердятся, что чешется, и никак не поймут, откуда паразиты завелись. Идиоты! Сбросьте эти штаны и увидите, что сразу перестанет чесаться. Куда им! Ведь штаны расстегнуть надо. Да еще нагнуться, — а жирок не позволяет. Нет, без посторонней помощи тут ничего не выйдет. Ничего не получится, пока у нас не будет своего, литовского Шикльгрубера. В Германии тоже набралось дыма до потолка. Пришел Гитлер, распахнул окна, двери — всю вонь сквозняком вытянуло. Иностранцы — вон из государственных учреждений! Евреи — отдавайте банки, фабрики, торговлю! Хотите вы этого или не хотите, уважаемые союзники, но Австрия — древняя немецкая земля и должна вернуться к фатерлянду. Гитлер — гений. Он за четыре года сделал столько, сколько Гинденбург не смог бы за четыре десятилетия. Сикорскис вскочил, и, прислонившись к замшелому стволу липы, минуту молча смотрел на заходящее солнце. Его костистое смуглое лицо было бледнее обычного, карие глаза сверкали, словно раскаленные угли, широкие ноздри нервно подрагивали, жадно втягивая пьянящие запахи липового цвета и сохнущего сена. Остывающее солнце залило медью низкую коренастую фигуру, красивую голову, густые черные волосы, зачесанные как у Гитлера — налево. Сам невысокий, Альбертас всегда подчеркивал, что гениальные исторические личности не отличались большим ростом; может, он и напоминал слегка канцлера третьего рейха, а может, прическа подсказала друзьям такую мысль,—но все трое подумали, что Альбертас человек особенный, и обменялись многозначительными взглядами.
— Честное слово! — первым нарушил молчание Гряужинис. — Когда у тебя начнет расти борода, отпусти усики, и будешь настоящий Адольф.
Альбертас притворился, что не услышал.
— Послушай, Альбертас. Это все, что ты хотел нам сказать? — вставая, спросил Бенюс.
Сикорскис вздрогнул, потер ладонью лоб и задумчиво ответил:
— Нет. Я хотел вас спросить, согласны ли вы помочь мне выпускать тайную газету?
— Ура! —вскочил Людас—Вот это мысль! Тайную газету! И, ясно, против учителей?
— Против антинационально настроенных учителей, — поправил Альбертас. — Только не радуйся раньше времени. Кто-то должен оплачивать расходы по газете. Я согласен покрыть часть...
— Плевал я на часть! — горячо прервал Людас. — Гряужинис один покроет все расходы. На бой с учителями!
— Я так и думал, что с тобой торговаться не придется. — Альбертас, забыв о торжественности момента, похлопал Людаса по плечу. — А вы что думаете о газете, Ромас?
— Хм...—хмыкнул тот, улыбаясь всеми своими веснушками.—Деньгами помочь не могу... И вообще... Такое дело пахнет волчьим билетом...
— Испугался? — Сикорскис презрительно ухмыльнулся. — Пиши свои стишки про божьи пылинки и забудь, что говорил. Бенюс...
— Я не испугался, — обиделся Лючвартис. — Только предупреждаю, что за такую деятельность педагогический совет нам спасибо не скажет.
— Все равно,—отрезал Альбертас. — Кто перед боем думает о смерти, тот трус. Тем более, что мы почти ничем не рискуем. «Юный патриот» — мы думаем так назвать свою газету — будет только формально нелегален. Я говорил с одним человеком. Он заверил, что преследовать ее будут только для виду. Я вам не скажу фамилии этого человека. Чем меньше знать, тем лучше. Вообще, хотя наша идея и прекрасна, хвалиться ею незачем. У нас могучие друзья, но есть и сильные враги. Поэтому, если мы не хотим неприятностей ни себе, ни своим друзьям, будем держать язык за зубами. — Да,—ответил Бенюс—Я согласен участвовать.
— Значит, все? — Альбертас протянул руку Бенюсу, потом Гряужинису и Лючвартису. — Теперь надо поделить обязанности. Я беру себе пост редактора. Так что, если кто и получит волчий билет, то в первую голову Альбертас Сикорскис, — пошутил будущий редактор. — Лючвартису, как поэту и художнику, я поручаю художественную часть. Смотри, Ромас. На твои плечи ложатся стихи и рисунки. Карикатуры ты делаешь отличные, но стихи придется писать повеселее. Нам нужны хлесткие песенки. Скажем, о том, как старая дева Думбенайте влюбилась в Ковылягу, или как Аницетас украл у тряпичника Бейскиса ботинки, которые ему велики. Точность фактов тут не обязательна. Но все надо преподносить так, будто это чистейшая правда. Ты, Бенюс, будешь печатать и организуешь распространение, а Людас финансирует газету. Остается приобрести гектограф, чернила, бумагу, и с первого сентября — за дело!
В памяти Бенюса уже стерлась та ночь, когда он видел отчима у дупла, а у него так и не хватило решимости исполнить свой долг. Теперь он ненавидел Рон-киса еще сильнее. Однажды, когда они снова встретились, Бенюс многозначительно спросил у матери, почему отчиму понадобилось поднять часовенку настолько, чтобы она закрывала дупло, в котором раньше каждую весну выводили птенцов дрозды? Агне не обратила внимания на этот вопрос — ее нервы были слишком напряжены, она мучительно старалась избежать открытого столкновения между сыном и мужем. Но отчим вздрогнул и побледнел. Бенюс увидел, что Ронкис понял намек и теперь перенесет свой тайник в другое место. Вскоре его догадка подтвердилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48