— Спорить не стану — хороший купец, умеет шкуру продать.
Бенюса рассердил насмешливый тон Аницетаса, и он раздраженно ответил:
— Не понимаю, чем тебе не угодил Мингайла? И при чем тут шкуры? Не нравится, можешь в скауты не поступать. Никто не заставляет. А кто не хочет жить отшельником...
— И кроме бойскаутов есть приличные парни. Найдется с кем дружить,—оборвал его Аницетас.
— А какая мне от них польза? Они меня в лагерь повезут? Смогу я с ними провести время так интересно, как на скаутских сборах?
— Это дело другое, — согласился Аницетас. — Пустяками они не занимаются. Я не говорю, что лагеря и всякие экскурсии дрянь, но путаться с бойскаутами нам не пристало... У них на знамени девиз: «Родине! Богу! Ближнему!» Давай посмотрим, что эти слова значат? В бойскауты принимают только христиан. Выходит, что все атеисты, евреи, магометане и другие люди нехристианских религий уже не наши ближние. Вместо любви к ближнему тебя будут учить ненависти, А родина? Что наша родина? Разве для нее все дети равны? У Сикорскисов — поместье, у Лючвартисов — большое хозяйство, у Стимбурисов — половина домов местечка. Им есть за что любить родину. А тебе?
— Все это я от отчима слышал, — презрительно отмахнулся Бенюс. — Равенства не было и не будет. Никто не виноват, что мы родились нищими. Со временем можем стать богатыми, а твои Сикорскисы со Стим-бурисами могут совсем обнищать.
— Это лотерея, — сухо заметил Аницетас. — Я не верю в случайное счастье, хотя священники и ищут дураков, уверяют, что после смерти те, кто больше всего намучился, пойдут на небо.
— Не похвалил бы тебя директор за такие мысли. Нет, ты меня не убедил ни на столечко. Я не вижу ничего плохого в том, что скауты учат любить свою нацию, осуждают безбожников. Это красиво и честно. Какая может быть жизнь без веры и любви к родине? Прощай!
— Бенюс! —Аницетас схватил его за плечо.—Ты, конечно, никому не будешь болтать про наш разговор? Если бы ты захотел, мы бы могли интересно провести вечер. Я тебя поведу в одно место. Согласен?
— А что там будет?
— Увидишь.—Аницетас многозначительно подмигнул. — Пока. Я как-нибудь к тебе зайду.
Бенюс гадал, куда это Аницетас поведет его. Что значат загадочные слова «интересно провести вечер»? Ведь вечер каждый проводит по-своему: Бенюс, например, приготовив уроки, идет в гимнастический зал или в клуб, а в постели еще читает исторические романы. Людас Гряужинис тайком от родителей дуется на деньги в «очко», ученики старших классов устраивают вечеринки. Все это, без сомнения, интересно, но Аницетас ведь не поведет его играть в карты или на тайную вечеринку?
И все-таки, влекомый любопытством, он отправился в воскресенье с Аницетасом. Он ожидал чего-то в этом духе, но не предвидел, что будет такая скучища. Большая мрачная комната была наполнена людьми, которые собрались здесь как будто бы для того, чтобы продемонстрировать свои убогие одежды. Бенюс видел на улице и эту пожилую женщину в смешном старомодном салопе, и ту бледную девушку в куцем пальтишке с вытертым воротником, и своего знакомого сапожника Фелюса, и рабочего с лесопилки Стимбуриса, отца шестерых детей. Мимо него каждый день проходили подвязанные веревочкой галоши, потертые шапки, дырявые — словно простреленные — ватники, но никогда он не видел их сразу всех вместе. Тут стоял тот особый запах, которым пахнет человек, если ты знаешь его профессию: рабочий с бойни вонял солью и жиром, сапожник — лаком, столяр — политурой, трубочист — сажей, скорняк — квасцами, ассенизатор... Все эти запахи смешивались в табачном дыму, наполняя комнату удушливым чадом, от которого становилось дурно. Напротив сидела красивая девушка со светлыми кудряшками; у окна, рядом со скорняком, попыхивал сигаретой прилично одетый человек, по-видимому — интеллигент. Кудряшки расточали нежный запах цветочной воды, который мешал Бенюсу собраться с мыслями, и он тщетно пытался что-то вспомнить. Ему казалось, что все, собравшиеся здесь — это один многоголовый, злобно рычащий человек, пришел он сюда пожаловаться на тяжкую жизнь и сжимает кулаки, кричит, поносит богатых, требует снизить цены на платье, обувь, еду, увеличить заработную плату, судит за глаза врачей, которые сгоняют его в могилу, священника, который сдирает последний лит за освящение этой могилы, бога, которого люди выдумали по своей глупости. С его точки зрения все кругом виноваты, только он один прав и обижен. В речах этого многоликого человека Бенюс слышал мстительную зависть и возмущение, и вдруг вспомнил те вечера, когда к отчиму сходились соседи. В их речах не было такой последовательности, как здесь, но тех связывала с этими какая-то невидимая нить, которую Бенюс никак не мог нащупать. Вздор, пустой ненужный вздор. Крестьяне кричат, чтобы им дороже платили за пшеницу, бекон, молоко, а рабочие хотят покупать те же продукты подешевле. Какая чепуха... Бенюс сердился на Аницетаса за испорченный вечер. Лучше бы уж пошел поиграть в баскетбол или посмотреть новый фильм, чем коптиться тут в табачном дыму. Девушка напротив чем-то напомнила ему одну девочку из четвертого «а», и он с удовольствием стал думать про нее. Вот он идет рядом с ней. В новых ботинках, в свежеотутюженной, с иголочки, форме. Ему особенно остро захотелось стать самостоятельным. Почему бы ему не подрабатывать? Чем Аницетас лучше его, а зарабатывает репетитором по десяти литов в месяц. Он мог бы получше одеться, пригласить Виле в кино, угостить ее конфетами... Он
так задумался, что и не заметил, как собрание окончилось.
— Знаешь что, Аницетас? — сказал он восхищенно, когда они вышли во двор. — Я думаю давать уроки.
— Я рад, Бенюс! — Аницетас взволнованно пожал руку друга. — Твоим родителям станет легче. Ты увидел, как трудно живется рабочему человеку. Тебя взволновали их речи. Правда? Так я и знал.
— Какие там речи! — с досадой отмахнулся Бенюс. — Если хочешь знать, я на тебя зол. Прямо свинство! «Будет интересно, будет интересно». Что — интересно? Задыхаться три часа в прокисшей комнате да слушать дурацкую болтовню? Да, сунул ты меня в мешок, братец. Ну, другой раз не загонишь.
— В мешок! — воскликнул Аницетас. — В этом мешке ты увидел своих людей. Просто диву даюсь, как ты мог их не понять, когда ты сам из бедняков!
— А чем я могу им помочь?
— Вечно так не будет, — туманно ответил Аницетас.
— Ни я им, ни они мне, — продолжал Бенюс — Каждый заботится только о себе. Я хорошо учусь, только половину надо платить за учебу. Так и закончу гимназию, А если бы остался на второй год и, скажем, родители отказали бы в деньгах — разве такой Йокубас с Фелюсом меня бы поддержали?
— Нас давит одна беда — нищета.
— Вот видишь! — Бенюс ехидно рассмеялся. — Ругают тех, кто лучше живет, а помочь себе ничем не могут. Зачем тогда напрасно горло драть?
— Послушай, Бенюс...
— Помолчал бы лучше! — зло оборвал его Бенюс. — Можешь не стараться. В свое болото ты меня не затащишь!
Они молча шли по опустевшим улицам, и с каждым шагом увеличивалось расстояние между ними. Бенюс смотрел, как силуэт друга то исчезает совсем, сливаясь с тенями домов, то выплывает из ночного мрака и снова тает на неосвещенных тротуарах. Неожиданно мелькнула мысль, что они идут в запрещенное для учеников время, их может поймать инспектор, и он принялся выдумывать объяснения на этот случай. — «Я не хотел, господин инспектор, а Стяпу-лис... Повел куда-то...» Застраховавшись таким образом, Бенюс снова погрузился в мечты о Виле.
Он увидел ее впервые этой осенью, на открытии учебного года, и что-то странное, до сих пор не изведанное, охватило его. Приятно было видеть ее на переменах в коридоре; после уроков он старался поскорей вырваться во двор, чтобы проводить ее взглядом, а утром первым прибегал в гимназию, и какая радость охватывала его, когда на его робкое приветствие она отвечала милой улыбкой! Он искал предлога, чтобы заговорить с ней, но когда такой случай представлялся, смутившись, отходил. Ему казалось, что она совсем не похожа на других девочек, с которыми можно как хочешь шутить, дернуть за косу, вырвать книгу из рук. Он видел, как однажды Гряужинис выбил у нее из рук книгу, и на пол посыпались высохшие лепестки. Лепестков было много. Варненас, известный остряк, прозвал Виле «садовницей». Но Бенюс не видел ничего смешного в том, что она закладывает между страницами листья и цветы, отчего ее книги выглядят в два раза толще. Напротив, это нравилось ему, как и все, связанное с ней. Ему нравилась ее легкая походка, голубые ленты в косах, короткий, немного курносый носик, загорелое лицо: за лето его так обласкал ветер полей и так опалило солнце, что, когда она смеялась, мелкие белые зубы сверкали на темном лице, как перламутр. А смеялась она от души, заразительно, не жеманилась, как другие девочки. От нее словно шли невидимые лучи, и иногда человек, услышав ее смех, сам без причины начинал смеяться. Бенюс с завистью смотрел, как она ходит под руку с подругами, как иногда, смеясь, обнимает их, и ему нестерпимо хотелось, проходя мимо, хотя бы прикоснуться к ее платью. Он жадно ловил каждый слушок про нее — бессознательно набирал сведения для будущего разговора, который все откладывал...
Погрузившись в свои мысли, Бенюс и не почувствовал, как свернул на улицу Паупё и пошел по берегу реки, мимо домика Стяпулисов. И тут он неожиданно снова увидел Аницетаса. Тот стоял, прислонившись к высокому дощатому забору.
— Могу тебя проводить...
— Как хочешь.
— Хотеть не хочу, но должен тебе кое-что сказать. — Голос его звучал резко, был каким-то чужим. — Ты помнишь ту зиму, когда Людас Гряужинис сломал твою финку?
— Ну и что7
— Как нас оставили после уроков, как мы ели сухари, а потом пошли ко мне? Помнишь? — Бенюс молча повел плечами. Эту манеру он перенял от Си-корскиса.—Забыл... А я все помню. Я помню, как я в тот день за тебя заступился и впутался в драку с Гряужинисом, а ты сидел на снегу и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Все помню.
— Кажется, я тебя не забывал, когда мать привозила мне гостинцы? — насмешливо упрекнул Бенюс.
— Да, ты мне часто бросал кусок. Но по доброте ли сердечной?.. А мать у тебя добрая. Ангел, не мать. Все знают, как бедствуют твои, а тебе ни в чем нет отказа.
— Как же, у меня карманы трещат от денег! Хочешь? Могу дать сотню-другую.
— Не прошу, все равно не дашь,—спокойно ответил Аницетас. — Варненасу бы дал, хоть он тебя обзывает, или Гряужинису, хоть ты не раз страдал от его кулаков, а мне — нет. Я для тебя не компания.
— Никак не пойму, чего ты цепляешься, — пробормотал Бенюс. Он был не столько смущен, сколько удивлен, — таким тоном еще не говорил с ним его сдержанный товарищ.
— Хочу, чтоб ты знал, что я о тебе думаю. Я все стеснялся, боялся ошибиться. Нет, вижу, я не ошибся. Ты злой и корыстный человек. Когда на тебя нападали, ты прятался за моей спиной, а попалась спина поудобней, — ты за ней укрылся и оттуда швыряешь в меня камнями. Я не помню, чтоб ты приходил ко мне без дела, просто так. Зато я хорошо помню, как на улице ты морщился, краснел, если мы с тобой встречали кого-нибудь из нашего класса, а потом за глаза вместе с ними издевался надо мной. Настоящие друзья так не поступают. Я все сказал. Спокойной ночи, и катись ты к своим бойскаутам!
Бенюса так ошарашило это неожиданное нападение, что он не нашел слов для оправдания. Неприятная правда больно задела — словно его застали на месте позорного преступления, и он мучительно сердился на себя, что не дал отпора Аницетасу.
А на следующий день...
На большой перемене ученики высыпали на площадку. Деревья уже обнажились, но площадка, усеянная опавшими листьями, и усыпанные песком дорожки еще желтели в лучах прозрачного осеннего солнца.
Виле с девочками играла в волейбол. Бенюс издали следил за ее ловкой фигуркой и думал — наверное, она уже знает, что сегодня учитель гимнастики Гармус перевел его в основную баскетбольную пятерку. Тут же на беговой дорожке стояли гимназисты из четвертого класса. К ним подошел Варненас, и Бенюс услышал, как он сказал:
— Жутаутаса зовет учитель Мингайла. Скажите ему, чтобы шел в гимнастический зал.
— Эй, Жутаутас! Тебя учитель рисования кличет, — крикнул Аницетас.
В это время одна из девочек выбила мяч в аут. Виле выбежала за мячом, но Бенюс схватил его и кинул ей. Она приветливо улыбнулась, а он, желая похвастаться перед Виле, нарочно громко переспросил:
— Мингайла зовет? А где он?
— В зале, в гимнастическом зале, — откликнулся Варненас.
Но в гимнастическом зале Мингайлы не было.
— Не нашел? — крикнул Варненас, увидев возвращающегося Бенюса.— Погляди, может, в карман провалился.
Все расхохотались — поняли наконец, что это розыгрыш. Девочки тоже рассмеялись, а Виле так сильно стукнула кулаком по мячу, что тот отскочил от спины Лючвартиса и покатился к ногам Бенюса. Бенюс тоже хотел посмеяться вместе со всеми, но встретил пронизывающий взгляд Аницетаса, вспомнил вчерашний разговор, и кровь ударила ему в голову. Он сам не почувствовал, как схватил мяч и швырнул в Аницетаса, метя в лицо. Но Стяпулис ловко подпрыгнул, схватил мяч и в свою очередь запустил в Бенюса.
— Ну-ка поймай!
Бенюс не ожидал столь внезапного удара, съежился, и мяч шнуровкой угодил ему прямо в лицо. Вскрикнув не столько от боли, сколько от бешенства, он ринулся на Стяпулиса, но Гряужинис подставил ножку, и мальчик растянулся на земле.
Дружный смех прогремел по всей площадке. Раньше, чем Бенюс успел встать, кто-то взял его за локоть, и он услышал спокойный голос Аницетаса:
— Хватит, Бенюс. Шуток не понимаешь? «Виле... Виле все видела!»
Он вскочил и ударил Стяпулиса в плечо, но тот не ответил ударом Не желая ввязываться в драку, Ани-цетас пятился, ловко увертываясь от кулаков, а застывшая на его лице прощающая улыбка сводила Бенюса с ума.
— Аницетас, не будь трусом! Проучи ублюдка!
— Безотцов сын, левой, левой валяй!
— Обмылок, пни его в зад!
— Песком в глаз!
— Рвань!
— Деревня!..
— Драться не умеет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48