— Осенью я видела, как ты дрался.
— Ага...—Бенюс вспомнил и покраснел. — Не выношу, когда у меня на шее ездят. «Сейчас она рассмеется»,—подумал он. Но Виле не рассмеялась, и смелость вернулась к нему. — Ты не боишься экзаменов? — сказал он, меняя разговор.
— Чего их бояться? Как бог даст, так и будет.
— Конечно. И я не боюсь.
— Ты хорошо учишься, а мне по латыни переэкзаменовка обеспечена.
— Сдашь. Вот увидишь. В следующем году оба будем в пятом классе.
— А ты на кого думаешь учиться?
— Сам не знаю,—Бенюс колебался. — Когда был маленьким, хотел стать... ксендзом, в начальной школе думал быть учителем, а теперь... хм... думаю... офицером...
— А я сама не знаю, кем хотела бы быть...
Они подошли к улице, где жила Виле. Он очень хотел пройтись с ней еще немножко, но не смел этого сказать.
— До свидания, — она протянула руку.
Он только теперь почувствовал, что держит в кулаке красную горошину. Он взял ее двумя пальцами и положил Виле на ладонь.
~ Смотри, как красиво на солнце.
— Будто капелька крови! — восхитилась она. — Из нее можно сделать камешек для колечка. Я украду ее у тебя, Бенюс.
— Бери, Виле. Я тебе отдаю, — ответил он сияя.
Когда Виле ушла, он вспомнил, что не отдал ей перо и забыл похвастаться, что ему доверили патруль. Столько готовился к этому разговору, а когда он наступил, они по сути дела ничего друг другу не сказали. Но ему было весело, безумно весело. Он радовался, что она не посмеялась над той дурацкой дракой и взяла у него горошину. «Кому не везет в игре, тому везет в любви», — вспомнил он слова Зельке. Бенюс вернулся в лавочку, вытряс последние медяки, и на прилавок снова выкатилась красная горошина. Он положил ее на ладонь, и руке стало тепло — будто брызнула капля свежей крови.
Виле хорошо помнит тот день, когда принесла из книжного магазина толстую тетрадь в сером картонном переплете. Страницы блестели, были гладки, как мрамор, а края до того острые, что она палец порезала.
Виле раскрыла первую страницу и крупными буквами вывела: ДНЕВНИК. Надо было найти посвящение, которое бы соответствовало со дер жаниюг тетради. Но Виле еще не знала, что запишет в эту тетрадь. Жизнь казалась ей солнечным летним утром. И она верила, что этим клетчатым страницам суждено увековечить самые светлые минуты ее жизни, ее, гимназистки второго класса.
Она долго не могла подобрать слова, которые каждый раз, когда раскрываешь дневник, напоминали бы ей о чем-то значительном, прекрасном. Надпись на первой странице была для нее как молитва. Она прочитала все афоризмы из «альбомов» подруг, порылась в памяти, но не нашла ничего подходящего. Только спустя добрый месяц она неожиданно вспомнила Ку-дирку, чьи стихи учила наизусть в начальной школе. Виле любила этого поэта, знала наизусть «Лабора», еще несколько стихотворений, но больше всего нравилось ей «Не тот велик».
Вот это настоящие слова!
И она с уважением написала на второй странице, которую оставила для посвящения:
Велики лишь те, кто, себя не жалея,
Всю жизнь только ближним своим посвятил
И дело великое людям оставил...
Это было два с лишним года назад. За это время тетрадь чуть состарилась и потолстела, потому что между исписанными страницами Виле вкладывала цветы и листья. От частого чтения углы страниц поистрепались, распухли, а чистые листы потускнели, потеряли прежний блеск и запах. И чему тут удивляться? Ведь это не просто тетрадь по математике, а дневник, ближайший и вернейший друг Виле, поверенный сокровеннейших ее мыслей. Когда ей было грустно, она вынимала из фанерного самодельного чемодана своего милого друга, листала мелко исписанные страницы, с которых глядело прошлое, и от спокойного, то радостного, то по-детски обиженного тона дневника Виле становилось легче: «Сегодня несчастный день: я получила двойку», «Когда я возвращалась из гимназии, мальчики толкнули меня в лужу. За что? Ведь я не сделала им ничего плохого! Я чувствую себя очень и очень несчастной...», «На уроке учительница выбранила меня за то, что я разговариваю. А я хотела только повторить вопрос учительницы моей подруге, потому что она не услышала. Мне обидно. Погода
хорошая, солнце, а у меня на душе — слякоть...», «Этим утром по дороге в гимназию я встретила нище-» го и отдала ему последние двадцать центов. Ты бы видел, Дневник, как просияли его глаза! А как он благодарил! Ты не можешь себе представить, как приятно сделать доброе дело! Сегодня в большую перемену я не ела булочки с молоком и завтра тоже останусь без завтрака. Зато бедный поест досыта...»
Когда Виле бывало очень весело, она тоже вспоминала дневник. Но перед тем, как начать писать, она всегда листала страницы, пахнущие мятой, и перечитывала некоторые места. Этим она словно проверяла серьезность своих ощущений. Иногда прежние записи вызывали у нее улыбку. Ей начинало казаться, что некоторое время спустя и это событие покажется ничтожным, даже смешным. Тогда она откладывала дневник.
Но сегодня случилось такое, что обязательно нужно записать. На столе в вечернем солнце алеет горошинка. А на душе так хорошо... Виле вытащила из-под кровати чемодан. В нем лежат спортивный костюм, туфельки, несколько кукол, а на самом дне — дневник.
Виле раскрыла тетрадь.
13 апреля 1933 года. Пятница. Вчера папа с сестрами уехали в какой-то Линвартис в Скуоджяй-ской волости. Я не поехала, потому что все (мама, папа и тетушка Матилда) решили, что я должна за-кончить учебный год на старом месте. Была бы моя воля, никогда бы не переезжала в этот Скуоджяй. Мне здесь больше нравится, чем во всех других местах, где мы были до сих пор. Хозяин хороший, усадьба в красивом месте, около шоссе. Правда, до Шяуляя, куда я хожу в гимназию, будет около пятнадцати километров, но на велосипеде — сущий пустяк, могла бы ездить каждый день. Только тетушка не разрешает. У нее домик в городе, детей нет, и они с мужем очень меня любят. Вот почему я не езжу каждый день в деревню, а живу в домике тети Матилды неподалеку от гимназии. Бедная тетушка! Она так опечалилась, узнав, что мы переезжаем! Я бы охотно осталась у нее, но что будет делать мама? Ведь и она меня любит... Скажи, разве не странно, Дневник, что, делая хорошее одному, ты обязательно должна сделать плохое другому? А я хочу добра всем. Что делать? Конечно, все обошлось бы хорошо, если бы родителям не надо было ехать в какой-то Линвартис. Но они должны ехать. Давеча я слышала, отец говорил матери: «Жизнь у нас на колесах. Как у цыган. Огляделся, где лучше, и кати дальше». А мать ответила: «Не для себя разъезжаем. Девочке надо образование дать». Милые родители! Я знаю, вам бы гораздо легче было «разъезжать», если б я не училась, а помогала бы вам по хозяйсту. Вам бы не надо было таскаться всюду, искать хозяйство получше. Это я виновата! Я! Но я хочу учиться и не могу отказаться от гимназии. Не могу, не могу, не могу! Я плохая, тысячу раз плохая!
2 октября 193 3 года. Вторник. Я уже привыкла к новому месту. Деревня Линвартис мне нравится. Там красивое озеро. Мы уже жили у реки, у леса, около шоссе, а у озера поселились первый раз. Лето пролетело, словно молния. Просто удивительно, что с начала учебного года прошел целый месяц и я учусь в четвертом классе.
...Сегодня, возвращаясь с уроков, я видела, как мальчики-шалуны издевались над своим товарищем. Они стащили с его головы шапку и перебросили через забор. Когда мальчик полез за шапкой, Людас Гряужинис толкнул его, бедняжка зацепился за забор и, падая, порвал куртку на спине. Этот несчастный — сын бедной Ронкене из Рикантай, Бенюс Жутаутас. Бесстыдники, бесстыдники... В чем он перед вами провинился? Вы злые кошки, играете с мышью. Для своего удовольствия. Бессердечные вы... Для вас такие шалости — удовольствие. А для него? Подумали вы об этом?
Каждый обиженный человек для меня чем-то важнее, лучше других. А Бенюс... Даже странно, когда подумаешь: мы учимся в разных классах, до сих пор даже поговорить не пришлось, а мне кажется, будто мы давно-давно знакомы... Я хочу с ним подружиться, быть доброй и всегда помогать ему.
Виле еще раз прочла последнюю страницу и минутку посидела, мечтательно улыбаясь.
Красная стеклянная горошина ярко сверкала в лучах солнца.
Виле открыла новую страницу и начала писать:
1 апреля 1934 г. Среда. Удивительный день! Просто себя не узнаю. Наверное, весна виновата. Мне безумно весело. Хочу танцевать, петь, плакать, хохотать. Весь мир мне кажется нежным, слабым ребенком. А я большая, могучая. Вот раскину руки и прижму его к груди, как свою большую куклу Катрите (только не выдай, добрый Дневник, что я все еще играю в куклы!). Такого волшебного чувства я еще не переживала. Что это? Счастье? Конечно. Но назвать это чувство счастьем было бы мало. Это десять, нет, сто, тысяча счастий. Это счастье всего мира. А может быть, у этого могущественного чувства есть и другое название?..
От счастья голова кружится, Любовь впервые я узнала...
Чьи это слова? Не помню. В конце концов, какая разница, сказал их известный поэт или я сама придумала. Любовь! Неужели я влюблена? Когда я училась в начальной школе, мне нравился один робкий мальчик. На перемене мы сидели за одной партой и читали «Анта-нелиса-нелюдима». Одну страницу — я, другую — он. Бенюс мне чем-то напоминает того мальчика.
В воскресенье, накануне экзаменов, пришла мать. Она выглядела очень усталой, даже с лица спала.
— Ты один? — спросила она, тяжело опустившись на стул.
— Сама видишь. Мои соседи учатся в младших классах. У них экзаменов нет, разъехались. — Бенюс заметил застрявшие в складках ее платья усики ржи, вспомнил полевую тропу, по которой ходил каждый день, когда готовился к первому причастию, и почувствовал, как истосковался по родной деревне. — В то воскресенье, мама, я уже буду дома.
Мать не просияла, как бывало раньше, когда она узнавала, что он скоро вернется. Сидела, уронив на колени усталые руки, печально качала головой и с упреком смотрела на сына.
— Что случилось, мама? —Он не мог ее понять. Почему она не выспрашивает новости, как обычно, и сама ничего не рассказывает? В этой корзинке, конечно, лежит свежий творожный сыр, масло, а может быть, и цыпленок. Почему она не выкладывает все на стол, не спрашивает, хватает ли ему еды и что принести в следующий раз? — Ты очень устала, мама? Сегодня страшная жара...
Ее плечи задрожали. Она закрыла лицо ладонями и заплакала.
— Сынушка, сынушка... За что меня господь бог, за что?..
Бенюс растерянно смотрел на мать. От нее шел запах пота и дорожной пыли. Плачущая женщина, следы босых ног в комнате... Он где-то видел такую сцену. Нет, читал в романе, который дал Сикорскис.
— Мама, я ничего не понимаю...
— Перед всеми отказаться от отчима, наговорить на товарищей... Как ты мог, как ты мог, сынок...
У Бенюса похолодело в груди. Он уже забыл тот урок рисования и разговор с Мингайлой, которому нажаловался на Аницетаса, а потом наклеветал на Мышку.
— Вранье! — крикнул он, покраснев со стыда.— Перед классом я только правду сказал. Ведь ты, мама, всегда учила меня говорить правду! Кто мог тебе так подло наврать?
— Не знаю...— застонала мать.— Мне Антанас рассказал.
— Отчим! — неистовствовал Бенюс. — Ах, он уже вернулся?.. Нашла кого слушать. Будто не знаешь, что он с малых лет меня не любит.
— Но он правду сказал. Разве ты не вступил в скауты? — В глазах матери сквозь слезы мелькнул луч надежды.
— Я должен был вступить, мама,— нежно ответил Бенюс. Он подошел к матери, обнял ее за плечи и, устыдившись собственной нежности, снова отошел.— Скауты — хорошая организация. Ты помнишь, как учила меня заповедям божьим? «Люби ближнего, как самого себя». Слова из этих заповедей написаны на нашем знамени. А отчим — безбожник. Ему такое не нравится. Разве ты хочешь, мама, чтобы я тоже перестал ходить в костел?
— Грех говорить такое, сынушка. — Агне вытащила из рукава платок и, вздыхая, долго вытирала лицо.—Я ничего в этих скаутах не смыслю. Может, они и добру учат, только не надо отчима дразнить.
— Пускай он не суется в мои дела, а за своими поглядывает.
— Как ему не соваться? Ты же еще не взрослый, Родители должны о вас, о детях, заботиться.
— Ах, мама. Оставь меня в покое. У меня уже свой ум есть,
— Ребенок ты еще, Бенюкас, ребенок...—прошептала Агне,
— Ты так говоришь, потому что сама ничего не смыслишь, — обиженно сказал Бенюс. — Альбертас Си-корскис давно уже скаут, ему отец ни слова не говорит. Может, ты скажешь, что господин Сикорскис глупее отчима? У Стимбуриса и у бургомистра тоже дети скауты. У всех лучших людей дети в нашей организации. Ты бы радоваться должна, мама, что они меня приняли.
— Все равно, сынушка, все равно. Тебе надо из них вычеркнуться. Спокойней будет.
— Отчим приказал? — губы Бенюса искривились.
— Нет, нет! — Агне снова прослезилась. — Сердце мое говорит. Послушайся, Бенюкас, матери — лучше будет...
— Я тебя понимаю. Ты потому меня хочешь вытащить из скаутов, что отчим против таких организаций. Ты боишься мужа, да? Он тебя пилит? Да, мама? — Он нагнулся к матери, пытливо посмотрел ей в глаза и все понял, встретив умоляющий ее взгляд. — Не бойся, мама. Правда на моей стороне. Со мной учителя, товарищи, бог, а против него — все. Разве ты хочешь, чтобы я шел его дорогой?
— А ты не ходи! Ни с теми, ни с теми! — отчаянно крикнула Агне. — Ты иди сам собой, как все честные люди. И бог поможет.
Он понял, что мать не переубедить.
— Хорошо, я подумаю, мама, — пообещал он, чтобы быстрей кончить неприятный разговор.
— Подумай, сынушка, подумай, — успокоилась Агне.
«Понемногу она свыкнется, и будет хорошо»,— размышлял Бенюс, когда мать ушла. И все-таки на душе было неспокойно. После экзаменов его табель украшали сплошные пятерки — кроме двух четверок — по алгебре и геометрии. В прощальной речи директор Ольвидас несколько раз упомянул фамилию Бенюса, призывая учиться у Жутаутаса трудолюбию. Классный воспитатель Гармус пожал мальчику руку, капеллан Лапинскас подарил сборник религиозных статей, Мингайла обещал достать за полцены путевку в лагерь, а Альбертас Сикорскис сообщил, что его младший брат Валентинас хочет после начальной школы поступить прямо во второй класс гимназии и отец просит Бенюса подготовить сына за лето.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48