В его голосе был упрек.
— Да. Теперь я жалею... Но все случилось как-то само собой...—Виле закрыла руками лицо.—Почему ты так поступил, Бенюс?
— Аницетас накинулся на меня утром. — Бенюс из-
бегал прямого ответа. — По гимназии ползут мерзкие слухи. Гебе приятно, что меня поносят.
— Я не знаю никаких слухов.
— Аницетас выдумывает небылицы, чтобы меня очернить. Ах Виле, почему ты отравляешь нашу любовь?
— Да, Бенюс, я виновата перед тобой, но видит небо, я не хотела ничего плохого. Ни тебе, ни Аницета-су. Я никому не хочу зла. Я стараюсь делать так, чтобы всем было хорошо, а получается наоборот. Не знаю, кто виноват. Прости, Бенюс.
— Для всех никогда не будешь хорошей. Надо выбирать: с одними или с другими.
— Для меня все люди равны. Я хочу добра всем, чем же я виновата, что выходит плохо? Я хотела добра тем, на кого клеветала газета, и соглашалась с Аницетасом, что нужно обыскать подозрительных гимназистов. И вот, сама того не желая, навредила тебе.
— Ты знала, что они собираются на меня напасть? — мрачно спросил Бенюс.
— Я не верила, что ты связан с газетой.
— В тот день я на единицу написал работу по тригонометрии...
— Я знаю...
— Я был очень рассеян. — Ее признание растрогало Бенюса. Ему стало жаль самого себя. — Если бы банда Аницетаса не подняла такого шума, мне бы удалось лучше написать.
— Я тоже так думаю.
— Ты думаешь! — с упреком повторил Бенюс, бессознательно добиваясь сочувствия. — Теперь я не имею права на бесплатное обучение. Мне пришлось становиться на колени перед отчимом и вернуться, поджав хвост, ни с чем. Он показал мне кукиш.
— И ты на него донес из злости. Зуб за зуб...
— Нет. Все — чистая случайность, Виле. Правда, я ненавижу отчима, но я не думал доносить. Если бы я хотел, я бы давно это сделал. — И Бенюс коротко рассказал свою беседу с Мингайлой. Виле внимательно слушала, прикрыв ладонью глаза. Ее лицо как бы прояснилось. Кажется, она поверила. — Я проговорился нечаянно, а Мингайла тут же сообщил полиции. Никакой мести не было, ты не думай. Во всем Мингайла виноват. Не надо было ему трубить об этом на
сборе, и у всех совесть была бы чиста. Арестовали, арестовали... Ясно, могли арестовать... По отчиму давно тюрьма плачет.
— Ты только о себе думаешь, Бенюс. — Лицо Виле снова помрачнело, просветлевшие глаза потускнели. — Сплетен боишься, а не укоров совести. Разве твоя совесть была бы спокойной, если б никто не знал, что по твоей вине человек томится в тюрьме?
— Не я один виноват...
— Да, и я виновата. Я, может быть, больше всех виновата. Мне надо было тебя предупредить... Ты бы не связался с плохими людьми, если бы я сумела на тебя повлиять. А я не сумела. Моя любовь виновата. Не надо мне было дружить с Аницетасом... Из-за меня вы оба несчастны.
— Виле. — Бенюс подошел к девушке и положил обе руки ей на плечи.—Твоя любовь не виновата. Я тебя люблю. — Он нагнулся и поцеловал ее в волосы. — Ты не виновата. Я не сержусь, Виле, что ты вчера была у Аницетаса. Только пойми меня, я не хотел выдавать отчима...
— Теперь поздно об этом говорить.
— Я тебе противен?
— Я разочарована... Мне кажется, все, что было между нами — тяжелый сон.
— Виле...— Бенюс вдруг почувствовал, как она дорога ему, и, перестав сдерживать себя, сжал ее голову ладонями и крепко поцеловал в глаза. — Забудь все. Я уйду из газеты. Ты не слышала, как я сегодня отбрил Сикорскиса. Он хочет напечатать статью против тебя. Ему не нравится, что ты вышла из скаутов. А я прямо сказал, что не все обязаны быть скаутами. Я постараюсь, Виле, чтобы эта статья не появилась.
— Мне все равно.— Виле мягко высвободилась из объятий Бенюса. — После рождественских каникул я уезжаю в Шяуляй.
Бенюс не поверил.
— Совсем?..
— До конца учебного года. Там получу аттестат зрелости, а потом — в учительскую семинарию...
— Почему? — Бенюс тяжело дышал. Он стоял возле нее, не веря своим ушам. — Что, родители снова уезжают?
— Нет. Поцюс продлил арендный договор еще на три года. Я одна уезжаю. Сегодня послала письмо тете. Там мне будет удобней.
— Удобней! — Бенюс глухо рассмеялся. — Разве ты потому едешь?
— Нет. — Виле опустила голову. — Просто неуютно в нашей гимназии. Надоели некоторые люди. Я боюсь, что начну ненавидеть. До сих пор не представляла себе, а теперь начинаю понимать, что такое ненависть.
Бенюс схватил Виле за плечи и повернул лицом к себе.
— Ты бежишь от меня?! Говори! Я тебе противен, ты хочешь от меня отвязаться?
— Я хочу отдохнуть. — Виле слабо улыбнулась. — Мы встретимся летом, когда все немного позабудется...
— Ты не любишь меня? — Он привлек ее к себе и заглянул ей в глаза.— Да! Не любишь! Я тебе противен. Ты просто хочешь убежать от меня, вот что!
— От тебя, Альбертаса, Гряужиниса, Аницетаса...
— Нет, ты не поедешь, если ты меня любишь и не хочешь мне причинить горе. — Бенюс обнял Виле. — Ведь ты не хочешь? Скажи! А может, ты больше не любишь меня?
— Ах Бенюс! — Виле оттолкнула его.— На что такая любовь, которая ничего не дает, кроме боли? Я не умею любить, потому что истинная любовь сильнее зла. Истинная любовь — это нерушимая радость, чистое счастье, благородство...
— Разве мы не были счастливы! — воскликнул Бенюс.
— А сейчас?
— Что же тебе еще? Разве я тебя не люблю?
— Не знаю... Мне кажется, настоящая любовь прошла...
— Прошла...—печально повторил Бенюс. Ему стало стыдно своего унижения. Он отвернулся и выдавил сквозь зубы: — Что поделаешь, раз прошла. Я не думал, что ты так непостоянна...
— Прости, Бенюс. Может быть, я неправа. Если мы правда друг друга любим, расставание ничего не изменит. Мне необходимо покинуть Скуоджяй. Я не хочу сделать несчастным еще одного человека.
— Аницетаса? — Бенюс просто подавился этим словом.
— Да.
— Боишься влюбиться? — В его голосе была из-, девка.
— Нет. Но я ему нравлюсь...
— Ну и скатертью дорожка! — Бенюс обернулся в дверях и, горько улыбаясь, бросил: — Забери с собой и Обмылка. В Скуоджяй станет спокойней.
Дома его ждала мать. Услышав шаги, она вздрогнула и поправила платок, упавший на глаза. Бенюс застыл на пороге.
— Мама...—голос был чужой, веки нервно вздрагивали . — Ты... давно ?
Она молча, усталыми глазами смотрела на слна. Он подошел, поцеловал холодную обмякшую руку. Попытался улыбнуться, но только мучительно сморщился и потупил взор, прячась от душераздирающего взгляда матери.
— Я хотела с ним свидеться, — наконец промолвила она глухо.—Не допустили. И продукты не взяли. Сегодня ночью увозят в Шяуляй.
Бенюс притворился, что смотрит в окно.
— Почему ты молчишь?
— Я не понял, что ты сказала, мама. — Бенюс сел на место Лючвартиса напротив матери. Он собрал всю силу воли, но сердце бешено прыгало, не хватало воздуха.
— Бенюс...
— Что, мама? — Он взглянул куда-то поверх ее головы, на стену.
— Я хочу, чтобы ты смотрел мне в глаза...
— Странно...—Он снова попытался улыбнуться и мельком взглянул ей в лицо. На мгновение их взгляды встретились.
— Ты знаешь, что отец арестован...—сказала она таким голосом, что возражать было нельзя.
— Ну и что?
— Почему ты не смотришь мне в глаза?
— Мама, мне надоела эта игра, — раздраженно ответил он. — Говори, чего ты хочешь.
— Люди говорят...—Минуту продолжалось тяжелое молчание. В комнате было слышно только учащенное дыхание обоих. — Я не верю разговорам. Ты не мог так сделать...
— Я же говорил, мама, что отчим допрыгается. А кроме того, я никогда не считал его своим отцом.
— Он тебе сделал много добра. .
— Може! быть... Но не от любви ко мне. Если бы он тебя не любил...
— Перестань!- зло оборвала Агне.— Ты не знал своего настоящего отца. Не говорил бы так.
— Мой отец несправедливо поступил с тобой. Я знаю.
— И с тобой.
— Пускай. Но он не был изменником родины?
— Может быть... Он изменил только нам с тобой...—Агне минуту молчала, тяжело дыша. Ее лицо постарело, стало чужим. — Я не хочу, чтоб ты его ненавидел. Как бы там ни было, он твой отец. Вы встретитесь в судный день, и господь решит, кого посадить по правую, а кого по левую руку. Может, вас обоих всевышний посадит по правую и во веки веков вам придется быть вместе. Я надеялась, что твое сердце склонится к Антанасу и ты будешь считать его настоящим отцом. Поэтому старалась забыть прошлое и ни добром, ни злом не поминать виновника всех наших бед. — Агне смахнула слезу. — Правда, раза два я рассказывала о нем, — но хотела, чтоб ты сравнил этих двух людей и увидел, кто стоит большего. Пускай бог простит мне худое слово, других у меня нет для Монгирдаса.
Бенюс вздрогнул.
— Монгирдаса...—машинально повторил он.
— Вот-вот. — Агне покачала головой. В ее глазах отразилась мука. — Так прозывался твой отец.
— Монгирдас...—тихо повторил Бенюс.— Моя настоящая фамилия...
— Вот-вот... Он не захотел тебе дать своей фамилии. Он был бессердечный человек, да простит мне бог худое слово. Я уже говорила, что хотела уехать в Америку. Монгирдас выманил у меня все деньги.
— Да, ты уже рассказывала...
— Ты не знаешь всего, что было.—Агне говорила шепотом. — В том году объявили независимость Литвы. Монгирдас входил в литовский комитет. Он скупал у бермонтовцев оружие, агитировал крестьян идти добровольцами против большевиков. Он был большой деятель. Хитрый, ученый, красиво умел говорить. Я поверила ему, что, когда выгонят врагов, жизнь станет лучше... хотела помочь независимости и отдала Монгирдасу свои золотые...
— А он? — у Бенюса перехватило дух.— Оставил эти деньги себе?
— Нет, отдал в банк. В Каунасе. Бенюс просиял.
— Я им горжусь, — взволнованно сказал он. — Он патриот. Я не знал, что у меня такой отец.
Агне тяжело вздохнула.
— Он боялся большевиков. Говорил, что они хозяйство отнимут. И я дудела с ним в одну дуду, надеялась, что стану на той земле хозяйкой. Дура. Не большевиков мне надо было бояться. Большевики ничего худого бы мне не сделали. От них я одно хорошее видела.
— Тебя уже сагитировал...— Бенюс не закончил, но мать поняла.
— Надо было зайти в воскресенье утром: Ронкис деньги оставил, — тихо сказала она.—Ты поторопился...
Бенюс закусил губу. «Она не сомневается, что я посадил отчима», — подумал он и почувствовал росинки пота на лбу. Отвернувшись к окну, Бенюс нарочито спокойно спросил:
— Деньги оставил? А откуда достал? Почему не дал, когда я просил?
— Он передумал...
— Передумал!
— Сынушка, сынушка...— голос Агне сорвался. Несколько мгновений она боролась с надвигающейся слабостью, глотая комок, засевший в горле. Но сил, чтобы справиться с нервным напряжением, не хватило, и Агне сдалась. Бенюс смотрел на вздрагивающие плечи матери и не мог вымолвить ни слова. Она лепетала, нагнувшись к столу: — Чуяло мое сердце... А может, я ошибаюсь?.. Может, зря люди наговаривают?.. Господи, господи... За что ты меня караешь?.. Что я тебе сделала? Отнял мужа, теперь сына отнимаешь... Господи, господи, смилуйся...
— Успокойся, мама.— Бенюс встал и, протянув руку через стол, погладил плечо матери.— Люди преувеличивают. Было совсем не так...
Агне подняла голову. В заплаканных глазах мелькнула надежда.
— Не так, мама. Не надо слушать сплетен... Люди — злее гадюк...
— Вот-вот...—Она попыталась улыбнуться. — Все
так сложилось, что я поверила... Ты не мог выдать отчима. Посмотри, сынок, мне в глаза.
Бенюс поднял глаза, посмотрел на мать и глупо улыбнулся. «Снова раскис», — подумал он с досадой. От этой мысли зашумело в ушах, он опустил голову и почувствовал, как в нем нарастает злоба. Оправдываться? В чем? Что он сделал плохого? Выдал человека? Ничего подобного! Это дурацкое недоразумение. А если бы и да? Что тут такого? Он только исполнил бы свой долг перед родиной, и все! Но он не выдал и не исполнил своего долга. Ему помогла случайность, Мингайла сделал его героем.
— Смотря как понимать предательство, — сказал Бенюс, увертываясь от прямого ответа. — Ягелла принял корону короля польского и за это отдал полякам Литву. Мы называем его предателем, а поляки — героем...
— Сынушка...— прошептала Агне.— Мне до твоего Ягеллы дела нет. Я не для того пришла.
— Хорошо, мама.—Бенюс решительно встал.— Я виноват в том, что арестовали отчима, но...
— Ты... виноват? — выдавила Агне, и последний проблеск надежды угас в ее глазах.
— Но не я один виноват, — прервал Бенюс, поддаваясь наплыву чувств.— Я не хотел, чтобы это случилось, но раз уж случилось, не жалею. Я не предатель. Предатель тот, кто отрекается от товарища, а между мной и Ронкисом не было ничего общего. Наоборот — мы были врагами, боролись. Я не виноват, что он проиграл.
Агне сидела, словно окаменев. Ее лицо стало серым, уголки губ опустились, усталые глаза были устремлены в окно. За одну минуту она постарела на десять лет.
— Отчим получил то, чего хотел,—тихо добавил Бенюс, тоже глядя в сад за окном.
Мать ничего не ответила. В вечерних сумерках отсчитывал секунды будильник на этажерке. У сеновала гомонили вороны, в соседнем дворе незлобиво лаял пес, кричали дети. На местечко со всех сторон надвигался холодный, бодрящий зимний вечер.
Агне вздрогнула, словно очнувшись от дремоты.
— Пойду, что ли...—Она оперлась рукой о стол и встала.
— Поздно уже. Могла бы переночевать...
— Дом один. Не могу,—устало ответила она.— Пойду...
«Надо было оставить ей надежду...» — подумал Бе-нюс. Жалость сдавила ему сердце. Он подошел к матери, хотел поцеловать ей руку, но Агне вдруг повернулась боком и потянулась за корзинкой, поставленной у стены.
— Продукты я отдала хозяйке. Там найдешь сыр с тмином... Да благословит тебя бог...— Она поправила платок и, шатаясь, вышла из комнаты. Во дворе о чем-то вспомнила и вернулась.
Бенюс стоял на крыльце без шапки и ждал, когда она скроется за воротами. Теперь она снова шла сюда.
— Я деньги забыла. Ведь тебе за учебу платить...— Агне расстегнула пуговицу шубенки.
— Не надо... мама... У меня уже'есть... Мне обещали... Эти деньги тебе пригодятся.
— Обещали?..—Ее руки бессильно повисли.
— Да... Учитель... Верну, когда выучусь...
— Хорошо...— Она сгорбилась, заглянула в пустую корзинку и пошла, с трудом переставляя ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48