Чего стоишь, будто кнутом вытянули? Садись. Подвезу.
Пока Бенюс добрался по слякоти до телеги, Жасинас крякал, ерзал на сиденье и поносил Ронкиса. Наконец телега тронулась. У Жаленай большак был залит водой, и Бенюс обрадовался, что Жасинас его взял. Дорога пролетела незаметно. Старик был любопытен: выспрашивал, чему учат в гимназии, ругал учителей, которые, по его словам, распускают молодежь, и не забывал проехаться по адресу Ронкиса. Тем не менее Жасинас охотно слушал рассказы Бенюса из истории и географии, изредка вставляя уничтожающее замечание: «Врут книги, быть того не могло», а то и хвалил: «Красиво брешешь, есть башка на плечах». Бенюс чувствовал себя на коне. Он трещал без передышки и становился все красноречивей, а Жасинас только покрякивал и поощрял его грубой похвалой.
Не доезжая Жаленай, они встретили телегу со скарбом, которую с трудом тащила паршивая кляча. На куче узлов сидела, сжавшись, женщина. Рядом с телегой, гнусаво понукая лошадь, шлепал по грязи маленький потный человечек. Бенюс приподнял фуражку, но путники не ответили на приветствие.
— Наши Ремейки...—удивился мальчик.—Куда они собрались?
— Не умели жить, вот и пустили с торгов. — Жа-синас отхаркнулся и сплюнул через плечо. — Его землю Сикорскис купил. Барину пятнадцать гектаров не хватает, и ровно полторы сотни наберется, хе-хе.
— Ремейка был добровольцем, — заметил Бенюс.
— Был добровольцем и остался добровольцем. Никто у него этой чести не отбирает. А землю отдавай, коли работать не умеешь!
— Куда он едет?
— Доброволец, — продолжал Жасинас, словно не расслышав вопроса. — Можешь хоть генералом у добровольцев быть, а раз головы у тебя нет, кыш за курами смотреть! Земля это земля, и землей останется. С землей как с бабой: хитрость нужна и обхождение. Голова нужна! А Ремейка — дудки! Почему Сикорскис вглубь да вширь растет? Умеет! Реформа ему всего восемьдесят га оставила, а большую половину порезала на клочки и раздала голытьбе. Другой и ничего себе человек, вроде Ремейки — за независимость боролся, крест «Витиса» получил, трижды ранен. И все-таки земля это земля, землей и останется. Ее крестом не вспашешь... Земле хозяин нужен. А Сикорскис — хозяин. До полтораста пятнадцати гектаров не хватает, хе-хе...
Бенюс молча глядел на удаляющуюся телегу. Ему было жалко Ремейки, но он не смел признаться в этом Жасинасу.
— Мир создан для людей хитрых, — рассуждал старик. — Хитрый как сыр в масле катается, а дурень болтается вроде дерьма в проруби.
— Не всем быть хитрыми, — сказал Бенюс.
— Хитрость это наука. Захочешь хитрым быть, научишься. А не хочешь учиться, болтайся в проруби, хе-хе... Как твоя мать. Вышла за нищего и всю жизнь в темноте... Будто здоровых мужиков на свете мало...
Бенюс не соглашался с Жасинасом, хотя и видел в мыслях старика крупицу истины.
— Директор говорит, наши крестьяне очень отсталые, — сказал он, задумавшись, — в Латвии по деревням лучше живут. Там люди трудолюбивые, образованные.
— Образование! Дудки! Там у людей голова на плечах, как у Сикорскиса, вот что.,.
Перед пасхой Ронкисы закололи кабанчика, и Бе-нюс впервые увидел такой богатый праздничный стол. В самой середине Агне поставила миску с писанками и тарелку с нарезанным куличом, вокруг выстроила остальную еду: сыр, окорок, колбасу, холодец, а на одном из углов примостила кувшинчик с веточками можжевельника и пушистой вербой. Отчим сел в конце стола, рядом с ним устроился Шарунас, дальше Бенюс, а рядом с Бенюсом — мать. Агне была в белой блузке со сборчатыми рукавами и черной суконной юбке, которую когда-то к свадьбе подарил ей Ронкис. Обычно она не носила кольцо, боялась потерять, но теперь на ее пальце сверкало начищенное суконкой до блеска обручальное кольцо, а в уложенных на затылке косах голубели новые ленточки. Глаза у матери радостно сияли. Она как-то помолодела, стала бойчее, красивее, все время добродушно улыбалась, потчевала всех, и голос у нее звучал нежно, мелодично. Бенюсу вдруг показалось, что мать сейчас прищурится, запрокинет голову и запоет звонким грудным голосом, как десять с лишним лет назад, когда он был еще совсем маленьким.
— Бенюкас, бери колбасы. Ведь любишь. А может, хочешь окорока с хреном? Давай сюда миску, подложу холодца. Шарунас, подай-ка уксусу,— суетилась Агне вокруг своего старшего, любимого сына.
— Спасибо, мама. Мяса я уже наелся до отвала. Лучше возьму яйцо.
— Давайте все возьмем, — предложил Шарунас. — Выберем покрепче и будем биться.
Мать с отчимом взяли себе сверху, не выбирая, а Бенюсу показалось, что самое крепкое яйцо то, на котором он нарисовал двух рыцарей, дерущихся на мечах. Он обхватил рукой писанку, оставив открытым только острие, и протянул матери. Агне стукнула, и ее яйцо раскололось. Шарунас, приглядевшись к Бенюсу, таким же манером обхватил свое и протянул самый кончик отцу. О, сколько было смеху, когда он выиграл !
— Папа, посмотри! — хохотал мальчик, стуча об стол деревянной писанкой, которую принес ему в подарок Бенюс. — Тут ненастоящее!
— Ах ты, мошенник! — Ронкис шутя схватил Шару наса за ухо и небольно покрутил.— Кто тебя научил людей обманывать?
— Я не хотел обмануть,—оправдывался ребенок,—Я ведь показал, что мое яйцо деревянное... Я больше никого не буду обманывать. Не сердись, папа. Хорошо?
— Хорошо уж, хорошо.—Ронкис обнял Шарунаса и поцеловал в макушку. — Я знаю, из тебя вырастет справедливый человек. Ты никого не будешь обижать и других не дашь в обиду.
— Теперь вы бейте, — обратился Бенюс к отчиму. Его раздражало, что отчим так ласков с Шарунасом.
— А может, и у тебя деревянное? — пошутил Анта-нас.
Бенюс обиделся.
— Прошу посмотреть.—Он встал и через стол протянул писанку. — Бери, попробуй.
— Не надо. Издали видно, что настоящее.
— Все равно, возьми и пощупай, — упирался Бенюс. — Еще скажешь, деревянным бил.
— Ладно уж, пощупаю.—Ронкис взял писанку и стал ее рассматривать. — Только сперва скажи мне, разве всех в гимназии учат так грубо разговаривать со старшими? — Бенюс ничего не ответил. Антанас молча вертел в руке яйцо. Было видно, что рисунок его заинтересовал. — Твоя работа?
— Что? — Бенюс поднял глаза и снова отвернулся, встретив холодный взгляд отчима.
— Да вот эти два головореза с ножами?
— Покажи, папа! — Шарунас вырвал из рук отца писанку.— Ой-ой! Да ведь это ты нарисовал, Бенюкас! Как красиво, ой до чего красиво! И я хотел вот сам нарисовать, только не вышло.— Мальчик нашел в миске яйцо и подал отцу. — Погляди, вот овцы, а тут пастух. У ног собака лежит. Видишь?
— Ты очень красиво нарисовал,—похвалил отец, оттолкнув локтем писанку Бенюса.
— Я видел, — вмешался Бенюс. Его писанка действительно была красивее Шарунасовой, и несправедливость отчима очень обидела мальчика. — Там нарисованы не овцы, а куча камней. А вместо собаки намалеван пень. Пастух лопнул надвое и в руках у него не кнут, а колодезный журавль. Если бы Шарунас не сказал, что эта мазня значит, я бы и не понял.
— Я забыл пастуху шею пририсовать, — жалобно вздохнул Шарунас.
— Не унывай. — Антанас потрепал сына по шеке. — На будущую пасху лучше получится.
— Ой! —Шарунас приплюснул нос к окну.— Пя-трукас с Мортяле идут! Мама, где мой мешочек? — не дожидаясь ответа, прошмыгнул под столом и сломя голову кинулся в сени. Вскоре он вернулся с гостями. На груди у них висели полотняные мешочки, а в руках дети держали палки, чтобы отбиваться от собак.
Все поздравили друг друга со светлой пасхой, и дети затянули свою песенку:
Я маленький, просто С горошину ростом. Малы мои ножки — Как хлебушка крошки. — У двери стою я. Яичка хочу я,—
присоединился Шарунас. Агне дала детям по писанке. Шарунас положил свою в мешочек, который мать повесила ему на шею, пока они пели, и вышел вместе с детьми кузнеца Гаудилы.
Деревня праздновала. В усадьбах скрипели качели, гомонили дети, мелькали яркие платья девушек. То тут, то там галдели развеселившиеся мужики, а кое-где уже и петь начали. Пока взрослые шумели в избах, дети катали яйца на солнышке; проигравшиеся с ревом бежали домой жаловаться, просили еще яиц, другие же карабкались на качели и, уцепившись за веревки, так сильно раскачивались, что от ветра начинали слезиться глаза.
Больше всего народу собралось во дворе Симути-са. Девушки, усевшись возле колодца, пели про парней, а те, собравшись на крыльце клети, отшучивались. Из избы доносились крики подвыпивших гостей, которые перекрывал глуховатый голос Жасинаса: «Земля есть земля, землей останется». А за сеновалом пареньки гоняли дубинками «рипку»1. Трудились в одних рубашках, закатав рукава, и до того размахались, что издали подойти страшно. У хлева была ровная, утоптанная горка. Тут сын Симутиса Витас соорудил несколько желобков, и теперь дети катали яйца, разделившись на две партии.
1 Народная игра типа лапты.
Бенюс поздравил всех с пасхой, а Витасу подал руку. Все с любопытством уставились на гимназиста.1
— Чья очередь катать? — спросил он, подойдя к желобку и вынув из кармана два яйца.
— Моя,—ответил Витас. — Ладно, уступлю. Кати. Бенюс посмотрел на пущенные раньше яйца. Яиц
было четыре. Одно из них, в зеленых елочках, лежало ближе всех к желобку. Бенюс прицелился в него и с половины желобка пустил свою писанку. Арнис Сальминис ахнул, но уже в следующий миг подпрыгнул от радости: писанка гимназиста пролетела мимо, не задев его яйца, и остановилась в двух пядях от главной дорожки.
Витас поплевал на ладони.
— Ну и мишень! — обрадовался он, выбирая в шапке подходящее яйцо.—Поди-ка сюда, желтенький. У тебя оба конца ровные, как у бочонка. Долетишь до новенького. Ну, побежал, бочонок!..
Витас пустил желтое яйцо. Писанка полетела мимо «елочки» Арниса и чокнулась прямо в бок «новенькому». Во второй заход Бенюс потерял второе яйцо, которое задел Арнис Сальминис. Третье он проиграл пастушку Таутмилы. Потом ему повезло: он вернул свои и еще выиграл почти дюжину. Но после этого счастье снова отвернулось, на этот раз окончательно, и он прокатал все до единого. Витас предложил два яйца «на обзаведение», но Бенюс отказался.
— Я не из яйца вылупился, — отрезал он, стараясь казаться равнодушным. — Большое дело, проиграл. Если хотите знать, мне просто надоело это катание, и я нарочно проиграл. Скучная игра, надоело.
— Тогда пошли «рипку» бить, — предложил Витас.
— А чего-нибудь поинтереснее не придумаешь?
— Пошли покачаемся!
— В пятнашки!
— В прятки! — посыпались предложения.
— Ерунда. — Бенюс снисходительно оглядел ребят, раздумывая, чем восстановить в их глазах свой авторитет, уроненный неожиданным поражением на «яичном» фронте. — Все ерунда. Просто времени жалко на такие игры. Впрочем, чего хотеть — тут ведь не гимназия...
— Во что ж вы там играете, в этой своей гимназии? — обиделся Витас. — Баскетбол, футбол, пинг-понг. Альбертас Сикорскис рассказывал...
— Сикорскисов Альбертас только и знает, что свой пинг-понг,—с презрительной усмешкой прервал Бе-нюс. — Ему нравится целыми днями киснуть в комнате. Эх, что твой Альбертас смыслит в играх! Дай ему финку, с двух шагов в баскетбольный щит не попадет. Знаете, что такое финка? Это такой небольшой кинжал с позолоченной рукояткой. Конец немного загнут, как у сабли. А острый! Бросишь на лезвие волос — раз! — и нету. Так вот, мы выстраиваемся перед мишенью — а мишень малюсенькая, в замочную скважину,— и, один за другим, цок! цок! — в самую серединку. Конечно, не все попадают. Есть у нас в классе такой Гряужинис, хулиган и хвастун. Тот однажды как мазанет мимо, финка ударилась о забор и сломалась...
— И у тебя есть такой метательный нож? — спросил кто-то из слушателей.
— У меня... нет... Но можно попросить.— Воображение у Бенюса разыгралось вовсю.—Однажды поспорил я с одним парнем, что попаду с десяти шагов в картошку. Я выиграл, и этот парень должен был мне финку на всю неделю отдать. Кто хорошо кидает, тому не надо финку покупать.
— С десяти шагов в картошку! — воскликнул Ар-нис Сальминис.
— Это ерунда. Один раз я заколол воробья, который на крыше гимназии сидел.
— Зимой я из лука ворону убил, — откликнулся Витас.
— Из лука легко попасть. Да еще в ворон}/. А ты попробуй финкой воробья заколоть! Из лука в гимназии только первоклассники стреляют. — Бенюс окинул ребят вызывающим взглядом. Все смотрели на него с завистливым уважением. Только Витас Симутис равнодушно вертел головой.
— А ты простой нож метать умеешь? Складной? — спросил он.
— Складной не годится,—спокойно ответил Бенюс, раскусив подвох. — Не для того он сделан.
— Умел бы хорошо кидать, и складной бы годился. Хвастаешь ты, Бенюс, вот что...
— Не веришь? Ребята, вы не верите, что я правду говорю? — Бенюс огляделся, словно в поисках свидетелей, которые могли бы подтвердить его слова, и вдруг увидел, что около хлева сидят на бревнах трое: Пятрайтис, кузнец Гаудила и отчим. Они курили
и тихо разговаривали, изредка поглядывая на детей, Бенюс подумал, что отчим мог услышать спор, и ему стало очень неловко. Он отвернулся и подошел ко второму желобку, где столпились дети поменьше. «Я еще покажу Витасу», — думал Бенюс. Он не знал, что «покажет», но был полон решимости. Надо обязательно что-то сделать, чтобы удивить, привлечь на свою сторону деревенских ребят и унизить в их глазах Витаса.
Когда Бенюс подошел к стайке малышей, половина детей уже проигралась. Шарунас сидел на корточках около желобка, держа полную шапку яиц. Глаза у него лихорадочно блестели.
— Гляди, Бенюкас, какую я кучу накатал! — Он приподнял шапку, полную яиц, и указал взглядом на оба кармана. Карманы торчали, будто набитые яблоками.— А где твои писанки? — Бенюс с достоинством повел плечами.—Чего ждешь, Пятрюкас, тебе катить, — заметил Шарунас сынку кузнеца.
— Я... я...— У Пятрюкаса дернулась губа, он сморщился, и из его глаз полились слезы.— У меня больше нет... яиц...
Шарунас поднял недоумевающие глаза, увидел кислые лица проигравшихся друзей, и радость победителя как рукой сняло.
— Не плачь, Пятрюкас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48