Новички должны дать торжественную клятву, что будут держать все услышанное в тайне. Потом им дают какое-нибудь задание — написать статейку, распространить десяток номеров газеты или метнуть камень в витрину еврейской лавки. Таким образом, их с первого шага включают в деятельность клуба и после испытания принимают в действительные члены. При подборе кандидатов здесь не смотрят на социальное положение. Единственное непременное условие — будущий член клуба должен обязательно быть литовцем, да еще патриотически настроенным, должен доказать делом свою национальную сознательность. Каждый из «юных патриотов» уже чем-нибудь «отличился». Бенюс организовал памятное сожжение брюк Габрена-са и избиение Бориса, Гряужинис свалил кирпичом Аницетаса, сын владельца колониальной лавки Альгис Трумпис вылил бутылку керосина в мешок с сахаром в лавочке Зельке, Гядгаудас Варненас написал угрожающую анонимку учительнице Даумантайте, Люч-вартис нарисовал большой плакат — богатый, откормленный купец с широкой бородой сдирает последнюю рубашку с мизерного человечка — и написал: «Кто покупает у еврея, тот помогает грабить свою нацию! Крестьяне, торгуйте только со своими братьями — литовцами».
Собравшись, они хвастаются «подвигами», обдумывают новые выходки и искренне верят, что исполнили святой долг перед родиной. Они знают: то, что они делают — непозволительно. Их могут выследить и наказать. Но в их возрасте любят риск, и они не боятся наказания; у них столько фанатической веры в себя и в ту невидимую, но осязаемую силу, которая стоит за плечами Сикорскиса, что никто серьезно не думает о последствиях. Наконец им просто интересно. Домик Луоке — как горная вершина, достигнув которой можно свободно дышать пьянящим воздухом воли. Путы дисциплины разорваны и выброшены вместе с дурацкими правилами поведения, годными, возможно, для учеников младших классов. Это взрослые парни — им по восемнадцать, девятнадцать и больше лет — и они не нуждаются в директорской соске. Им папиросы подавай, вино, девушку. Все курят (кроме Альбертаса), попивают вино, иногда контрабандную водку, которую достает старик Луоке, а те, кто постарше, захмелев, направляются к девушкам пивовара Зарембы... Утром бредут в класс сонные, с пустой головой. Если после такого собрания их вызывают к доске, двойка обеспечена. Серьезное предупреждение. Не один, заплатив плохой отметкой за вчерашние удовольствия, дает клятву забыть дорогу к Луоке, но проходит несколько дней, и снова приятные воспоминания о вечере сладко манят, тянут в темную, укромную улицу Глуосню. Снова старые друзья, рюмка, пьянящий папиросный дымок. В тесной комнатушке, пропахшей бриллиантином и винными парами, где еще недавно зубрили формулы и иностранные слова, снова с пафосом произносятся фамилии знаменитых политических деятелей, названия государств, цитаты из последней речи Гитлера или Муссолини. Если послушать со стороны, можно подумать, что тут не гимназисты, утром обманывавшие шпаргалками учителей, а высокие государственные мужи, собравшиеся вершить судьбы республики.
Собранием руководит председатель клуба Сикор-скис. Его угловатая крупная голова высокомерно откинута, черные волосы зачесаны набок, в глазах — презрительная усмешка. Альбертас ходит от окна к двери и обратно, не обращая ни малейшего внимания на собравшихся, и говорит так, словно для него важнее всего — убедить самого себя. Да, пока их клуб только детская игра. Но со временем он вырастет в значительную политическую организацию. История знает тому много примеров. Ведь Гитлер с Муссолини начали с маленькой группки, а сегодня в их руках. Главное, чтобы провозглашаемые идеи одобрило большинство нации, и победа обеспечена. А «Юные патриоты» как раз и выражают надежды всей Литвы. Они ближе к нации, чем Сметона, снюхавшийся с польскими панами, и его глупый сейм, который довел страну до того, что литовцам уже мало места на родине и какой-то сумасшедший профессор должен искать для них приют в дикой саванне Бразилии. Какой гнусный бред! Этот профессор или идиот, или подкуплен иностранцами. Предательство! Честный литовец никогда не согласится, чтобы нашу священную землю, где покоятся кости героев нации, попирали ноги пришельцев. Пусть лучше нас поработят русские, немцы или же поляки. Пускай уничтожат до последнего человека, как они уничтожили прусские племена. Тогда хоть летописцы запишут, что мы погибли с честью, отважно сражаясь с вдесятеро превосходящим врагом. А что хорошего могут сказать летописцы о нации дезертиров, которые, бросив могилы праотцев на поругание иноплеменникам, убежали в какой-то обезьяний край? Не самим надо бежать, а гнать вон разношерстных пришельцев, отобрать у них имущество, накопленное на нашей земле, и разделить его между литовцами. Литовцы — горсточка по сравнению с великими нациями. Ну и что? Были времена, когда перед этой горсточкой трепетала вся Европа, которую наши предки спасли от нашествия монголов. А наши западные соседи — немцы! Разве они не помнят Грюнвальд, где Витовт Великий на все времена подорвал могущество крестоносцев? Если бы не литовцы, ныне по всей земле, до Москвы, звучала бы немецкая речь, а Варшаву постигла бы судьба Кенигсберга. Вот как величественно прошлое Литвы! В этом прошлом мы должны черпать силу, как говорит национальный гимн, который мы поем каждое утро перед уроками. Наш долг вернуть Литве былое величие.
Где слава та, что громом прогремела?
Где предки, их святое дело?
О Вильнюс, что с твоим величьем стало,
Величием, что прославляло
Литву, отчизну нашу?
Мы ответим поэту на этот вопрос. Правда, пока мы слабы, и нечего говорить об освобождении Вильнюса. В первую очередь надо вернуть Литве древние литовские племена — куршей, латгальцев, селонов, латышей. Когда Латвия будет присоединена к Литве, мощь нации удвоится, и легче будет столковаться с поляками.
— Послушайте, — сказал Лючвартис, который сидел на кровати ближе всех к окну. — Кажется, за окном что-то шуршит.
Но Альбертас был настолько увлечен, что пропустил мимо ушей предупреждение товарища.
— Вам надо прочесть книгу Гитлера «Майн кампф», — рассуждал он, расхаживая по комнате и недружелюбно косясь на курящих. — Фюрер говорит, что не все люди — люди в полном смысле этого слова. Правда, они люди по внешнему облику, по способности мыслить, — словом, по всем признакам, по которым их не причислишь к животным. И все-таки по своим духовным качествам они ближе к обезьяне, чем к человеку. Только люди арийской расы — полноценны. Мы, литовцы, можем гордиться, что принадлежим к арийской расе, чей гений призван обновить мир.
— Но ведь Гитлер ставит выше всех немецкую нацию, — заметил Бенюс. — По его теории немцам должен принадлежать весь мир.
— Каждый патриот хочет возвысить свою нацию, — Сикорскис бросил беглый взгляд на Бенюса и продолжал ходить по скрипящим половицам, заложив руки за спину. — А в действительности все арийские нации имеют право бороться за независимость. Кто победит в этой борьбе, тот и будет петь Италия с Германией уже начали борьбу. Их примеру должны последовать и мы.
— Что мы значим рядом с такими великанами? Растопчут, — усомнился кто-то из сидящих на кровати.
Сикорскис злым взглядом поставил на место выскочку.
— Кто не верит в свои силы, тот всегда проиграет. История уже доказала, что гибнут не маленькие, а неспособные нации. И в природе то же самое. Разве вы не видели, как маленький петушок прогоняет большого, сильного петуха, а рослого мужчину побеждает в драке куда более слабый физически? Мир похож на гигантскую клетку, полную зверей. Большие, сильные глотают тех, кто поменьше, послабее. Случается и наоборот. Мангуста убивает змею, которая сильнее ее, а змея, улучив случай, может убить своим ядом большого хищника. Разве война Японии с Китаем, который больше ее в шесть раз, не похожа на поединок мыши с котом?
Все очарованы красноречием Альбертаса. Они раскуривают погасшие папиросы и одобрительно кивают. От вина лица раскраснелись, глаза блестят. Только Гряужинис пьет вино, как воду.
Он выпивает рюмку до дна, наливает снова и протягивает через стол Сикорскису.
— Гряужинис предлагает выпить за мангусту и змею. Тяпнем, старик. Что? Не хочешь? Не нравится, что я не поднял тоста? Ладно, Гряужинис поднимает. Ему ничего не стоит выпить с добрыми друзьями лишнюю рюмку. За змею и мангусту! Оп-ля!
В это время раздался стук в дверь. Все машинально спрятали под стол папиросы и переглянулись.
— Не бойтесь,—успокоил Бенюс, хотя и сам смутился. — Хозяева никого не пустят. Мы договорились.
— Этот контрабандист со своей шепелявой бабой — настоящие сокровища, — осклабился Альбертас. — За несколько центов собственную мать продадут. — Он знаком приказал всем молчать, а сам тихо приоткрыл дверь в сени и, приложив ухо к щели, прислушался.
— Кто там штучится? — спросила Луокене сонным голосом.
— Инспектор. Почему ваши ученики шумят? Впустите. Я должен проверить.
— Я ваш не жнаю, гошподин, — почтительно прошамкала Луокене. — Прошу днем жайти, ночью мы никого не пушкаем.
— Напрасно вы стараетесь прикрыть проделки наших учеников,—раздался голос. — Откройте, сударыня, иначе вас ждут серьезные неприятности.
— Ну, уж, жнаете, прошба не угрожать. Ешли хочешь девочек, прошу в четвертый дом шлева — к Жа-рембе, а ученикам мешать не пожволю.
Сказав это, старуха проверила засов и вернулась к себе.
— Ну и баба! — восхитился Альбертас, закрывая дверь.—Надо за нее держаться. Позови ее, Бенюс.
Вскоре в дверях показалась усатая толстуха с исси-ня-красным лицом, разбухшая от домашнего пива. Крошечные хитрые глазки алчно блестели под низким лбом, на котором, словно прорезывающиеся дьявольские рожки, темнели две черные волосатые родинки.
— Баричи, может, водочки жахотели? — спросила она голосом ведьмы.
— Не надо.—Сикорскис махнул рукой.— Я слышал, как вы послали к черту учителя тригонометрии Габренаса, и хочу сказать, что поступили вы отлично.—Альбертас порылся в кармане и вынул полли-та. — Возьмите. Ведь разговор в сенях вас немного утомил?
Старуха выскользнула из комнаты, пятясь, словно утка, которую тянут за хвост. Униженно кланяясь, облизывая толстые губы, она шепелявила:
— Шпокойной ночи, баричи. Шладких шнов... Шпа-шибо, шпашибо...
— Я думал перенести печатание газеты в другое место,—сказал Сикорскис, когда хозяйка исчезла за дверью. — Но вижу, что дома, лучше этого, пока нет. Мимо таких церберов никакой учитель не проскользнет.
— Ты не ошибаешься, это был Колун? — спросил Бенюс.
— И Обмылок. — Сикорскис многозначительно оглядел испуганных друзей.
— Ему, верно, одного кирпича мало,— буркнул Варненас.
— Честное слово! — героически выпятил грудь сын городского головы.— Гряужинис сожалеет, что не выбрал кирпич поувесистей и не попал на несколько сантиметров выше. Но он может исправить ошибку и, даю голову на отсечение...
— Да, Аницетаса надо утихомирить, — согласился Сикорскис. — Хорошо бы его из гимназии вытурить...
— Да уж все было на мази,—откликнулся Варненас, — и Людас хорошо выполнил свое задание, только все дело испортила Римгайлайте. Глупая девка. А может, она влюблена в Аницетаса? Просто не знаю, как объяснить ее поведение. Подумайте, сама скаут, добрая христианка, а моет еврейскую лавку за какого-то безбожника! Помогает врагу нации готовить уроки! Тьфу!
— Конечно, с Аницетасом могло все иначе кончиться, если бы не вмешалась Виле, — согласился Альбертас. — Пока Стяпулис болен, Гальперин нанимает на его место другого мойщика. Жить не на что, успеваемость начинает хромать. В триместре двойка, в другом — вторая. Переэкзаменовка. А у кого переэкзаменовка, того нетрудно оставить на второй год. И катись себе, умник, из гимназии.
— Она любит Аницетаса, — убежденно сказал Варненас.
— Чепуха! — Бенюс взглянул на него с бешенством. — Характер у нее такой, она всем помогает.
— Милосердная, видите ли...
— Как Зарембины девки...— прыснул кто-то в углу.
— А деньги берет?..
— Честное слово, Гряужинис... Все от души рассмеялись.
Бенюс вскочил с кровати, где сидел рядом с Лючвартисом.
— Кто сказал про деньги? — спросил он в бешенстве. — А ну, повтори!
Сикорскис подошел к Бенюсу.
— Альбертас многозначительно подтолкнул Жутаутаса. — А что плохого, если и сказали? Разве мы настолько погрязли в политике, что и посмеяться не можем? Садись! И не защищай Виле. Смотри лучше, чтобы она тебя в свою веру не обратила...
— Дурак...
— Жутаутас...— Сикорскис побелел, но овладел собой, взял со стола рюмку и налил. — Выпьем, Бенюс. Юным патриотам не стоит ссориться. А вы придержите языки. Трумпис, Варненас! Извинитесь перед товарищем.
— Каюсь...— буркнул Варненас, бия себя в грудь.— Все рассмеялись. В это время Трумпис встал и очень серьезно протянул руку Бенюсу. Бенюс смягчился.
— Ладно... Хорошо...—сказал он, одной рукой взял у Альбертаса рюмку, а другой пожал руку Трумпису. — Все вы знаете: Виле моя девушка. Я не позволю на нее клеветать. И Аницетаса она не любит.
— Хочешь не хочешь, а придется продернуть Рим-гайлайте в газете, — сказал Альбертас.
Бенюс помрачнел.
— Дело нации превыше всего. Сперва родина, а только потом — жизнь и любовь, — продолжал Альбертас. — Ты виноват перед товарищами, Бенюс, хоть и косвенно. Но вину всегда можно искупить.
— Я не чувствую за собой вины. Так можно договориться до того, что и курице надо рубить голову — зачем она не плавает вместе с утятами, — отрезал Бенюс.
— Не так жестоко. Какая уж там голова, если ум куриный, — Сикорскис колюче улыбнулся. — Но дело Аницетаса придется отложить. Теперь важнее обрубить когти у Колуна. Этого еще не хватало, чтобы учителя шпионили за националистической молодежью! С твоей стороны было бы прекрасно, Бенюс, если бы однажды ты порадовал нас такой вестью: окна у Габренаса выбиты, сам Колун лежит с забинтованной головой и диктует Обмылку прошение об отставке в виду непредвиденных обстоятельств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48