Однако прежде следовало проверить свои силы. Пусть поначалу газета бросит вызов враждебным педагогам.
Так родился «Юный патриот», а через месяц — и тайный кружок, руководимый Альбертасом Сикорскисом.
Мингайла жил рядом с рынком, в двухэтажном каменном доме, где снимал довольно просторную комнату на втором этаже. Комната была высокая, с двумя большими окнами, выходившими на рынок. На стенах висели картины, написанные самим Мингай-лой: фрагмент Грюнвальдской битвы, портрет Витов-та Великого, встреча Кейстутиса и Бируте и три небольшие гравюры, изображавшие бои за независимость. В углу, напротив потертого плюшевого дивана, стояли полупустые книжные полки. Два-три романа, воспевающие прошлое Литвы, представляли художественную литературу. Больше всего места занимали педагогические и философские «труды» на литовском и немецком языках. Рядом с сочинениями Видунаса и президента Сметоны виднелся объемистый том Канта на немецком, «Майн Кампф» Гитлера, Ницше и несколько книг по вопросам военной стратегии. На письменном столе — новый номер журнала «Трими-тас» и беспорядочно разбросанные листки разного формата, исписанные разными почерками — Сикорс-кис принес вчера материал для газеты.
Мингайла прочитал заметки и задумался. Решительность авторов ему нравилась, обнадеживала, но одна статейка, написанная печатными буквами, вызывала беспокойство. Это было сочинение Сикорскиса. Альбертас осуждал примиренческое отношение Ольви-даса к учителям — не националистам. Он оскорбительно насмехался над директором, называя его петухом-крикуном, которому, сколько бы он ни кудахтал, все-равно не снести яйца. К статейке прилагалась карикатура Лючвартиса: Ольвидас танцует кадриль с Думбенайте, Даумантайте и Габренасом.
Мингайла вспомнил вчерашний разговор с директором по поводу Жутаутаса. Мингайле удалось убедить Ольвидаса, что Бенюс не виновен. Скорей всего, это провокация Стяпулиса да еще раздутая Габренасом с Даумантайте. Наконец не стоит столь трагически относиться к этой газете. Ведь «Юный патриот» защищает не коммунистов, а дело нации. Нарушает гимназический порядок? Эх, кто из нас не нарушал его! Надо понять молодежь. Разве мы в их годы довольствовались устоявшейся формой? Разве не искали, не блуждали, пока не нашли свой путь? Вспомнив молодость, директор растрогался и пообещал отложить обсуждение Жутаутаса на неопределенное время. Да,
с Ольвидасом договориться можно. Только не надо его настраивать против себя. А Сикорскис черт-те что выдумал... Восстановить руководство гимназии против «Юного патриота»! Он что, с ума сошел? Ему, верно, приснилось, что он руководит не кружком из двенадцати человек, а целой армией вооруженных солдат...
Мингайла скомкал статейку Сикорскиса и швырнул в угол. Туда же полетела и карикатура Лючвартиса. Потом он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Рыночная площадь пустовала. В балаганах скучали продавцы, ждали конца мессы. Хромой еврей вертел шарманку, на которой стоял ящик с «билетиками счастья» и сидела морская свинка. На другом конце рынка несколько городских ребят гоняли мерзлые конские яблоки — играли в футбол. По середине площади шел сгорбленный нищий с сумой, а навстречу ему, от церковного двора, летел шарабан, запряженный бойкой лошадкой: братья Кальманасы, торговцы льном, мчались в деревню опустошать крестьянские амбары. «Балаганы, нищие, евреи, шарманка с морской свинкой...—с досадой подумал Мингайла.—Тот же гадкий, провинциальный пейзаж, как и двадцать — тридцать лет назад. И это называется литовской культурой!..» Он следил за игрой детей и от души жалел оборванных ребятишек, которых ждала ожесточенная борьба за жизнь, а может быть, и доля вот того нищего. Нет! Этому не бывать! Пускай хромой еврей играет на своей шарманке, но его богатые соплеменники не будут больше разъезжать по деревням, обманывать крестьян. Их поставят на место!
И этих детей поставят на их места. Каждого поставим на свое место, только надо быть терпеливым и твердым. А Сикорскис хочет за один день все перевернуть вверх тормашками. Мальчишка... Слишком уж самостоятельным становится. Недавно, не посоветовавшись, организовал избиение Голубова, выбил стекла у Гальперина. Рано размахался кулаками, кружок еще слаб. Кроме того, Альбертас должен бы понимать, что Литва — не Третий рейх, а белый витязь — не германский орел. Возможно, понимать-то он понимает, но не придает этому никакого значения. Прошли те времена, когда каждое слово учителя было для него свято. Теперь у него своя голова на плечах и свой взгляд на нацию и мир. Над Кантом он издевается — сумасшедший, дескать, искатель «золотой середины» ! Видунас, по его мнению, не понимает литовского духа. Ницше — устарел, хоть его «Воля и власть» и вдохновила Гитлера. Альбертас уверен, что надо найти какую-то середину между Ницше-Гитлером с одной стороны и Гегелем-Дарвином — с другой. Но Мингайле его середина не нравится, ох, не нравится! Слишком много заумной путаницы, а это черт-те куда может увести...
Рассуждения Мингайлы прервал звонок.
— К вам гость, — послышался за дверью голос хозяйки.
— Прошу прощения, подождите минутку. — Мин-гайла бросился к столу, сунул в ящик рукописи и, подняв с полу скомканную статью Сикорскиса и карикатуру Лючвартиса, швырнул под печку. Потом несколько раз провел гребенкой по желтым волосам, завязал халат, окинул глазами комнату и приоткрыл дверь.
В коридоре стоял Бенюс. Щеки его раскраснелись от мороза, брови и воротник побелели от инея, пальцы нервно теребили шапку.
— О, какой гость! — Мингайла обнял Бенюса за плечи.— Раздевайся. Как хорошо, что ты зашел! У меня есть для тебя новости. Заходи.—Мингайла пропустил Бенюса в комнату.— Садись. Завтра вечером собираем сбор обоих отрядов. Слышал? — Бенюс тряхнул головой. — Сам брат начальник дружины приезжает!
— Да? — без энтузиазма выдавил Бенюс.
— Хотел тебе сказать, чтобы ты ко мне в субботу вечером зашел, да не поймал в гимназии. — Учитель хлопнул Бенюса по плечу. — Думаю назначить тебя скаут-мастером. На место Сикорскиса. Как ты на это смотришь?
Бенюс пожал плечами. Неожиданное повышение совсем не обрадовало его.
— А почему вы устраняете Сикорскиса? — равнодушно спросил он.
— Я его повышаю. Будет моим адъютантом. Ну, садись, брат скаут-мастер, — пошутил Мингайла, выходя из комнаты. — Не стесняйся. Я сейчас вернусь.
Приветливость учителя успокоила Бенюса. Визит уже не казался столь абсурдным, хоть Бенюс и не мог сказать, чего именно он ждал от брата-руководителя. Нападение друзей Аницетаса, неудачная письменная, циничный отказ Сикорскиса, вчерашняя ссора с отчимом и, наконец, унизительная ночь у Жасинаса — все было таким неожиданным, таким мучительным, что казалось Бенюсу сном. Он понимал Аницетаса. Ведь они были врагами. От отчима он тоже не ждал ничего хорошего, хоть и надеялся на поддержку матери. Но Сикорскиса оправдать Бенюс не мог. Бенюс не любил Альбертаса, завидовал ему, но верил в него, входил в кружок, которым руководил Сикорскис, и выполнял в этом кружке не рядовую работу. Оба они были «борцами за общее дело», как любил выражаться Аль-бертас. И вот оказалось, что какая-то сомнительная идея, которую вбил себе в голову этот фанатик, этот актер, причесанный под Гитлера, ему дороже товарища по борьбе! Он превратил эту идею в бога, вообразил, что этот бог требует жертвы, и даже попытался уговорить Бенюса согласиться выступить в роли Исаака... Подлец! И старик Жасинас — подлец! Ему ведь совсем не трудно выложить эти поганые семьдесят ли-тов, а вот цента не предложил. Правда, хорошо принял, постелил на скамье, но было ясно — это не от чистого сердца. Куда там! Глаза у него сияли, как чертовы свечи. Мстительный старик... всегда рад, когда у Ронкисов неприятности.
Не меньше разочаровался Бенюс и в матери. Он не очень-то верил в помощь из дому, но все-таки кое-какая надежда у него была. О, если бы он знал, что у матери больше нет голоса! Не потащился бы к ней просителем, как какой-то нищий, не дал бы отчиму случая позлорадствовать, не унижался бы. Да, не знал он, что мать — только тень Ронкиса. Теперь вдруг стало ясно, почему в последний год узелок, который она приносила по воскресеньям любимому сыну, заметно отощал и все реже попадались в нем сыр, колбаса и другие лакомства... У Бенюса мелькнула мысль, что после вчерашней стычки отчим может вообще запретить матери носить ему продукты, и он окончательно ударился в панику. Ворочаясь на скамье у Жасинасов, Бенюс десятки раз обдумывал свое положение, но ничего утешительного не находил. Тогда он вспомнил Мингайлу и уцепился за него, как тонущий за соломинку. Он не знал, чем бы тот мог помочь, но верил, что поможет. «Послезавтра после обеда... нет, сегодня
вечером поговорю с ним,—решил Бенюс.—Кто, кто, а он-то уж придумает, как мне выкарабкаться из этой трясины». Но утром, когда он ехал с Жасинасами в местечко, ему стало так невмоготу, что он решил тотчас же пойти к учителю и выяснить положение. Он еще не понимал, что разочарован в людях, на которых надеялся, что сомневается, пожалуй, даже не верит и Мингайлс и идет к нему не столько за помощью, сколько просто хочет скорей проверить и этого человека, которому до сих пор слепо верил и которого уважал.
Мингайла вернулся с двумя чашками кофе и поставил их на письменный стол.
— Я завтракал, брат-руководитель, — вежливо отказался Бенюс.
Мингайла наклонился над шкафом и вытащил из-за книг бутылку вина и две конусообразные рюмки.
— Чувствуй себя как дома, Бенюс, — подбодрил он, наполняя рюмки. — Парню твоих лет пора свыкнуться с мыслью, что он уже взрослый. Конечно, это нелегко. Дурацкая у нас школа! Двенадцать лет делает все, чтобы привить молодому человеку неверие в себя. Ну, унывать не стоит. Скоро будешь студентом, они-то пользуются полной свободой. За университет, Бенюс!
Бенюс несмело поднял рюмку.
— Я не пойду в университет,—с трудом проговорил он.
— Собираешься в военную школу? Слыхал. Тем лучше. Хорошие офицеры нужны Литве.
— Я не знаю, брат-руководитель. Сперва надо кончить гимназию.
Мингайла испытующе взглянул на гостя и только теперь увидел, как тот мрачен.
— Не унывай — все будет хорошо,—успокоил он, не догадываясь об истинной причине. — Я замолвил слово перед директором. На свою ответственность. Но хотел бы, чтоб в дальнейшем ты был осторожнее.
Бенюс кивнул.
— Почему замолвил? — продолжал Мингайла, не глядя на него.—Потому, что ты умен, хороший ученик, примерный скаут. Ты знаешь мои взгляды. Гимназия хочет всех причесать под одну гребенку, а я противник подобных методов. Образование должно с малых лет развивать смелость, а теперь воспитывают трусов. Стращают директором, родителями,
учителями, богом, прививают так называемую дисциплину... Хотят вырастить интеллигента, достойного нации, а результаты — черт-те знает какие! Тратят восемь лет в гимназии на то, чтобы выбить из ребенка разум. А в университете четыре-пять лет прилагают огромные усилия, чтобы ему этот разум вернуть.
Бенюс, не дожидаясь приглашения, отхлебнул кофе. Ему вдруг полегчало. Он почувствовал, что рядом с ним сидит настоящий друг, на которого можно положиться.
— Спасибо, брат-руководитель, — вырвалось у него.
— За что? — будто удивился Мингайла.
— Ну так, вообще... С этой газетой, и правда, нехорошо получилось... Другой раз...
— Я не хочу знать, что будет другой раз, — мягко прервал его учитель. — Мне неважно, где ты нашел и нашел ли эту газету. Это ваше дело. А заступился я за тебя потому, что уважаю инициативу учеников.
Бенюс согласно кивнул. Он понял двусмысленный тон Мингайлы. Учитель явно не отрицал, что связан с «Юными патриотами».
— Кури, — Мингайла пододвинул к Бенюсу пачку «Регаты».— Куришь ведь? Все мы приучаемся к курению в гимназии, прячемся в туалете, а когда умнеем, — уже не хватает силы воли, чтобы отказаться от злополучной привычки.
— Сикорскис не курит, — почему-то сказал Бенюс и взял сигарету.
— На Сикорскиса черт-те знает почему иногда находят приступы ума, — ответил Мингайла полушутя, но в его голосе Бенюс уловил досаду. — Выпьем еще по рюмочке.
От вина стало легче, постепенно стиралась грань между учителем и учеником. Бенюс больше не стеснялся, затягивался сигаретой и рассказывал Мингайле, как Колун влепил ему за письменную единицу и теперь со второго полугодия придется платить за учебу, как Сикорскис выложил свою теорию, отказался помочь и как матери не удалось уговорить отчима, который, без сомнения, был бы сговорчивее, если бы Бенюс не помешал их собранию. А теперь он не знает, что будет дальше. Отчим в ярости, у него и камня не выпросишь, а мать... Эх, что мать... Ее власть кончается на пороге...
— А кто еше был, кроме отчима и этого рябого агитатора? — мягко спросил Мингайла, что-то выводя карандашом на обложке журнала.
Бенюс перечислил несколько фамилий.
— А рябого старика ты нигде до того не видел?
— Нет. Он не здешний.
— Что думаешь делать?
— Не знаю, ничего не знаю, брат-руководитель. Я повис между небом и землей. Пришел к вам посоветоваться.
— Тебе нужны деньги? Бенюс покраснел.
— Я не прошу, господин учитель... Вы не подумайте, что я...—стал он оправдываться.
— Ты должен окончить гимназию.—Мингайла взглянул на Бенюса. Голубые глаза учителя дружески улыбались.—Ты обязан, если любишь родину. Я тебе помогу.
— Вы?.. —пересохшими губами прошептал Бенюс.
— Найду для тебя нетрудную работу, чтобы ты мог скромно жить. А о плате за учебу не беспокойся — заплачу.
Бенюс не верил своим ушам.
— Быть не может, — бормотал он, подавленный такой добротой. — Как же это, брат-руководитель?..
— Для начала могу одолжить тебе десятку-другую. Пока заработаешь. — Мингайла открыл боковой ящичек, вытащил потертую бумажку и пододвинул к Бе-нюсу. — Ты становишься самостоятельным человеком, мой друг. Это хорошо. Я счастлив, что такие парни, как ты, не идут черт-те знает какими путями.
Бенюс трясущимися пальцами комкал купюру, не решаясь опустить ее в карман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48