Одни легкомысленно смеялись над товарищами, другие возмущались, третьи же искренне одобряли новую затею и не скрывали, что восхищаются неизвестными проповедниками новых идей. Разные мнения раскололи гимназию на три группы: друзей «Юного патриота», его врагов и пассивных наблюдателей. Последние составляли громадное большинство, но все равно шум был немалый. На большой перемене с книгами по коридору ходил едва лишь десяток присяжных зубрил. Все остальные выбежали во двор, подальше от учителей, и, собравшись группами, вслух перечитывали те места, которые им пришлись по душе. Площадка гудела от хохота и криков. Кого-то из четвертого класса поймал инспектор Горилла-Сенкус, отобрал газету и погнал в канцелярию. Пытались найти распространителей «Юного патриота», а через них — редактора, но «арестованный» ничего определенного сказать не мог, потому что листок нашел в своей парте, между книг. Когда он вернулся во двор, соклассники встретили «героя» радостными воплями и трижды подкинули в воздух. Они быстро поверили пущенному кем-то слуху, что инспектора навел пятиклассник Фрейтке Кальманас. На другой перемене Гряужинис постарался защитить честь своего класса. Он подкараулил Фрейтке, идущего от буфета с кружкой молока, и дал ему подножку.
Виле видела, как мальчик растянулся на полу, а потом, громко плача, обтирал платком куртку. Девушке было стыдно, словно она сама была виновата. Она хотела сказать классному наставнику, что знает, кто обидел Фрейтке, но не смогла, потому что и Людасу не желала плохого...
После звонка поток учеников столкнул ее в коридоре с Бенюсом. Виле поймала его руку и крепко пожала. Бенюс ответил ей таким же пожатием. Так, без слов, без красноречивых взглядов они помирились. Они оделись и впервые в этом учебном году пошли вместе домой.
— Ну? Как тебе? — спросил он, словно продолжая прерванный минуту назад разговор. — Видела газету?
— Ты прости меня, Бенюс, что я тогда погорячилась, — сказала Виле, виновато улыбаясь.
— Чепуха. — Бенюс махнул рукой. — Ты все прочла?
Виле кивнула.
— Она мне не нравится, эта газета, — добавила она с досадой.
Бенюс нахмурился.
— Дело вкуса, — ответил он, стараясь скрыть разочарование.— А если смотреть объективно — любопытно задумано. Ударяет в голову, как хорошее пиво. Всю гимназию подняла на ноги.
Виле молчала. Ей было больно, что Бенюс искренне восхищен «Юным патриотом».
— Это серьезная газета, Виле. Ты не права. Ты делаешь выводы, не углубившись в сущность.
— Я всегда считала и буду считать, что ученикам нехорошо издеваться над товарищами, а тем более над учителями.
— Кто достоин уважения, над тем не издеваются.
— Я, например, уважаю тех учителей, над которыми там смеются.
Бенюс ничего не ответил.
— Бог и церковь учат любить своего ближнего, а газета призывает ненавидеть, — продолжала Виле. — Ты видел Фрейтке? Заметил, как он хромает? На прошлой перемене Гряужинис повалил его в коридоре, и бедный мальчик вывихнул ногу. Почему Людас так поступил? Ведь Фрейтке не сделал ничего дурного?
— Ах, Виле! — нетерпеливо прервал Бенюс— Не защищай евреев. Когда Фрейтке вырастет, не хуже своего отца будет обманывать наших людей. Нет, Виле. С евреями надо было покончить давно, а то няньчились, нянчились, пока нация не обнищала.
— Раньше я от тебя такого не слышала, — печально сказала Виле.
— Напрасно мы заговорили о политике, — Бенюс миролюбиво улыбнулся.—Давай лучше поговорим о приятном. Послезавтра Людас празднует свой день рождения. Просил зайти. Ты не хочешь потанцевать?
— Нет. Я не была у Гряужинисов, но мне кажется, там должно быть очень неуютно.
— Что ты! Городской голова весьма демократичный человек. Вот и теперь: Людас надумал пригласить всех своих знакомых, и старик охотно согласился. Вообрази только, какой будет бал!
Виле молча покачала головой.
— Не стоит тебе сторониться такого общества,— добавил с легким упреком Бенюс. — Это фирма посолидней оборванцев Аницетаса.
— Я не замечала, чтобы друзья Аницетаса обижали слабых.
Бенюс помрачнел.
— Дать бы Аницетасу волю, он бы половину Литвы в землю загнал.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду?
— Большевиков, на которых он молится. Виле вдруг вспомнила брошюрку.
— Кто тебе говорил? — она с испугом взглянула на Бенюса.
— Такими вещами не хвастаются, но их, как дерьмо, можно почуять за километр.
— Взгляды Аницетаса меня не интересуют. Пускай он будет кем хочет. Важно, что он справедливый.
Бенюс нервно рассмеялся. Некоторое время они
шли молча. Под ногами тоскливо шуршали листья, прихваченные ранними заморозками. Виде смотрела на обнажившиеся деревья, на тяжелые, непроглядные облака, затянувшие холодное осеннее небо, и у нее стало тоскливо на душе. Мимо пробежала стайка первоклассников. Они толкались, колотили друг друга портфелями — и Виде вспомнила недавнее детство, когда она еще не знала ни любви, ни забот и думала, что самое большое несчастье — это схватить двойку.
— Лет через семь-восемь и они будут такими же, как мы, — сказала она словно про себя.
— Надо надеяться, среди них не окажется аницета-сов, — долго сдерживаемое раздражение прорвалось, и Бенюс решился сказать Виде все, о чем думал в последние дни.— Ты уже не маленькая, Виде. Должна бы понять, с кем дружить, с кем воевать. Тебе ясно, что я хочу сказать? Мне не нравится, что ты водишься с Аницетасом. И господин Мингайла недоволен, хоть и молчит. Мало чести для скаутов, когда члены их организации милуются с врагами!
— Ты хочешь запретить мне дружить с Аницетасом ! — удивилась Виде.
— Я думал, ты сама поймешь...
— Но ведь это нечестно, Бенюс! Ты издеваешься над честным человеком и жмешь руку Гряужинису только потому, что он сын городского головы...
— Я тебе не навязываю Людаса. Не нравится — не дружи. Но и с Аницетасом ты не должна дружить.
— Я люблю всех честных людей. Так и прошу понимать мои отношения с Аницетасом...— Виде остановилась, погладила свесившиеся над забором георгины, почерневшие после ночных заморозков, и тихо добавила: — Бедняжки... Кто вас только не обижает...
Они никогда не вспоминали потом этого разговора. В глубине души оба надеялись, что убедили друг друга, хотя оснований для такой надежды было мало. Бенюс по-прежнему восхищался газетой, которая выходила раз в неделю, а Виде по-прежнему дружила с Аницетасом. Бенюс раздражался, но вмешиваться не смел. А Виде пропускала мимо ушей те рассуждения Бенюса, которые были ей чужды. Они боялись, что тщетные споры непоправимо искалечат их любовь, и молчанием защищались от неизбежно печального исхода. Разговоры становились неискренними и были похожи на не подметенную с вечера комнату, в которую наносили все больше и больше мусору. Бенюс в душе сокрушался, что любимая девушка не одобряет его идей, а Виле со страхом следила за событиями в гимназии, лелея тайную надежду, что вскоре найдут издателей «Юного патриота», и все войдет в колею. Конечно, она не хотела, чтобы их исключили из гимназии или вообще наказали. Она хотела одного — спасти Бенюса, который одурманен гибельными идеями и очертя голову летит в самый водоворот событий. За эти месяцы он сильно изменился. Исчезло былое послушание учителям. Когда его вызывали к доске, он больше не улыбался униженно-заискивающей улыбкой, а неуклюже вылезал из-за парты и нагло, самоуверенно и в то же время лениво тащился к доске. Иногда тишину урока нарушали его остроты, вызывавшие одобрительный гогот сторонников Сикорскиса. Но больше всего пугало Виле, что он всегда с хулиганами.
Однажды, после очередного выпада газеты против прогрессивных учеников, в восьмом классе произошло трагикомическое происшествие. Перед уроком Габренаса кто-то вымазал стул серной кислотой. Когда учитель встал, на стуле осталась важнейшая часть его брюк. Габренас был вынужден прервать урок и, прикрыв зад классным журналом, побежал в учительскую под громовой хохот учеников. Виновных найти не удалось, и пришлось отвечать дежурным. А в этот день дежурили Бенюс с Сикорскисом. Хотя они и утверждали, что ничего не знают, директор оставил обоих на два часа после уроков и пригрозил, что вызовет родителей. Вскоре после этого брошенный из засады кирпич уложил на три дня Аницетаса, а учительница Даумантайте получила предупреждение, в котором неизвестный автор печатными буквами требовал распустить кружок культуры и «быть верной своей нации». В конце ноября «Юный патриот» вышел с вкладкой. Всю среднюю страницу занял злой памфлет, направленный против Советского Союза. Автор статейки вспоминал времена царского гнета в Литве, запрет литовской печати и желчно призывал не забывать обиды, нанесенной русскими литовской нации. «Нет среди нас места потомкам жандармов!» — патетически заканчивал свою статью неизвестный автор. Статью украшал нарисованный Лючвартисом жандарм, необыкновенно похожий на извозчика Голубова, сын ко-
торого, Борис, учился в шестом классе. Намек не пропал даром: сторонники «Юного патриота» начали донимать шестиклассников — как те могут выносить в своем классе потомка бывших поработителей Литвы. Горячие головы предлагали проучить Бориса, потому что кто другой, если не русский, должен ответить за свинства своих соплеменников? А Бенюс считал, что достаточно заставить Бориса отказаться от своей нации, и вопрос будет решен. Такой совет понравился свите Сикорскиса, и на той же перемене заговорщики потребовали, чтобы Борис встал на колени и торжественно поклялся, что никогда не будет иметь ничего общего с русскими, вечными врагами его братьев — литовцев. Юный Голубов был достаточно горд и отказался наотрез. Вскоре он жестоко поплатился. Как-то вечером в темном переулке на него навалились заговорщики и исколотили до потери сознания. Ему набросили на голову мешок, но одного из нападавших Борис узнал по голосу и мог дать голову на отсечение, что там был Жутаутас. Бенюс выкрутился, — сказал, что в это время он с Сикорскисом готовил уроки, и Альбертас подтвердил, но в душу Виле заполз червяк. Раньше, после трагикомического происшествия с Габренасом, она ни в чем не винила Беню-са. Ей даже в голову не пришло, что нападение на Аницетаса может быть как-то связано с именем любимого. Но когда она услышала разговор Бенюса с шестиклассниками, среди которых было немало поклонников газеты, а вскоре после этого был избит Борис и он узнал среди заговорщиков Жутаутаса, Виле принялась внимательно наблюдать. Поведение Бенюса развеяло последние сомнения. Она быстро поняла, что между ним и последними событиями в гимназии существует какая-то логическая связь, но долго таила это. открытие от самой себя. Игра в прятки становилась все более невыносимой, и наконец Виле решила положить конец мучительному неведению.
— Бенюс, это правда то, что ученики говорят про тебя?
— Успокойся, — Бенюс криво усмехнулся, выражая этой улыбкой величайшее презрение ко всякой болтовне и ее распространителям. — Пускай думают, что хотят. Я Аницетаса кирпичом не угощал, и могу, как Пилат, умыть руки.
— Только как Пилат?
— Не придирайся. И вообще, зачем делать из мухи слона? Ведь по сравнению с тем, что теперь происходит в мире, ни штаны Габренаса, ни твой Борис с Аницетасом выеденного яйца не стоят. Рушатся троны, меняются границы государств, каждый день гибнут за свободу тысячи людей. Ты читала речь Гитлера? Фюрер собирается присоединить свою родину к Германии. Австрия будет вычеркнута на карте, как недавно итальянцы вычеркнули Абиссинию. А этот росчерк может вызвать войну.
— Значит, Борис тоже ошибся? — живо спросила Виле, вдохновленная надеждой. — Ты не был там, с этими... драчунами?
— Нет! Я не понимаю, чего ты пристала, — вдруг вспыхнул Бенюс. — Я не хочу отвечать на глупые вопросы. Аницетас-Борис, Борис-Аницетас! Что они тебе? Чего ты болеешь за них? Может, тебе мало нас с Аницетасом, хочешь еще подружиться с этим русским?
— Ты не понимаешь, что говоришь!
— Возможно, — отрезал Бенюс. — Во мне достаточно национальной гордости. Я не хожу мыть полы в еврейскую лавку вместо больного большевика и не защищаю тех, кто полтора столетия порабощал нашу нацию.
— Ты жестокий, Бенюс.
— Нет, — ответил он. — Я служу благородному делу. Когда ты прозреешь и найдешь свою дорогу, тебе будет стыдно того, что ты теперь сказала.
— Дорогу...—с отчаянием воскликнула Виле.—С хулиганами! Против учителей, против друзей! Разве о такой дороге ты мечтал, поступая в гимназию?
— Большая река начинается в грязном болоте, а вода все равно чистая, — ответил Бенюс наставительно.
— Все какие-то странные намеки. Ты что-то скрываешь. Одумайся, Бенюс! Не прислушивайся ты к этой газетенке! Все равно их выследят и исключат из гимназии.
Бенюс снисходительно улыбнулся.
— Конечно, кое-кто этого бы хотел, да руки коротки.
— Напрасно ты шутишь! Лучше подумай, что бы было с теми, кто избил Бориса, или с теми, которые вымазали стул кислотой, если бы их поймали?
— Кое-кто и рад бы поймать, да руки коротки.
Они расстались — каждый остался при своем. Виле ничего толком не узнала, но разговор подтвердил ее подозрения.
Морозы ударили рано и неожиданно. Еще в середине ноября мягкий западный ветер шумел среди голых ветвей, по-весеннему грело солнце, а уже неделю спустя землю сковал холод, повалил снег, за несколько дней наступила настоящая зима.
Воскресным утром Аницетас тщательно отутюжил форму, заштопал рукав пальто и вышел на прогулку. После той встречи в Линвартисе он обещал себе больше не ходить к Виле, но обещание осталось обещанием. Любовь оказалась сильнее воли. А любовь крепла, росла, опутывала сердце, невидимой паутиной рабства. Раньше Аницетас еще боролся с собой и надеялся порвать эту паутину, но, выздоровев после удара кирпичом, почувствовал, что у него нет ни сил, ни желания сопротивляться. Дома, пока рука была в гипсе, у него оказалось много свободного времени, и поэтому он много читал. Но перед глазами все время стояла Виле, и иногда, забывшись, он шептал ее имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48