Где это видано, чтобы зимней ночью отец выбросил сына, хоть бы и не родного, на улицу?
Антанас повернулся и вышел на улицу.
По тротуарам шли с рынка крестьяне, изредка попадались одетые по-городскому, но человека в высокой шапке что-то не было видно.
Антанас с Шарунасом повернули на Рикантайский большак. Сразу же за шерстечесальней кончалась мо-
стовая. Вот догоняют сани, запряженные хорошей лошадью. В них сидит только один человек. Подвезет, если по пути.
Но у перекрестка, как из-под земли, вырос бледный человечек в кожаной куртке.
«Задержит!» Антанас остановился, и жаркая волна хлынула в сердце. Бенюс в городе... Значит, даже домой к матери не зашел... Но что общего у Бенюса с агентом тайной полиции? Эх, правильно люди говорят — на воре шапка горит...
Антанас повернулся.
— Папа! Куда?
— Мама просила стекло для лампы купить. Забыл...— пробормотал он, не находя себе места.— «Да, да... Агне могла пожаловаться Бенюсу. Эх, чертовщина... Но полиция наверняка еще не поехала с обыском. Иначе этот пес бы раньше поперек дороги стал... —Антанас вынул из кисета окурок. Закуривая, повернулся в сторону шерстечесальни. Сзади тащился агент, дымя сигаретой.
— Шарунас. — Отец шел, опустив голову, и его голос — глухой, незнакомый — доносился как из-под земли.—Следующей осенью я собирался тебя отдать в гимназию.
— И учитель говорил, что мне надо дальше учиться, — оживился мальчик. — Ведь я за три года четыре класса закончил.
— Да. Ты не сидел всю зиму в подготовишках, как младший сынок Сикорскиса. Но гимназию придется отложить еще на год. Нам не хватает денег. Ты не сердишься?
— Разве ты виноват.
— Я не думал, что будут непредвиденные расходы.
— Летом я учился, когда пас. Вилс Римгалайте помогала. У нее все книги есть. Когда она приедет на рождественские каникулы, мы снова нажмем. Виле — хорошая. Она говорит, я способный ученик. Мне бы еще чуточку подготовиться, и я бы мог, как Юргис Лаукис, прямо в третий класс прыгнуть. — Шарунас рассмеялся. — Тогда Бенюс уже кончит и сможет мне помогать. Правда, папа?
— Оно конечно...—Антанас бросил взгляд через плечо и, наклонившись к самому уху Шарунаса, процедил сквозь зубы: — Ты знаешь, что власти хотят посадить меня в тюрьму?
Мальчик помрачнел.
— Да,—тихо ответил он.—Власти сердятся, что гы защищаешь бедных.
— Сынок...—голос отца дрогнул.—Я знаю — ты настоящий мужчина. Помнишь, однажды я тебе рассказывал об одном герое гражданской войны? Схватили его белые, всячески пытали, но он честно погиб, не выдал товарищей.
— Папа! Я никогда не буду предателем! — прошептал Шарунас, сжав кулачки.
Антанас огляделся. Человечка в высокой шапке не было видно, но Ронкис не сомневался, что он где-то тут.
— Ты беги быстро домой. Теперь все от обедни едут. Тебя кто-нибудь подхватит. А может, еще Жасинас не уехал? Конь у них добрый. Мигом будешь в Рикантай. Не смотри так на меня. — Антанас сжал локоть сына.— Пошли в кооператив? Пока я буду вертеться среди людей, ты выйди в другую дверь и жми домой. Понял?
Шарунас от волнения не мог слова вымолвить.
— В кровати под сенником спрятана тайная газета, — прошептал Антанас, бегая глазами по сторонам. — Ты ее вынь и засунь куда-нибудь в снег или сожги. Только смотри, чтобы никто не увидел. Понял, зачем это нужно? Донос... Кто-то на меня донес... Полиция узнала и, если найдет газету, меня бросят в тюрьму.
Мальчик вздрогнул. В глазах у него сменялись и удивление, и страх, и гордость. Они вошли в кооператив.
— Я тебе верю,—Антанас снова наклонился к уху сына. — Жми! Надо успеть, пока не приехали с обыском. Понял? — Он сжал плечи Шарунаса, потом вдруг оттолкнул его и стал пробиваться сквозь толпу к прилавку. Задержавшись в лавке как можно дальше, он вышел на улицу и тут лицом к лицу столкнулся с агентом.
— Ваши документы?
Шарунас стоял на задке саней Жасинаса, на полозьях и, вцепившись в спинку, считал телеграфные столбы. Он не понял, почему отец остался в городе, но не думал об этом. «Надо успеть, пока полиция не приехала!» Длинноногая рыжая лошадка неслась, словно ветер, обгоняя возвращающихся от обедни крестьян, но Шарунасу казалось, что они едут слишком медленно. «Лошадка, милая, поспеши...—умолял мальчик про себя. — Ведь ты не хочешь, чтобы моего папу посадили...»
— Иисусе, Иисусе, — шепелявила старуха каждый раз, когда сани заносило к канаве, — Ребенка загубишь! Беды наделаешь...
— Ронкис мужчина крепкий. Другой будет, хе-хе, — хихикал Жасинас.
— Побойся бога — такое говорить. Только сегодня к святому причастию ходил.
Но Шарунас не сердился на старика. Он вспомнил Вядягиса в балагане, окровавленный рот Нюниса, желтоусого крестьянина, который жаловался, что молодежь нынче не та. «Нюнис отомстит, но полиция за это его заберет. А Юозас Вядягис как ни в чем не бывало будет лопать с дружком миноги и приставать к людям. Все было бы иначе, если б пришла власть бедных... Тогда Вядягис не хорохорился бы так...» Жажда мести загорелась в груди мальчика. «Да, да. Придут, обязательно придут наши времена, как папа говорит». Шарунаса охватило веселье, и он чуть было не засвистел. «Эге, доносчик уйдет несолоно хлебавши... Интересно, кто донес на папу? Может, тот же Вядягис? А может, этот, толстогубый? Чепуха! Разве они знают, где папа прячет запрещенные газеты... Они бы обрадовались, ух, как обрадовались, если бы папу посадили в тюрьму. Кукиш с маслом! И Вядягису, и тому его дружку, и старику Жасинасу, всем кукиш с маслом».
Они пролетели мимо поместья Сикорскисов. На холмике, среди украшенных изморозью деревьев, виднелась деревня. Сквозь ветки каштанов Шарунас уже разглядел родную избушку. Напротив нее, по другую сторону большака, раньше стояла богатая усадьба Ликши. Несколько лет назад Ликша переселился подальше в поля, а от строения остались только фундамент да развалины каменного хлева, над которыми безмолвными стражами торчало несколько деревьев. «Туда я засуну газету», — решил Шарунас.
Только он это подумал, как что-то ударило его в грудь, и мальчик навзничь полетел на дорогу.
— Тпру! Тпру!..—хрипел старик, изо всех сил на-
тянув вожжи.—Тпру!.. Рыжий, Рыжик, Рыженький... Тпру... Тпру...
Наконец лошадь остановилась. Когда Шарунас, запыхавшись, подбежал к саням, Жасинас стоял возле лошади и, ругаясь, вертел в руках обрывок уздечки.
— Придется вожжи резать, хе. Новые вожжи...— старик вытащил нож.— Такие вожжи...—Он почесал в затылке, словно надеясь найти там выход получше, и стал набивать трубку.— Дудки! А на что поводья? — но и их старику, видно, стало жалко, потому что он снова почесал в затылке и, покусывая чубук, с минуту рылся в карманах, надеясь найти какую-нибудь бечевку, которой можно было бы покамест воспользоваться.
Целый год прошел для Шарунаса, пока старик починил уздечку. И в тот миг, когда лошади взяли с места, мальчик увидел, что по большаку, взметая снежную пыль, мчатся парные сани, в которых сидит несколько человек. Издали мальчик не мог разглядеть их, но был уверен, что там — полицейские.
Рыжий летел во весь дух, а когда они подъехали ко двору, Жасинас для гонору еще хлестнул коня.
Шарунас мячом слетел с полозьев и вкатился во двор.
Агне, услышав шаги в сенях, бросила чистить картошку и кинулась в избу, решив, что пришли муж с Шарунасом. Ах, как она ждала их возвращения, как ждала!
— Мама! Полиция!
Руки, которые она протянула, чтобы поскорее обнять сына, бессильно упали.
— Что? Где? — пролепетала она, перепугавшись не столько вести, сколько вида ребенка. Он был без шапки, пальтишко расстегнулось, шарф болтался на спине, а голые пальчики посинели от холода, словно облупленные. — Господи боже! Кто на тебя напал? Где отец?
— Нет... Мама... полиция!..—Шарунас кинулся к кровати и отвернул сенник.
— Шарунас, сынушка...—Агне обняла сына, который, как обезумевший, носился около кровати.— Что ты делаешь? Что такое?.. Господи боже.
— Папа велел... Пусти! — кричал Шарунас— Полиция!
Но Агне снова его схватила.
— Где папа? — тормошила она сына, тоже словно сойдя с ума. Теперь она хотела только одного: поскорее узнать страшную правду.—Арестовали... Взяли? Говори!.. Где папа!..
— Здесь должна быть газета...—Шарунас заплакал.— Полиция едет... Найдет — папу в тюрьму... Полиция едет...
— Газета! — Агне пришла в себя. — Я нашла, когда стелила кровать, одну газету.
— Где? Дай! — завизжал Шарунас.
Агне кинулась на кухню, но со страху забыла, где бросила газету. А копыта лошадей уже стучали рядом с избой. Наконец она нашла. В ту же минуту во двор влетели сани, полные полицейских. Шарунас бросил газету под печку и чиркнул спичкой. В сенях загремели кованые сапоги, с шумом распахнулась дверь, приподнялась занавеска, и в просвете вырос тот, в кожаной куртке... За его спиной сверкали пуговицы полицейских. Полицейских было двое, но Шарунасу показалось, что изба полна.
— Здравствуй, мальчик. — Агент опрометью кинулся к печи, отшвырнул в сторону Шарунаса и вытащил догорающую газету. — Почему отца оставил в городе?
«Вот кто предатель!» — Шарунас впился в агента ненавидящим взглядом.
— Разве за этим тебя отец домой послал? — агент продолжал спрашивать, помахивая в воздухе обгоревшими обрывками.
— Господи, господи...—застонала Агне, прислонившись к стене. Лицо у нее пожелтело, как восковая свеча.
— Чего молчишь? — голос был ласковый. — Будь повежливей. Не знаешь, что гостей надо развлекать?
Шарунас не пошевелился.
Агент еще раз полюбовался обрывками газеты и многозначительно посмотрел на полицейских. Его лицо сияло от удовольствия.
— Кто тебя научил так неуважительно относиться к литературе? — снова обратился он к Шарунасу, прищурив веснушчатые веки. Мальчик ничего не ответил. Агент сладко улыбнулся и помахал остатками газеты. — Ладно, потом поговорим. Ну, что вы скажете?.. Болыпевичонок, маленький болыпевичонок...
Шарунас вдруг вскочил, ударил человека ногой в живот, хотел вырвать газету, но не достал и растянулся на полу. Уже в следующее мгновение он вскочил, кинулся в дверь и, словно заяц, понесся в поле. Убегая, Шарунас еще успел увидеть, как по большаку приближаются трое мужиков. Это были старик Жасинас, его приятель Симутис и рослый полицейский, который вел их понятыми.
А в это время остальные двое полицейских хозяйничали в избе. Плюгавый агент ходил за ними по пятам, давая указания, а эти рослые широкоплечие люди в форме, словно испуганные ученики, только и говорили : «Слушаюсь, господин чиновник!», «Будет исполнено, господин чиновник!», «Проверим, господин чиновник!» И летели на середину избы юбки из сундука, поношенные брюки Антанаса, белье, платки, тряпки, которым название даже трудно найти,— несколько раз перелицованные, латаные-перелатаные, сношенные до последней нитки и все-таки оставленные на «черный день». Выпотрошив сундук, полицейские принялись за кровать, а когда от тюфяка остался только пустой мешок и куча соломенной трухи на полу, они протиснулись за печку.
— Ничего не найдено, господин чиновник!
— Еще раз осмотрите дупло дуба и принесите мне часовенку.
— Слушаюсь, господин чиновник!
Все произошло так неожиданно, что Агне казалось — это сон. Разбросанная на полу, вывалянная в соломе одежда, открытый сундук, распахнутые двери—в сени и во двор, тяжелые быстрые шаги на чердаке, грохот, треск — все было похоже на страшный сон. Ей было холодно, но не пришло в голову встать и надеть тулуп. Она почувствовала какое-то облегчение, когда в дверях показался старший из полицейских с простым мужицким лицом и доложил:
— Ничего особенного, господин чиновник.
— Ладно. Для наведения порядка в Рикантай хватит и того, что мы обнаружили.—Агент вынул из портфеля кипу бумаг, сел напротив Агне и стал писать протокол. Писал он долго, изредка задавая вопросы, казалось бы, не имеющие никакой связи с обыском. Он любопытствовал, согласно ли они живут, не было ли у них больше детей, где работает Шарунас, с какими соседями они ладят лучше всего. Спрашивал лас-
ково, сочувственно улыбаясь, словно его заботило одно: как утешить бедную женщину.
— Вчера вечером у вас были гости, — переменил тему агент. — Может, скажете, по какому случаю?
— Так просто, пришли, соседи...
— А этот рябой старик тоже сосед? Чего молчите? Вы его знаете или видели впервые?
— Не знаю,— ответила Агне, стуча зубами. Ее бил озноб.
— Ладно. А кто из знакомых приходил?
— Соседи...— «Чего он так страшно на меня смотрит? Чего ему надо? Разве ему одного Антанаса мало?» — У нас часто по вечерам соседи собираются... Покурят, в карты поиграют...
— Против власти поговорят, — прищурился агент, — большевистские газеты почитают...
— Не говорят речей. Играют...
— Ладно. А кто вчера был? Гаудила был?
— Он часто приходит.
— Пятрайтис был?
— Ну и что, что был...
— Грикенис был? «Сообщили, все сообщили».
Агент перечислил еще несколько фамилий и бросил на Агне торжествующий взгляд.
— Вот видите, нам все известно, так что того бородатого большевика, который вчера тут был, вам нет смысла скрывать.
— Я его нигде не спрятала.
— Знаю, что под юбкой не держите, — ответил агент, вставая. — Но мы вашего мужа пощекочем и найдем след, не беспокойтесь. Прошу, мадам,—и протянул Агне протокол на подпись.
— Я не умею читать.
Тогда он, позвав понятых, громко прочел протокол и снова положил перед Агне.
— А если что забыли, на допросе вспомните. До свидания, мадам.
Он вышел. Сани укатили дальше. «К Гаудиле... Заберут... Гаудилу, Пятрайтиса, Грикениса, всех заберут... Может, и Лапениса найдут? Пойдет завтра на бойню работать, опознают... А может, он не работает на бойне, может, только соврал? Соврал, наверняка соврал. Ему-то что? Пришел откуда-то, людей смутил и дальше покатил — спокойствие нарушать...»
В открытую дверь несмело протиснулся Шарунас. Агне посмотрела на него пустыми глазами. И он смотрел на нее. Нежно, с упреком.
— Они вернутся? — спросил он тихо.— Не надо было меня хватать, мама. — В его голосе была обида, злость и жалость. Кулачки крепко сжаты, подбородок дрожит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48