— Этот... выродок?
— Ага, — неохотно признался Шарунас. — Позавчера лошадь кол выдернула, так он меня кнутом, зачем не крепко вколотил...
— А был уговор за лошадьми ходить?
— Пастуху все уговор...
— Покажи спину.
— Э, пустяки, что там, пустяки...— смутился Шарунас, и только когда брат повторил просьбу построже, задрал рубашонку.
Спина была вся в чирьях.
— Хороши пустяки...—закричал Бенюс—Ты что, не чувствуешь, из чирьев кровь идет?
— Вот бежал, так разбередил малость... Может, которые полопались...—Казалось, что Шарунас оправдывается.—Заживут. Хуже бывает, когда секут, штаны спустят...—он вдруг умолк — не то смутился, не то испугался, потом снова затараторил: — Пастуху всюду плохо. Вот в прошлом году хозяева не били, зато голодом морили. А тут хоть наемся до отвала. Если б не Юозас... Ты не знаешь, он прямо циркач — кого хочешь передразнит. У нас там рядом живет такая вдова Маре. И захочешь, не пройдешь, как она, а Юозас умеет. Он может так через всю деревню пройти. Издали всякий скажет — Маре, и все. Старик ругается — некрасиво над больными людьми смеяться. Тогда Юозас скорчит такую рожу, совсем как отец: губу надует, глазом дергает, хоть лопни со смеху. Левая рука у него вроде резиновая. Он ее как хочешь может согнуть. Только мне не нравится, когда он ее как-то вывернет, пальцы спрячет, и кажется, что ладони у него вовсе нет.
— Над твоим отцом все смеются, — мрачно заметил Бенюс.
— Мой папа хороший, — вспыхнул Шарунас. — Разве он виноват, что у него руки нет?
— Хороший! — Бенюс сплюнул. — Видит, как с тебя шкуру живьем сдирают, и ничего не говорит.
— Он не знает.
— Ну, тогда ты дурак дураком, — крикнул Бенюс— Молчишь! Чего молчишь? Я бы плюнул этому выродку в рожу и сбежал. Служить не у кого, что ли? Думаешь, все хозяева такие звери?
— Сбежать нельзя, жалованье пропадет, — тихо ответил Шарунас— Нам деньги ужас как нужны. А у Ва-дягисов пасти выгодно. Мама говорит, никто пастуху такое жалованье не даст.
Бенюс с удивлением посмотрел на брата. Деньги нужны... Он-то понимает, но откуда такие слова у малыша? Нет, не такой уж он дурак... И откуда у него терпение берется? «Чем примитивнее тварь, тем меньше чувствительность к боли», — вспомнил он слова учителя естествознания. И все-таки ему стало жалко, страшно жалко брата.
— Ты не знаешь: отец обещал и меня в гимназию пустить, когда кончу начальную школу, — шептал Шарунас, словно открывая какую-то тайну. — Мне много-много денег нужно. А если я жалованья не принесу, отец не сможет скопить на учение...— мальчик засопел и жалобно вздохнул. — Ох, до чего я хочу учиться, Бе-нюкас, до чего хочу...
«Тебя отдадут в гимназию? Откуда, если на меня и то едва денег хватает?» — хотел сказать Бенюс, но на лице брата было такое наивное доверие, что он не посмел обидеть ребенка.
— Я... не думал, что к тебе зайду,— только сказал он смущенно.—Я бы конфет купил. Не сердишься?
— Ой, мне конфеты ни к чему.
— В другой раз принесу. А теперь мне пора, Шарунас. Видишь, небо мутнеет, гремит кругом. Еще дождь застигнет.
— У меня мешок есть от дождя.
— Твой мешок весь в дырах. — Взгляд Бенюса остановился на потрескавшихся ногах брата. Он сам не заметил, как привлек мальчика к себе и поцеловал в щеку. Так, от души, он никогда еще не целовал брата.—Я непременно к тебе еще зайду.
Шарунас обвил руками его шею.
— Бенюкас, Бенюкас...—жарко зашептал он на ухо.— Не приноси конфет, не надо. Лучше не говори, что Юозас Вядягис бьет меня.
— А чего не говорить? Надо сказать. И скажу. Пускай отец знает, какой он праведник, — отрезал Бенюс.
— Не говори, не надо. Все равно лучше не будет...— почти со слезами умолял мальчик.— Им только больно будет... Маме, папе... Вздумают еще, ругаться придут. А тогда Юозас совсем уж озвереет. Не надо, Бенюкас. Папа говорит, вечно так не будет. Когда я вырасту, рассчитаюсь с Вядягисом. Не скажешь, хорошо? Я тебе парусник подарю и еще сделаю — пароход. Пожалуйста, Бенюкас.
— Ну и страдай, коли дурак, — смилостивился Бенюс.
Шарунас благодарно улыбнулся брату и побежал к стаду, догоняя длинную свою тень, которую опрокинули на клевер лучи заходящего солнца.
А у Бенюса до самого дома стояла перед глазами оборванная несчастная фигурка. «Вечно так не будет... Оно, конечно, надо как-то утешить ребенка... Хороший он мальчик. Вот начну давать уроки, не буду брать из дому, и Шарунас сможет учиться. Бедняга!.. Как его мучают эти Вядягисы! Хорошо мама сказала: бедному человеку всюду плохо. Значит, нельзя оставаться бедным. Надо любой ценой выбиваться наверх, и так выбиться, чтобы не на тебе такие Вядягисы ездили, а ты бы их в упряжку поставил...»
Солнце уже садилось, когда Бенюс вошел во двор. Усадьба была совсем не та, какой он оставил ее после пасхальных каникул. На углах белели новые брусья, прикрепленные к старым столбам и перетянутые между собой толстой проволокой. «Затянули, чтобы стены не разошлись», — подумал Бенюс и в ту же минуту увидел мать. Она шла от гумна с мешком сорной травы на плечах. Руки ее были в земле, лицо огрубело, загорело на солнце, юбка подоткнута так, что открывает колени. Бенюсу показалось, что и мать — не та. Она от души обрадовалась, увидев сына, но не сумела утаить своей озабоченности. Пока мать прибиралась, говорили о пустяках. Да, верно, Антанас срубил несколько деревьев на усадьбе, да разве это важно! Ведь они отремонтировали избу. На следующий год заново покроют крышу соломой и еще лет десять смогут не думать о жилье. А за это время, может, настанут лучшие дни (она с надеждой взглянула на сына) и хоть на старости они заживут полегче. Бенюс в свою очередь похвастался, что будет готовить в гимназию Валентинаса Сикорскиса, но эта новость не произвела на мать должного впечатления. «Ну, как?» — все спрашивал ее взгляд, и оба они чувствовали, как между
ними ширится пропасть, которую никто из них не решается перешагнуть.
В сумерках вернулся с работы отчим. Бенюс встал, Антанас холодно протянул руку и тут же отдернул, будто боялся, чтобы пасынок не поцеловал ее.
— На каникулы, значит...— сказал он таким тоном, словно говорил: «Ага, вернулся все-таки к этому проклятому отчиму...»
— Да вот, кончил...—буркнул Бенюс и взглядом добавил: «Ну, и что ты мне сделаешь?»
Они уселись — один на одном, другой на другом конце стола, — и пока Агне собирала ужин, Бенюс молча глядел в окно. Он ждал, когда отчим выговорит вопрос, который таился в беспокойном взгляде матери, но Антанас вел себя так, будто пасынка вообще не было в избе. Он говорил жене, что господин Си-корскис отдал им на покос канавы, и на зиму они смогут наготовить вдоволь сена, что надо бы купить пару поросят, потому что летом их дешевле прокормить, спрашивал у Агне, кончила ли она полоть огород и сможет ли завтра прореживать свеклу у мельника Сальминиса.
— Ты же купил Бенюкасу часы,—осторожно напомнила Агне, когда все сели есть.
Экономя керосин, не зажигали лампу. Но и в сумерках Бенюс увидел, что лицо у отчима передернулось, словно кто-то схватил его за горло.
— Ему причитается...—быстро добавила мать.— Он лучше всех кончил четыре класса...
— Я раньше купил, пока он еще в барычи не записался, — сухо ответил Антанас. — Подай. В сундуке.
— Не надо! — отозвался Бенюс, чувствуя, что кровь бросилась в лицо.
— Бенюкас...
— Говорил же я, что эти часы для него слишком плохи, — опять словно обухом ударил отчим.
— Антанас...—испуганно прошептала Агне.
— Перестань, — мягко остановил ее муж. — Вздохами делу не поможешь. Я молчал, когда ты его баловала, лучшие куски подкладывала, отдавала последние центы, хоть у нас черного хлеба не хватало. Что ж, ребенок... Вырастет, хоть добрым словом своих кормильцев помянет. А он чем отблагодарил? Ты для него не мать, ты — лошадь, которая продукты возит, а я... — голос у Антанаса сорвался.—Он не постес-
нялся мне на глазах у всех в лицо плюнуть... мальчишка...
— Я сказал то, что думал о вас! — крикнул Бенюс, перестав вдруг сдерживаться. — Вы никогда меня не любили, и я вас не люблю, не могу любить.
— Бенюкас, сынушка...—застонала Агне.
— Вы все попрекаете, что мама меня учиться пускает,— продолжал Бенюс. В это мгновение он вспомнил своих новых друзей — Виле, учителя Мингайлу. Они встали за него стеной, позади которой остался бессильный, раздавленный, жалкий Ронкис. У Бенюса закружилась голова, когда он увидел, как оглуШил Ронкиса его отпор. — Да, меня мама пускает учиться, потому что я ее сын. И если я кого обидел, то ее обидел, свою мать, а не вас.
— Сынушка, сынушка...—Агне схватилась за голову и упала грудью на стол.—И зачем я заговорила, господи, зачем заговорила...
Антанас нагнулся над миской, ложка прыгала у него в руке, и он никак не мог зачерпнуть супу.
— Не думал я, что мальчишка так далеко зайдет,— наконец сказал он прерывающимся голосом. — Другой за весь век тому не научится, чему он за три года. Оклеветать друзей, стакнуться с барскими сынками, вместо спасибо сунуть человеку кукиш под нос... Далеко пойдет! Только боюсь, кабы вся его наука даром не пропала. Чего доброго, поднимет жизнь палец и скажет: «Эй ты там, не той дорогой идешь! Вернись назад!» И придется вернуться. Все сызнова начать. Почиститься, смыть с совести всю эту грязь...
— В большей грязи нельзя жить, чем вы живете.— отрезал Бенюс, сам удивляясь своей смелости.—Благодаря маме я выбрался на поверхность. Не нравится вам, что я хочу стать человеком, завидно, хотели бы меня, как Шарунаса, кровопийцам продать...
Вдруг от удара кулаком по столу подскочила посуда и в избе загремел голос Антанаса:
— Замолчи! — он задохнулся и сразу, будто застыдившись, опустил голову и, тяжело дыша, с трудом выговорил — словно тяжелые камни ворочал: — Мало того, что ума у него нет, так бог ему и души пожалел. Был бы он моим сыном, я бы его за дверь вышвырнул, как бешеного пса.
Агне тихо плакала, отвернувшись в угол. Бенюс встал и выбежал за дверь.
— Сыночек, куда ты! —заголосила мать.— Бенюкас, Антанас... Помиритесь...
— Не бойся, мама, из дому не ухожу, — сказал Бенюс матери, когда та выбежала за ним во двор. — Это не только его дом. А ты ведь не выгонишь меня, мама?
— Нет, нет, — всхлипывала Агне, прильнув к груди сына.—Только... нехорошо так, сыночек... Ты уступи, ты должен ему уступить... Помиритесь...
Бенюс вспомнил ноги Шарунаса, исхлестанные кнутом. Слезы застилали ему глаза. Плакал он не только от жалости. Ему было больно, что мать его не понимает. Но, в глубине души, он был доволен, что осмелился сказать правду и ничего страшного не случилось.
В то лето на выборах самоуправления Сикорскису удалось заполучить пост волостного старшины. Он давно втайне мечтал об этом и обещал себе, в случае удачи, обязательно купить автомобиль. Господин Сикорскис никогда не нарушал слова, сдержать которое бывало приятно или полезно, и вскоре перед его особняком остановился черный американский «форд». Грязные, оборванные батрацкие дети, выпятив вздутые от картошки животы, глазели на сверкающий на солнце автомобиль, вокруг которого высокомерно расхаживала полуголая Аделаида, которая пришла с реки в одном купальнике и в черных очках на заклеенном листиком носу. Господин Станисловас, стоя поодаль, тремя пальцами теребил бородку а-ля Сметона, и с чувством превосходства следил за женой, которая гладила теплый «фордик» так нежно, словно перед ней была лучшая в мире породистая корова. А в это время Валентинас хозяйничал в автомобиле, изображая шофера. Вдруг неожиданный гудок огласил двор. Испуганные дети с воплем шарахнулись в сторону, а госпожа Фелиция от неожиданности так метнулась от автомобиля, что ноги не выдержали семипудовой тяжести, и она свалилась на землю. Пока все пришли в себя, виновник веселого события уже улепетывал через двор.
— Свинья! Свинья! — топала ногами барышня
Аделаида. Неожиданный сигнал так напугал ее, что даже очки слетели.—Я тебе покажу, свинья!
— Ха-ха-ха! — расхохотался господин Сикорскис. — Вот что бывает, когда цивилизация врывается в захолустье и застает людей неподготовленными. Один ребенок все поместье разогнал по кустам. Что ты скажешь на это, Бенюс?
— Я не испугался, — ответил Бенюс, взволнованный тем, что господин Сикорскис поинтересовался его мнением. — А вообще, это не страх, а рефлекс.
— Да, да, — прервал Сикорскис, внимательно глядя на Бенюса, который нагнулся за очками Ады.—И я думаю, чем меньше этих проклятых рефлексов, тем лучше. Подойди сюда.
Бенюс подал Аделаиде очки и послушно приблизился к господину Станисловасу.
— Ты неглупый паренек. — На сухом лице Сикорскиса промелькнуло нечто похожее на улыбочку. Указательный и средний пальцы нырнули в кармашек жилета и пошарили там. — Я надеюсь, у тебя хватит ума не связываться с такими неудачниками, как Ронкис, и из тебя выйдет человек, приличный во всех отношениях. — Наконец пальцы нашли то, чего искали, и в них блеснула серебряная монета. — На, бери. Только смотри у меня...—холодный, высокомерный взгляд резанул Бенюса будто ржавым ножом; господин Станисловас отвернулся, словно ему неловко было смотреть на покрасневшее лицо мальчика, отразившее и благодарность, и стыд, и унижение.
— Спасибо, господин Сикорскис. Я, кажется... С Валентинасом у меня хорошо идет...—промямлил репетитор в необыкновенном смущении.
— Знаю, — крякнул Сикорскис, уходя.
Госпожа Фелиция, переваливаясь, словно утка, поспешила к свинарнику — она увидела там какой-то беспорядок. И Бенюс очутился вдвоем с Аделаидой, которая ни с того ни с сего расхохоталась. Бенюсу показалось, что она смеется над ним, и он не выдержал.
— Вы сегодня очень веселы, барышня, — отомстил он, стараясь не глядеть на ее полуголое тело.— Конечно, на машине кататься лучше, чем на лошади. Только вам придется научиться править, папа-то не станет возить к кавалерам.
Черт подери! Ну и ход! Бенюс просто удивлялся,
как он осмелился вымолвить эти слова, да этой принцессе, которая все притворялась, что не замечает его, и проходила, не глядя, словно мимо домашней скотины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48