— спросила, вдруг заинтересовавшись, Меркулова.
— Да, я сын Батырева, которого вы, возможно, знаете. А совпадение вот в чем. Если вы жена того Меркулова, что служит начальником политотдела в Белых Скалах, так у меня от отца письмо к вашему мужу.
Елена Станиславовна окинула взглядом лейтенанта. Его поза выражала почтительное внимание. Меркулова отметила про себя неестественный для молодого человека матовый цвет лица, тонкие брови, самоуверенный блеск его серых глаз, обведенных глубокими синими кругами. «Птенец, готовый при случае корчить из себя важную птицу»...
— Приятно, — сдержанно сказала она, — в Белых Скалах, значит, вы заглянете к нам?
Батырев склонил голову. Елена Станиславовна повернулась к Донцовым. Ей все больше правилась Дуся. Наивность и непосредственность не так уж часто встречаются. Однако Дуся вместе с мужем — это было уже нечто из того жанра, который Меркулова не признавала.
— Дусенька, — сказала Елена Станиславовна, — я надеюсь, когда ваш муж будет в служебных тяготах, вы найдете время, чтобы навестить меня.
Дуся, польщенная вниманием Меркуловой, просияла. — Я так рада знакомству с вами, — воскликнула она, — если позволите...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Меркулов встретил жену на перроне, расцеловал и посадил в машину. С той минуты, когда он помог ей сойти со ступенек вагона, Борис Осипович уже никого и ничего, кроме жены, не замечал. Он не обратил внимания на то, с кем прощалась она, хотя лейтенант Ба-тырев вынес ее чемодан; не глядя, отвечал он на приветствия проходящих по привокзальной площади офицеров и только тогда, когда машина тронулась, радостно воскликнул:
— Соскучился по тебе, Лена, нет сил...
Меркулов обнял жену за талию и крепко прижал к себе.
— Сумасшедший, — Елена Станиславовна поправила сбившуюся на бок котиковую шапочку. — Дай хоть на город взглянуть.
— Еще насмотришься. Не будь такой рассудительной.
Елена Станиславовна в ответ молча пожала его пальцы.Она раскраснелась, глаза ее потеплели, в них появилось что-то девичье и нежное. Она знала, едва они войдут в комнату, муж подхватит ее, понесет на руках, играючи силой, и будет целовать, целовать без конца. Она знала, пока все это не пройдёт, с ним невозможно говорить ни о каких делах. И вообще, лучше в первые минуты совсем не говорить. И хотя Елена Станиславовна сама никогда не испытывала бурного чувства к
мужу, ей было приятно и радостно ощущать себя столь желанной. Она сняла шапочку и положила голову ему на плечо, а он, уже седеющий капитан 1 ранга, тихонько целовал шелковистые пряди ее волос.
Матрос-шофер, нечаянно взглянувший в зеркальце на жену начальника политотдела, которую он сразу назвал «кралей», так был удивлен идиллической картиной, что едва не въехал на тротуар. Машину дернуло. Пассажиров метнуло из стороны в сторону. Водитель склонился над рулем, ожидая нагоняя.
Однако Меркулову было, видимо, не до него. ...День уже клонился к закату, когда Елена Станиславовна начала тот разговор, который казался ей самым важным.
В теплом халате, с распущенными после купания волосами; она лежала на низкой, покрытой ковром тахте. Меркулов позаботился о том, чтобы комната была обставлена так, как она любила. Большое, в рост человека, зеркало в углу. Голубые тона новой обшивки мебели, пуфики, изящный книжный шкаф с секретером, круглый стал и на нем хрустальная ваза с букетом ярко-красных гвоздик. «Где он только все раздобыл?» Впрочем, спрашивать о том, как достаются подарки, Елена Станиславовна считала бестактным.
Меркулов в белоснежной рубахе сидел против нее и курил трубку. Елена Станиславовна с удовольствием вдыхала дым; с запахом табака у нее связано почему-то ощущение семейного уюта, мужской опоры и заботы.
— Ты как-то изменился, Борис, осунулся, похудел. Я это чувствовала, собираясь в Белые Скалы. Ты скажешь: старая история, работа есть работа, и для пользы дела нечего жалеть себя. — Елена Станиславовна оперлась локтем о подушку. Ее холеное лицо приняло озабоченное выражение. — Но все-таки расскажи, Борис, что волнует тебя.
Меркулов положил трубку в пепельницу и сказал:
— Понимаешь, Леночка, в том-то и беда, что рассказывать почти нечего. О первых своих шагах здесь я тебе уже писал, а нового ничего не прибавилось... Так что... — Он не договорил и стал выколачивать трубку.
Елена Станиславовна внимательно посмотрела на мужа.
— Странно... ты говоришь как-то нерешительно. Я таким тебя никогда еще не видела.
— Как тебе ответить, Лена? — Борис Осипович заколебался. — Понимаешь, глянешь на бумагу, на отчеты— все лучше год от года. — Он сунул трубку в карман.—Что хочешь говори, не верю в сплошное благополучие. И именно в таком подходе я всегда находил ключ к улучшению дела. Вот Светов (есть такой офицер) называет наш штаб главной канцелярией, а политотдел культурным департаментом. Резкие слова, в запальчивости произнесены. Да ведь дыма без огня не бывает. Но весомых фактов я не имею. — Он помолчал и закончил раздраженно: — Порой кажется, что я один против всех, а так недолго ошибиться, голову сломать.
В глазах Елены Станиславовны блеснул насмешливый огонек. Она поднялась с тахты, прошлась по комнате, возвратилась к мужу, потрогала его волосы.
— Нет, эту голову надо беречь. Она мне слишком дорога.
— Не о себе же я пекусь, ты неправильно истолковала мои слова, — возразил, морщась, Борис Осипович. Елена Станиславовна поняла, что едва не совершила ошибку, и поспешила ее исправить.
— Когда речь идет о коммунисте, — она сделала упор на слове «коммунист», — Борис, его интересы и интересы дела совпадают. Ты, мне кажется, всегда следовал этому правилу.
Борис Осипович задумался, потом с сомнением по жал плечами:
— Не вижу логики.
— Завоюй доверие людей, силой своей воли подними их на то высокое, к чему ты стремишься.
— Настоящее доверие завоевывается только твердостью и прямотой, — отрезал Борис Осипович.
Елена Станиславовна скептически посмотрела на мужа. Борис Осипович был, по ее определению, человеком, «одержимым принципиальностью». И порой без нужды лез на рожон.
— Послушай, Борис, — сказала она осторожно.— Ты мучаешься. Я это вижу. Понимаешь, можно быть твердым, как кремень, можно — как гибкий стальной клинок. Второе, право, лучше; подумай, взвесь.
— Что же ты советуешь? — Борис Осипович обжег жену взглядом.
— Возможно, те, кто говорят: «у нас все хорошо», по-своему правы. Ты должен их точку зрения оценить трезво, даже поддержать. Это окрылит людей.
— Чепуха! — Борис Осипович стал снова набивать трубку. — Хвалить хваленое? — Он с сомнением покачал головой. Но тут же вспомнил о недавних разговорах с Маратовым и Панкратовым. Да, мысль, которую только что высказала жена, уже приходила к нему, но до сих пор он ее отвергал.
— Почему же чепуха? — продолжала Елена Станиславовна. — Ты же лучше меня знаешь, что вожак, оторвавшийся от масс, ничто. Привлеки к себе людские сердца. — Она вдруг нежно обняла его.
Он поймал ее руку и поцеловал. «Пожалуй, в словах Елены есть свой смысл», — подумал он и сказал: — Ты умница, но я еще не знаю, права ли ты.
— А ты вспомни, была ли я хоть раз неправа. — Елена Станиславовна подошла к столу и стала поправлять цветы в вазе.
Борис Осипович окинул взглядом стройную фигуру жены и задумался: «Откуда у нее столько уверенности?».
...Они познакомились в последние недели войны. Потрепанный в жестоких боях полк морской пехоты вывели на отдых в маленький прибалтийский немецкий городок. В полку оставалась едва ли треть активных штыков. Велика была убыль и в офицерском составе. Сам майор Меркулов, по должности заместитель командира по политчасти, почти месяц командовал полком. Начальником штаба у него был офицер одного из батальонов. Пополнения не ожидалось. В полку поговари-вали о том, что война, видимо, кончится без них. Меркулов ничего бы против этого не имел. Родине опасность уже не грозила, а причин личного характера, которые толкали бы его на то, чтобы отличиться, тоже не было. Грудь увешана орденами.
Меркулов спокойно отдыхал, а высшее командование словно забыло о существовании полка.В том же городке, где стояла часть Меркулова, в особняке бывшего бургомистра находилась редакция фронтовой газеты, а рядом с ней в маленьком домике садовника располагалась другая военная редакция, вы-
пускавшая листовки на немецком языке. Листовки забрасывались и в тыл противника и распространялись среди военнопленных. В этой редакции работала Елена Станиславовна, закончившая в 1943 году институт иностранных языков и сама попросившаяся на фронт.
В большой гостиной в доме бывшего бургомистра по вечерам собиралась шумная компания: журналисты, выздоравливающие офицеры из расположенного неподалеку госпиталя, девушки из полевой почты. Здесь узнавали последние фронтовые новости, играли в шахматы и шашки и, конечно же, пели и плясали. Сюда стал заходить от скуки и Борис Осипович Меркулов.
Неизменно в центре всех собравшихся в гостиной оказывалась Елена Станиславовна. Она играла на рояле, обладала недурным голосом, умела, сменив лейтенантскую форму на шелковое со вкусом сшитое платье, блеснуть мастерством танца. А главное, была хороша собой и никому не отдавала явного пред- почтения.
Ходили слухи, что на фронт она пошла, чтобы выбрать себе мужа починовней. Но, впрочем, все это были только сплетни. Держала себя Елена Станиславовна со всеми безукоризненно тактично. Меркулову она понравилась с первого взгляда. Он попробовал шутя приволокнуться за ней, но Елена Станиславовна сразу же пресекла его надежды на легкую победу.
...Меркулов влюблялся в нее все больше. Елена Станиславовна иногда танцевала с ним, по временам же устраивала как бы допрос с пристрастием, будто испытывая его силу и гибкость его ума и воли. Потом она забывала о нем, разговаривая с другими, а он, измученный ревностью, злой, уходил домой, валился на кровать и бормотал: «Брошу... ну ее, брошу». И чем чаще он это говорил, тем ясней для него было, как дорога она ему.
Война кончилась. Компания в доме бургомистра распалась как-то сама собой. Одни ждали демобилизации и, уединившись с близкими друзьями, говорили о самом сокровенном, как говорят перед разлукой; другие погрузились с головой в хлопоты, связанные с вызовом своих семей; третьи получали новые назначения... Вокруг Елены Станиславовны образовалась пустота, и Борис Осипович, которому спешить было некуда, стал
проводить с ней свободное время. Они сидели по вечерам на берегу моря, она читала ему стихи, а он молчал, думая о ней. Однако вскоре на его голову обрушились неприятности, едва не изменившие всего хода его жизни.
Прибыл приказ о расформировании полка морской пехоты. Бориса Осиповича вызывали в отдел кадров политсостава. Подразделение, которым командовал Меркулов, перешло в ведение штаба флота. Капитан 3 ранга, работник отдела кадров, долго перечитывал бумаги в его личном деле. Меркулова это нисколько не волновало. Биография у него была превосходная. Сын председателя сибирского колхоза, в прошлом партизана гражданской войны, он после окончания средней школы ушел служить на флот. Три года был боцманом на эсминце. Там его избрали секретарем комсомольской организации корабля. Вернувшись домой после демобилизации, он закончил школу партийного актива, вскоре стал инструктором, а затем через несколько лет был избран секретарем райкома партии. На этом посту и застала его война. На фронт Борис Осипович ушел добровольцем, решительно отказавшись от брони. Из райкома партии его отпустили неохотно, но все же отпустили, учтя прежнюю морскую профессию. В военкомате Борису Осиповичу присвоили звание политрука и отправили на Черное море.
Маленький корабль, на котором он служил, вскоре, однако, наскочил на вражескую мину и погиб. В 1942 году Борис Осипович был назначен в отправляющийся под Сталинград батальон морской пехоты. Дальше шел обычный фронтовой путь — бои, ранения, награды, новые звания и должности...
«Чего он мудрит над моим личным делом, — думал Борис Осипович, рассматривая инструктора по кадрам. — Сразу ясно, педант».
Инструктор захлопнул папку, предложил Борису Осиповичу папиросу и закурил сам. Видно было, что предстоящий разговор был для него неприятен.
— Сложное с вами дело, — сказал в раздумье кадровик.—Нет у вас военного образования.
— А война?
— Да, война стоит трех академий, — согласился инструктор.— Но ведь пройдет год-другой, многое станет новым в технике и тактике. Думали отправить вас на учебу. Желающих хоть отбавляй, экзамены нелегкие, а вы, конечно, многое перезабыли. Какие же перспективы?
Борис Осипович молча, в упор смотрел на инструктора. И тот откровенно закончил:
— Вы до войны были секретарем райкома. Люди колхозному селу нужны. Так не лучше ли бы вам демобилизоваться?
Борис Осипович был ошеломлен. Одно дело демобилизоваться в молодости, старшиной, другое — в тридцать два года, когда военная служба стала твоей плотью и кровью. Да и куда ехать? В сибирскую глухомань?! Разве туда затянешь такую женщину, как Елена Станиславовна! Без нее же теперь жизнь не мила. Он скрипнул зубами, сказал глухо:
— По-канцелярски вы мое дело решили.
— Да, теперь многие называют нас и канцеляристами, и бумажными душами. — Инструктор не обиделся. Видно было по его глазам, что он сочувствует Меркулову.
— Я пойду к начальнику политуправления, — сказал Борис Осипович.
— Отчего же, сходите!
В приемной начальника политуправления было людно. Уже через несколько минут Борис Осипович понял, что пришел напрасно. У многих офицеров было такое же положение, как у него. «Не стану просить», — решил он. В нем заговорило самолюбие. Он вернулся в отдел кадров и написал рапорт с просьбой о демобилизации.
— Поздравляю вас, товарищ Меркулов, с возвращением к мирной жизни, — сказал на прощание инструктор, пряча его рапорт в папку.
Дойдя до этого места в своих воспоминаниях, Борис Осипович досадливо повел плечами. Мог ли он предвидеть тогда, что инструктор по кадрам Порядов когда-нибудь окажется его заместителем и что придется сказать ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70