Затем достала из чемодана несессер, пилочкой осторожно сняла зазубрины на розовых краях ногтей, легко провела по губам помадой, тронула пушком из серебряной пудреницы нос и лоб, поправила волосы. Еще раз, уже мельком, взглянула в зеркало и кивнула головой. Теперь, кажется, все было в порядке. Елена Станиславовна заперла чемодан, хотела снова поставить его на полку, но раздумала. Езды оставалось два — три часа. Она выбрала одну из книг, которыми была полна сетка над ее постелью, и, подсев к окну, стала читать.
Впрочем, читалось плохо. Приближались Белые Скалы, новая станция в ее кочевой жизни.Когда несколько месяцев назад Меркулов получил назначение в Белые Скалы, Елена Станиславовна была даже довольна. В далекой гавани, за многие тысячи километров от Москвы, сильных работников немного. Дела там не могут идти вполне хорошо. Энергичный Борис Осипович твердой рукой направит людей, снова заговорят об его талантах. И тогда начальство задумается над тем, чтобы использовать капитана 1 ранга Меркулова на более высокой, соответствующей его возможностям работе.
В ожидании этого Елена Станиславовна решила даже не выезжать из Москвы. Однако письма мужа посеяли в ней смятение. Он писал не об успехах, а о трудностях и раздумьях. Меж тем расставаться с Борисом Осиповичем надолго Елена Станиславовна не хотела.
...Поезд, скрипя тормозами, неожиданно остановился на каком-то разъезде. В купе заглянул Донцов, снял с крючка шапку и, бросив жене: «Дуся, я быстренько, куплю что-нибудь», — побежал по коридору.
— Опять понесся без шинели, — сказала Дуся, войдя в купе.
— Видно, любит, потому и заботится... Недавно замужем? — спросила Елена Станиславовна безразличным тоном, из вежливости, чтобы поддержать разговор.
— Мы зарегистрировались, как Ваня окончил политическое училище и стал офицером, — словоохотливо откликнулась Дуся. — А я сама из Подмосковья, станция Лосинка. Знаете? Мы в электричке познакомились. Ваня ел мороженое и я ела мороженое, оно растаяло у меня в руках и закапало синий жакет. Я стала выводить пятно, а Ваня помогать, вот так и познакомились... — Дуся осеклась, почувствовав, что Елена Станиславовна слушает ее рассеянно, и добавила: — Может, вам не интересно?
— Почему же... — сказала Елена Станиславовна, листая страницы книги.
Дусе расхотелось говорить. Она окинула взглядом Меркулову. «За всю дорогу пяти ласковых слов не сказала. Будто за людей меня и Ваню не считает». Ей казалось, что Елена Станиславовна с пренебрежением относится к ее скромному халату из штапельного полотна, к ее рукам с короткими ногтями — рукам выпускницы ремесленного училища, к их фанерным чемоданам без чехлов. Казалось, что соседка догадывается и о том, что она, Дуся, впервые едет в мягком вагоне и что у Вани осталось немного денег, и они не могут позволить себе, как Елена Станиславовна и этот щеголь-лейтенант, ходить в вагон-ресторан утром, в обед и вечером, и. поэтому Ваня выбегает на станциях за продуктами, и даже о том, что решение доплатить на московском вокзале немалую сумму из скромного лейтенантского жалованья к воинскому литеру было принято после долгих обсуждений и споров. «Жаль, что я тогда уступила Ване. «Повезу тебя, Дусенька, как королеву, в мягком». Поехали бы в жестком, куда было бы веселей. А на сэкономленные деньги купили бы новые чемоданы».
— Что же вы приумолкли? — сказала Елена Станиславовна. Она заметила взгляд, брошенный на нее молодой женщиной, и поняла его. «Видимо, думает обо мне бог весть что». Ей захотелось испробовать свое обаяние на «простушке», как она мысленно окрестила Дусю.
— Чем я вас смутила?
— Вы какая-то особая... — Дуся замялась. Ей хотелось честно сказать, что Елена "Станиславовна почему-то кажется чужой, непонятной ей женщиной, с которой
даже говорить нелегко, невпопад какое слово скажешь, так по ее лицу сразу видно, что осуждает.
— Особая... — повторила задумчиво Елена Стани-славовна, — вы находите меня, наверное, несимпатичной, — улыбаясь, продолжала она допытываться. — А вот вы мне очень симпатичны... — Она откинула голову, как бы на расстоянии любуясь собеседницей. Дуся и в самом деле нравилась ей: сильная молодая женщина, из тех, о которых говорят: «кровь с молоком». У нее была высокая грудь, полные плечи и руки. Лицо Дуси, округлое, с румянцем на щеках, освещенное ясными глазами, с остреньким задорным носом и сочными губами нельзя было признать красивым, но оно дышало такой чистотой, молодостью и здоровьем, что невольно располагало к себе.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы запомнили меня гордячкой, — продолжала Елена Станиславовна, — я ведь совсем иная... гораздо проще, чем кажусь... Только мысли у меня были в пути делами заняты, вот я и ехала, замкнувшись в своей скорлупе. Садитесь-ка рядом, Дусенька. Можно вас так называть?
— Конечно. — Дуся охотно подсела к Меркуловой.— Я ведь и не привыкла к имени-отчеству. В училище и на работе по-разному называли, кто Дуся, кто Дуня, только вот в загсе, когда поздравляли, в первый раз в жизни Евдокией Александровной назвали.
Елена Станиславовна рассмеялась.
— А вы ведь, наверное, бойкая. И мальчишкам голову кружили, и мужем, кажется, как хотите, вертите.
Дусе было приятно это слышать.«Может, неладное у нее на душе, вот и сторонилась меня и Вани», — подумала Дуся. Она вдруг почувствовала себя свободно с этой строгой на вид и богато одетой женщиной. Ей даже льстило, что Елена Станиславовна так запросто разговаривает с ней, с Дусей, которую всего два года назад мальчишки в ремесленном и за косы иной раз дергали.
— Я Ваню очень люблю, — призналась Дуся, — я и не думаю им вертеть, это он сам. Любо ему угадывать, чего мне хочется. — Дуся заглянула в книгу, которую держала Меркулова: — Что вы читаете?
— Стихи английского поэта Киплинга. Знаете?
— Нет, — призналась Дуся и спросила: — Интересно?
— Да как вам сказать, — усмехнулась Елена Станиславовна,— стихи человек выбирает себе по душе. Я вот люблю читать о чувствах мужественных людей, которым все на свете трын-трава. А вы?
Дуся задумалась.
— Люблю Пушкина, Некрасова, Лермонтова. Я их в школе учила. — Дуся улыбнулась. — Этого, наверно, мало.—Тут же, как бы оправдываясь, она добавила: — Ваня выписывает журналы. Книги из библиотеки приносит. Я больше романы читаю, а стихи, когда грущу.
— Значит, вы знаете гораздо больше меня. А я только десятка три книг люблю и из года в год перечитываю. Редко-редко к ним что-нибудь прибавляется.
— Почему же? — удивилась Дуся.
— Любимая книга — что старый друг, Дусенька. Заранее знаешь, что с ним интересно. А новая — с ней, может, напрасно время потеряешь... Впрочем, это все, наверно, чепуха. Не слушайте вы меня. Просто я за последние годы обленилась. А все-таки расскажите, что собираетесь делать в Белых Скалах? О своих мечтах и планах.
Дуся задумалась... «Мечты и планы». Это звучало очень уж возвышенно. Если бы Меркулова спросила ее проще: «Что думаешь делать?» Дуся ответила бы, что собирается работать, но только не сразу, а чуть попозже, что ей хотелось бы получить в Белых Скалах небольшую, но непременно солнечную комнату, завести цветы — она их очень любит, — одним словом, устроиться, как полагается замужней женщине. Можно ли, однако, было назвать это «мечтами и планами»?
Дуся не успела ответить. Вагон дернуло, качнуло. Донесся гудок, и поезд тронулся с места. Дуся некоторое время смотрела в окно на проплывающие станционные постройки, деревья, людей на перроне, затем вдруг ойкнула, припала к окну, словно стараясь что-то рассмотреть в толпе, и выскочила в коридор. Через минуту она вернулась совершенно растерянная.
— Вани нигде нет, он, наверное, отстал. Что же мне теперь делать? — она всплеснула руками.
— Да не волнуйтесь вы так, милая. Может быть, он еще где-нибудь в соседнем вагоне.
— Отстал, отстал, ах, как же так! — твердила Дуся, мечась в купе. — Он же в одном кителе.
— Кто отстал? Уж не муж ли? — В дверях купе появился щеголеватый лейтенант; он приглаживал рукой пепельно-серые вьющиеся волосы.
— Да. Ваня отстал от поезда, — глухо ответила Дуся, порываясь снова выскочить в коридор вагона.
— Муж теряется лишь тогда, когда он сам этого хочет, — небрежно сказал лейтенант, щелкая по ладони колодой карт.
— Да вы что... очумели? — вырвалось у Дуси. Ее глаза сердито блеснули.
Лейтенант с недоумением оглядел Дусю, не зная, обижаться ли ему на резкость молодой женщины, и вдруг сказал мягко:
— Простите, но как же не очуметь, когда просидишь за преферансом без . малого полсуток, да еще проиграешься.
Дуся неожиданно всхлипнула. Плечи ее вздрагивали, она закрыла лицо руками. В ее волнении, в ее горе было что-то чистое, наивное и трогательное. Она напоминала большого ребенка. Лейтенант выглянул в коридор и вдруг громко рассмеялся.
— Что вы? — с укором сказала Елена Станиславовна. Она стояла около Дуси, не зная, как ее успокоить. Лейтенант, отступив на шаг от двери, произнес торжественно:
— Идет виновник всех бед!
В дверь протиснулся запыхавшийся Донцов. Лицо у него было красное и обеспокоенное. В руке он держал размокший и расползавшийся газетный сверток. Из свертка выпирали куски кулебяки и зеленовато-бурые головки соленых огурцов.
— Ваня! — Дуся, жалобно всхлипывая, порывисто бросилась к мужу, но вдруг остановилась, вытерла рукой слезы. — Ты где был?!
— Сбегал в поселок рядом с разъездом. Ты же говорила, что хочется солененького.
— Я говорила? А что жена волнуется, что, может одна остаться, — тебе трын-трава! — она невольно повторила слова Меркуловой. — Как тебе не совестно, Ваня!
— Дуся! — растерянно и укоризненно произнес Донцов. Огуречный рассол тонкой струйкой заползал в рукав его кителя. Елена Станиславовна взяла из его рук сверток и положила на столик.
— Теперь — Дуся! А на следующей станции опять... Щеголеватый лейтенант шутливо заметил:
— Горькая участь всех мужей, они достают пироги и пышки, а получают синяки и шишки.
Елена Станиславовна улыбнулась.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала она.
Дуся поглядела на Меркулову, па насмешливого лейтенанта, на растерянное, виноватое, доброе лицо мужа и тоже улыбнулась. Затем она молча вытащила из свертка соленый огурец и с хрустом надкусила его.
Из-за туч пробился солнечный луч. Яркие пятна и светлые тени от мелькавших за окном деревьев, росших вдоль железной дороги, забегали по стенам купе.
— Давай есть, Ваня, — предложила Дуся, блестя глазами, в которых еще не высохли слезы,— ужасный у меня аппетит!
— Вот и хорошо... — согласился Донцов, доставая из дорожной сумки хлеб, яйца, колбасу, масло и раскладывая все это на столике у окна, — а следующей станции уже не будет, следующая — Белые Скалы. Перекусим, да и уложим вещи.
Пока Донцовы ели, Елена Станиславовна читала книгу, щеголеватый лейтенант вышел в коридор курить, затем он вернулся и сел рядом с Дуссй.
— Катились мы, катились и подкатываем, наконец, к океану. Какая жизнь будет — вопрос?-—сказал он, ни к кому не обращаясь, нервно приглаживая рукой волосы.
— Народу здесь теперь много, и народ хороший, — откликнулся Донцов, уписывая за обе щеки крутые яйца и запивая их молоком.
— Море, Ваня, смотрите — море! — неожиданно воскликнула Дуся, раздвигая на окне занавески, чтобы всем виден был открывшийся пейзаж.
Гряда сопок оборвалась, и за полосой прибрежного льда открылась водная гладь. Окаймленная заснеженными сопками, залитая солнцем вода была такая ярко-синяя, блестящая и спокойная, что не залюбоваться ею было нельзя.
Каботажное судно дымило в море, а у самого берега стояли кунгасы, грузились рыбой и лесом самоходные баржи. На берегу что-то делали люди, одетые в стеганые ватники, шубы, брезентовые плащи.
Поезд мчался дальше. Неподалеку от железнодорожной насыпи показались низкие бревенчатые избы, около них рыболовные сети, развешенные на длинных жердях, потом дощатые бараки и корпуса какого-то заводика, мелькнула железная труба с витком дыма — и снова потянулись голые скалы, сползшие в залив... и опять тайга обступила поезд.
— Вот это мы, Дуся, проехали рыболовецкий колхоз, а рядом с ним были мастерские по ремонту катеров, кунгасов, — говорил возбужденно Донцов, — а сейчас, через двадцать — тридцать минут, пойдут дачные места, пляжи, затем судостроительный завод, а потом уже и вокзал... — Он стал заворачивать в газету оставшиеся продукты.
— Вы что, бывали здесь? — спросила Елена Станиславовна, захлопывая книгу.
— Довелось и матросом служить, и старшиной... Собственно, только два года назад в училище уехал. Белые Скалы — подходящий для жизни город.
— А я, признаться, еду, как в ссылку, — сказал вдруг откровенно и серьезно щеголеватый лейтенант.
— Жить надо там, где ты нужен, — заметила назидательно Елена Станиславовна, принимаясь укладывать вещи.
Лейтенант усмехнулся. Елена Станиславовна заметила его улыбку и спросила:
— Думаете, говорю прописные истины?
Лейтенант промолчал, отошел от окна, сел и сделал неопределенный жест, как бы говоря: «Эх, да что вы толкуете!»
— Напрасно машете рукой. Хотите, — продолжала Меркулова, — открою вам жизненную мудрость: для того чтобы хорошо чувствовать себя в Москве, надо, чтобы Москва вас ждала и звала. Какой-то французский писатель девятнадцатого века недаром говорил: «Гении рождаются в провинции, а умирают в Париже». Это верно не только в больших, но и в малых масштабах. Советую заслужить в Белых Скалах право на Москву, молодой человек.
Лейтенант иронически прищурил глаза.
— Я что-то в этом духе слышал от отца. Но, говорят, истина от повторения не тускнеет. Благодарю вас за наставление. Однако дорога кончается, — продолжал он, — пора бы нам официально познакомиться, уважаемая спутница.
— Что же, пожалуйста, моя фамилия Меркулова,— холодно сказала Елена Станиславовна.
— Валентин Корнеевич Батырев, — лейтенант встал и щелкнул каблуками. — Ведь вот какое совпадение...
— Уж не сын ли Батырева, который ведает кадрами... И о каком совпадении вы говорите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70