В течение недели Батырев лишь мельком видел Светова. Командир «Дерзновенного» вместе с командиром электромеханической боевой части дневал и ночевал в турбинных и котельных отделениях, проводя с матросами и со старшинами учения и сове-
щания. Как Батырев узнал из разговора со штурманом, «Дерзновенный» готовился к сверхсрочной съемке с якоря.
Правда, на второй день по прибытии на корабль, перед обедом в кают-компании, Батырев представился командиру корабля. Светов коротко поговорил с ним о Москве, Ленинграде, об училище, но ведь это был не серьезный разговор, да и вскоре в него включились другие офицеры. Светов осведомился у штурмана, введен ли молодой офицер в курс дела, и, получив удовлетворительный ответ, пожелал Батыреву успеха, затем принялся за еду.
На Батырева маленький, худощавый и подвижной командир «Дерзновенного» не произвел впечатления. Да и не такого приема он ждал. Ему, признаться, хотелось установить личные взаимоотношения с командиром. Отношения эти рисовались ему весьма туманно, но, во всяком случае, он не представлял себе, что может остаться незамеченным. И сегодня равнодушие Светова было единственным облачком, омрачавшим его настроение.
...Теперь Батырев ждал, как отнесется к его словам Меркулов.
— Ни разу не разговаривал с вами? — переспросил Меркулов.
— Ну да, толком ни разу.
Начальник политотдела помолчал, взгляд его скользил по набережной. Вдалеке, среди флагов эсминцев, можно было разглядеть, и гвардейский флаг «Дерзновенного». «Неужели Светов не придерживается даже элементарных правил? Кто же не знает, что командир корабля обязан поговорить с новым офицером, напутствовать его, подбодрить?.. Надо в этом разобраться».
— Я думаю, вам еще представится случай побеседовать с командиром по душам, — сказал он. — Только не выдумывайте себе обид, служба не терпит этого.
— Есть... — отчеканил Батырев. Назидательный и властный тон начальника политотдела ему уже изрядно надоел. «Хоть бы отпустил душу на покаяние». Батыреву хотелось двигаться, смеяться, громко разговаривать. В голове стоял пьянящий дурман. Он с удовольствием погонял бы шайбу вместе с матросами крейсера, игравшими в хоккей на уже расчищенном от снега
пятачке катка, или побросал бы снежки, как озорные ребята. А тут стой неподвижно перед начальством, словно оловянный солдатик.Меркулов, видимо, и сам почувствовал, что разговор не в меру официален. Отпуская лейтенанта, начальник политотдела улыбнулся глазами, одобряюще кивнул на прощание и сказал:
— Ничего, Валентин Корнеевич, путь от лейтенанта до адмирала никому не заказан.
Батырев облегченно вздохнул. За спиной Меркулова схватил пригоршней снег, смял его, с силой бросил в море и весело расхохотался. От резкого движения на шинели оторвалась пуговица и, блеснув, словно золотая монета, зарылась в снег. Батырев поднял пуговицу, просунув ее ушко в петлицу шинели, закрепил спичкой. «Сойдет!» — И зашагал дальше. Все, что он сейчас делал, было как во сне, мысли одна другой нелепее лезли в голову,
У «Дерзновенного» Батырев остановился. Невольно залюбовался боевым кораблем, его низким и узким корпусом, словно вдавившимся огромной тяжестью глубоко в воду, длинными стволами орудий главного калибра, мощными трубами торпедных аппаратов, широким бело-голубым полотнищем военно-морского флага с гвардейской черно-оранжевой лептой.
Поднявшись но сходне, Батырев отдал честь флагу, заглянул в рубку к дежурному офицеру и хотел было пройти в свою каюту.Нервный подъем от выкуренной наркотической сигареты быстро спадал. На смену ему пришли непонятная раздражительность, усталость, расслабленность. Снова захотелось курить.
«Эх, от чего заболел, тем и лечиться надо», — решил Батырев. Миновав старшинский кубрик, он остановился у обреза — жестяной банки для окурков, — повертел зеленоватую пачку сигарет и, не удержавшись от соблазна вернуть вновь ощущение, похожее на легкое опьянение, закурил.
Неподалеку, в углу тесного помещения, на деревянной скамейке сидел старшина и чинил ботинок. Он работал, как заправский мастер. В плотно сжатых губах старшины веером торчали мелкие гвозди. Проколов
шилом отверстие в подметке, он ловко вставлял туда гвоздь и забивал его одним ударом молотка. Увидя подошедшего офицера, старшина хотел было встать, но Батырев остановил его движением руки.
— Канчук, вы по какой такой великой нужде самолично чеботарите? — спросил он.
Канчука, старшину сигнальщиков, Батырев за короткое время службы на «Дерзновенном» узнал как комсомольского заводилу. Старшина нравился ему. Высокий, широкогрудый, с озорными глазами, он принадлежал к людям, которым все по плечу, все дается без видимых усилий. Старшина был лихой танцор и превосходный певец в кружке самодеятельности, отличный легкоатлет, не раз бравший призы на флотских соревнованиях. И то, что он сейчас сапожничал, до крайности удивило Батырева. Он перевел взгляд на ноги старшины. Почти новые ботинки Канчука были начищены до блеска.
Канчук стукнул молотком, выплюнул гвозди на ладонь, весело посмотрел на Батырева.
— Когда-то у себя на родине, товарищ лейтенант, я сапожничал, собирался стать мастером модельной обуви. — Он говорил по-русски совсем правильно, но глуховатые «г» и твердые «о» выдавали в нем украинца.
— Иенька Украина? — спросил Батырев.
— А вже ж, з Лубен, — ответил старшина.
Познания Батырева в украинском языке ограничивались двумя— тремя фразами, и он вернулся к прежней теме.
— Значит, практикуешься перед демобилизацией?
— Нет, демобилизоваться не буду... учиться на офицера хочу. А это так... Понимаете, товарищ лейтенант, у меня тут матрос один. Молодой, отчаянный танцор. Ну, и разбил ботинки вдрызг. А у корабельного сапожника очередь... — пояснил Канчук.
— А офицером станешь, тоже будешь подчиненным обувь чинить?
Старшина лукаво блеснул глазами и ответил:
— А что же, не за плечами же ремесло таскать... Батырев рассмеялся. Рассмеялся и старшина.
— Посмотрим, посмотрим, каков ты, сапожник, в морском деле, — сказал Батырев.
— А что ж, поглядите! — старшина ответил уверенно и чуть-чуть насмешливо, будто хотел сказать: «Мы и на тебя еще поглядим, лейтенант».
И опять после первых затяжек у Батырева стала слегка кружиться голова и какая-то болезненно раздражающая волна накатила на сердце, и снова захотелось громко говорить, двигаться, смеяться.
Батырев короткими шажками заходил вокруг обреза, трогая рукой то огнетушитель, висевший на переборке, то скатанный брезентовый шланг, то пожарный рожок.
Канчук, приколотив подметку, снял ботинок с железной сапожной лапы и сказал Батыреву:
— Товарищ лейтенант, пуговица у вас на спичке ведь держится... Разрешите помочь... — Не ожидая согласия офицера, он вытащил из подкладки рабочего берета иглу с ниткой и, подойдя к Батыреву, начал пришивать пуговицу.
— Благодарствую, действуй, если хочешь... — произнес Батырев.
Пока Канчук орудовал иглой, склонившись над полой лейтенантской шинели, Батыреву пришли на ум слова Меркулова: «Вам еще представится случай побеседовать с командиром по душам». «А почему ждать случая, а не создать его самому, почему бы не взять быка за рога? Светову, видимо, невдомек, кто мой отец, — подумал Батырев. —-Л давайте-ка, товарищ капитан второго ранга, сядем за круглый стол и откроем карты. Может быть, и вам — командиру гвардейского корабля— это будет небесполезно... Пойду, была не была!»—решил Батырев.
Мимо пробегал матрос, посыльный. Батырев спросил его:
— Служба, командир корабля у себя?
— Так точно, — лишь на секунду задержавшись, ответил матрос.
— Пуговица на месте, — сказал 'Канчук, откусывая зубами нитку.
— Ловкач ты, старшина, отменный — и чеботарь, и швец, и на дуде игрец, ну, до скорого... еще раз тебе спасибо! — Батырев пошел к двери.
— В случае... что-нибудь с обувкой случится, помогу, товарищ лейтенант... — сказал весело Канчук.
Батырев своим панибратским поведением удивлял его. Такого простецкого и развязного офицера он встречал впервые. Да и по возрасту они были почти ровесники. Потому старшина добавил с явной усмешкой: — И насчет морского дела... У меня в нынешнем году летом курсанты практику проходили...
Батырев обернулся и, засмеявшись, погрозил Канчуку пальцем.
— Дерзковат ты, брат. Ну, да ладно, если у тебя и морской талант не хуже прочих, дружить будем.
Канчук согласно кивнул головой. Он был не против хорошей дружбы с офицером и любил людей, которые за словом в карман не лезут. Но все же поведение и тон лейтенанта насторожили его. Было в них что-то неестественное, словно хмельное, и Канчук осторожно посоветовал:
— А не ходите сейчас к командиру, товарищ лейтенант...
— Ерунда! — Батырев перехватил встревоженный взгляд старшины, снова залихватски сдвинул на затылок шапку. — Не подумай дурного, Канчук, просто у меня настроение боевое... Не в службу, а в дружбу, подержи-ка мое облачение... я в один момент... — И с этими словами Батырев сбросил шинель и пошел к трапу, ведшему к каюте командира корабля.
Пожалуй, если бы Батырев попытался разобраться в своем состоянии, он ни за что не рискнул бы зайти сейчас к Светову. Однако пальцы сами собой забарабанили по двери, ладонь нажала на ручку...
Когда Батырев вошел, Светов стоял у книжной полки. Он повернулся, на мгновение задумался, морща лоб, вспоминая, не вызывал ли молодого офицера к себе, но, ничего не припомнив, все же шагнул навстречу лейтенанту и протянул ему руку. Затем Светов уселся у стола и жестом указал Батыреву на стул и открытую коробку папирос.
У Светова было свое правило знакомиться с молодыми офицерами. Он не вел с ними наставительных бесед, когда они приходили на корабль, не пытался наперед предсказывать трудности, которые их встретят. Светов рассуждал так: «У каждого свой характер, пусть проявит его, пусть сам ко всему присмотрится, а потом уже найдется повод для обстоятельного душев-
ного разговора». Но раз лейтенант пришел сам и, видимо, по делу, Светов готов был поговорить с ним обстоятельно.То, что командир корабля так радушно и запросто встретил Батырева, будто давно сам поджидал его, то, что вид у Светова был усталый, а глаза смотрели мягко и задумчиво и, сидя в кресле, за высоким письменным столом, он казался совсем подростком, и то, что первые минуты встречи прошли в молчании, без единого слова, намекающего на официальность отношений, — все это привело Батырева к мысли, что с командиром можно не слишком церемониться.
Батырев, не скрывая самонадеянной улыбки, сел и, откинувшись на спинку стула, положил свободно ногу на ногу.
Развязность Батырева покоробила Светова. Однако он знал, что так держатся порой и очень скромные люди. Бывает, что дерзкая манера поведения — только способ скрывать свою застенчивость. Во всяком случае, Светову не хотелось сразу же одергивать молодого офицера. Ведь еще неизвестно, почему он решился без вызова явиться к командиру корабля. Да и настроение у Светова было сегодня покладистое. Командир электромеханической боевой части только что доложил ему о том, что можно проводить эксперименты по сверхсрочной съемке «Дерзновенного» с якоря—с любого места стоянки и в любое время года. Это был результат долгого и кропотливого обучения личного состава боевой части. Скрывая чуть заметную улыбку, делая вид, что не замечает слишком вольной позы лейтенанта, Светов сказал:
— Слушаю вас, лейтенант Батырев. Курить не хотите? Тогда давайте потолкуем... Разрешаю называть меня по имени-отчеству... — Светов взял из коробки папиросу, размял ее пальцами и, закурив, продолжал: — Вас зовут, если не ошибаюсь, Валентин... — Он замолчал, припоминая отчество Батырева.
— Валентин Корнеевич, — подсказал Батырев,— а вас, если я не ошибаюсь, Игорь Николаевич. Звучит хорошо.
— Неплохо.—Светов расхохотался. Развязность Батырева переходила все границы. «Он, кажется, собирается вести со мной салонный разговор», — подумал Светов. Апломб Батырева удивлял и забавлял его.—Ну-с, Валентин Корнеевич, с каким же нетерня-щим отлагательств вопросом вы пришли? — спросил Светов, пересилив смех.
Затуманенный гашишем мозг Батырева не воспринимал иронии. Он уже решил, что командир заискивает перед ним, как перед сыном адмирала.
— Скажу честно, Игорь Николаевич, — Батырев покачал головой, —отец отпустил меня сюда, на край света, видимо, ненадолго. Хочет, чтобы я послужил на океане, познакомился с обстановкой и людьми, прежде чем получу должность в Москве... Я это и хотел вам сказать...
Светов едва не поперхнулся дымом от папиросы. Теперь он понял, почему Батырев так пыжится перед ним.
— Значит, вы сын самого Корнея Васильевича? Того, что в Москве? А я не предполагал...
— Так точно. — Батырев усмехнулся. Ему показалось, что дело уже на мази.
— Так... Ясно... — Светов вскочил с кресла и заходил по каюте. — Значит, то, что вы служите на «Дерзновенном», для нас большая честь, и мне следует, дабы избежать неприятностей, устроить вам службу поудобней, так сказать, обернуть в вату? — Ирония в голосе Светова звучала все явственней, теперь она дошла и до Батырева.
Он спохватился. «Кажется, я переборщил». Он поднялся и сказал удивленно:
— Я ведь этого не говорил.
— Но хотели, чтобы я так вас понял, — тон Светова стал резким. — Зарубите себе на носу, служить будете, как все. Можете об этом и отцу написать. А теперь отправляйтесь к штурману и доложите ему, что я запретил вам впредь без его ведома обращаться ко мне. Все!
Батырев растерялся.
— Я сказал — все! — повторил Светов.
Батырев как ошпаренный выскочил в коридор. Пары гашиша будто разом выдуло. Он схватился за голову: «Что я наболтал...» В этот день между Анной и Андреем снова произошла размолвка. ...Бывает так, плывешь с близким другом по реке, чистой и спокойной. Путь дальний. Бросишь весла, течение само несет лодку; на небе ни облачка, на сердце легко, и кажется, нет покою ни конца, ни края. Вдруг заскрипит песок под днищем лодки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70