на бумагу упал желтый кружок, неприятный и чуждый дневному свету. Николаев поглядел на часы и отдал приказание повернуть к Птичьим Камням. Вахтенный громко повторил приказание, уже обращаясь к рулевому. Тот отрапортовал — повторил приказ вслух, — не отрывая глаз от светящейся студенистым светом картушки компаса.
Навстречу понесло снегом, затемняя стекла; блеклыми языками высовывались водяные гребни до самого горизонта, бестолковые, как стадо баранов, и высокие, как курганы. Издали они казались неподвижными, напоминая лунный мертвый пейзаж. И по этим водяным валам должен пробираться корабль!..
Николаев вздохнул. «Хорошо еще, что Кипарисова не перевели с «Державного». Как бы там к нему ни относились, а моряк он отличный. Вот и сейчас вышел постоять на мостике. Какого черта ему там нужно! Вымок до нитки. Как же, «покоритель стихий»! Николаев усмехнулся. Сам он опасностей не любил. Нравилось ему быть хозяином на большом корабле. Льстил почет.
Приятно было в хорошую погоду и на ходовом мостике постоять, вдыхая свежий воздух, чувствовать себя гораздо более свежим и здоровым, чем те его знакомые, которые полжизни проводили в кабинетах. Еще приятнее были похвалы командиру отличного корабля. Но уже не раз в последнее время он задумывался о том, что служить на берегу или даже в штабе соединения не в пример лучше. Нет, Николаев не был трусом. Он даже, если можно так выразиться, был пассивно храбр. Командуй «Державным» кто-нибудь другой, Николаев мог бы, пожалуй, сейчас безмятежно соснуть в каюте, наплевать на все штормы и опасности. Но обязанность самому принимать ответственные решения, от которых зависит жизнь сотен людей, — это беспокоило и было неприятным. Не хотелось даже думать об этом, а не думать было нельзя, как нельзя было не видеть беспощадной океанской шири, надвигающихся водяных гор, на которые взбирается, а затем скользит вниз, словно в пропасть, корабль.
...Все ближе, явственней темная полоска земли, она вырастает быстро несущейся тучей, вытягивается в длину и высоту, заостряется, четко вырисовываясь сквозь снежную муть, которая скрадывает расстояние и увеличивает опасность.
Качка заметно уменьшается, «Державный» поворачивает вдоль восточного побережья Скалистого, Каменная гряда Птичьих Камней прикрывает его от неистового норд-веста, который теперь уже не знает, откуда бы покрепче ударить.
Порядов отложил журнал, потер лоб ладонью и спросил устало:
— Что дальше делать, как поступать, Олег Леонидович?
— Применяясь к обстоятельствам... Они часто бывают сильнее нас. — Что еще мог сказать Николаев? Не охота ему и отвечать на прямо поставленный вопрос. Разве знаешь, что поджидает впереди?..
Порядов продолжал, задумчиво листая страницы журнала:
— Черт знает, как в жизни бывает. Кто бы ждал такого несчастья, пришло оно внезапней, чем война,— проговорил он, покачиваясь на стульчике, упираясь иод-бородком в кулак согнутой руки. — И вот на этом ост-
рове, где вчера спорили, переживали, страдали или радовались, может быть, по пустякам, сегодня...
— Людских жертв на Скалистом, кажется, почти нет, — сказал быстро, словно что-то отметая от себя, Николаев.
— Что значит «почти»? — Порядов невесело усмехнулся.— Странно вот в такие минуты думать, что мы порой обычную беду считаем чуть ли не непоправимым несчастьем.
— Беда беде рознь... — сказал Николаев, хмуро продолжая смотреть на стекло рубки.
— В какой-то степени это верно. — Порядов поймал себя на мысли, что даже сейчас, разговаривая о землетрясении, о Скалистом, он не мог отрешиться от дум о своей дальнейшей судьбе. Меркулов словно позабыл о своем заместителе или сознательно давал ему время для раздумья. Порядов понимал двойственность своего положения и тяготился им. Надо было в конце концов сделать выбор: либо сказать Меркулову со всей категоричностью «я остаюсь», либо «я уезжаю». Впрочем, стихийное бедствие заслонило обыденные дела, мелкие тревоги и размолвки. Почти все работники политотдела находились сейчас на кораблях.
На «Державный» Порядов попросился сам. Эсминец шел на сложное и опасное дело. А заместитель начальника политотдела сейчас сам искал трудностей морских походов, чувствуя, что слишком долго (до самого похода на «Дерзновенном») избегал их.
— Пойду на мостик, ни беса отсюда не видно... — сказал вдруг Николаев, обращаясь к вахтенному офицеру.
— И я с вами, Олег Леонидович, — откликнулся Порядов. Он застегнул реглан на все пуговицы, плотнее укутал горло шарфом. — Теперь «Державный» за горами, мы как бы в затишье, — добавил он, идя следом за командиром корабля.
Но едва «Державный» обогнул Птичьи Камни и двинулся вдоль западного побережья Скалистого, как его стало валить с борта на борт. Шторм рвал с водяных круч крупные брызги, они секли лицо, как град. Беснующийся ветер вдруг так наддал, что поднявшийся на водяную кипучую гору «Державный» покатился, кренясь мачтами, в разверзшуюся тут же пучину. Загрохотал в
воздухе обнажившийся винт. Потом корабль вдруг осел на корму и, медленно выровнявшись, зарылся носом в налетевший и смаху ударивший вал, затем стал лезть куда-то к самому небу.
Там, где еще вчера была защищенная от ветра гавань с удобной причальной стенкой, теперь высились среди пены прибоя черные обломки гранита. Они были видны и без бинокля. Могучей силой ветра «Державный» сносило к ним. Удары океанского наката о береговые скалы походили на артиллерийскую канонаду, и она становилась все оглушительнее.
В горах были спасшиеся от землетрясения люди. Но за снежной пеленой едва угадывались вершины гор. «Наверное, никто из пострадавших сейчас и ведать не ведает, что «Державный» здесь», — подумал Николаев. И от этой мысли он вдруг почувствовал какое-то неясное душевное облегчение. Ходить вдоль берега слишком опасно, а впрочем, и совершенно бесполезно. Нечего даже думать о том, чтобы стать на якорь (корабль снесло бы и разбило о скалы) или спустить шлюпки. Николаев, хмурясь, с ожесточением махнул рукой, вернулся в рубку, снял мокрый реглан и, сбросив его на стул, сказал вошедшим следом Порядову и Кипарисову: — Зряшное дело!.. Будем смотреть правде в глаза — сегодня ничего сделать нельзя. Я еще раньше предвидел это. — Он обернулся к вахтенному офицеру и отдал приказ лечь на обратный курс.
Порядов быстро взглянул на Кипарисова. В глазах старшего помощника промелькнуло что-то похожее на сомнение, но он тотчас же отвернулся и стал деловито рассматривать карту, лежащую на столе. Порядов насторожился, по и он не знал, что посоветовать. В рубке наступило молчание, нарушаемое лишь командами вахтенного офицера.
Водяные горбы швыряли вверх и вниз «Державный», заглядывали в стекла рубки, размашисто вскидывались, вырастая то в необъятные горы, то уменьшаясь, опадали, страшные и великолепные, подставляя беснующемуся ветру свои гладкие, лоснящиеся, словно целлофановые, склоны и пенистые гребни. В мрачной серятине вьюжного дня неожиданно прояснило; среди поредевших облаков, словно сквозь густую кисею, просквозило куда-то летящее солнце, немощное, похожее на лунный
диск. Затем облако быстро разжижилось, и вдруг, похожий на нежный цыплячий пух, пробился луч и заиграл среди волн огоньками бутылочного стекла, и от этого, падающего, как из воздушной проруби, все возрастающего ярко-золотистого водопада света, еще грознее и прекраснее становился бушующий океан.
И опять, как недавно, качка резко уменьшилась. «Державный» снова шел вдоль восточного побережья Скалистого, защищенный горами от разгулявшегося норд-веста. Николаев в задумчивости курил одну папиросу за другой. Докучливые мысли не покидали его. Он понимал бедственное положение людей в горах Скалистого и сознавал свою беспомощность. «Тебе бы самому, друг начштаба, такую головоломку задать»,—думал он в досаде. Потом почувствовал терпкую горечь во рту от табака и приказал вестовому принести в рубку чаю и бутерброды. Порядов поглядел на него недоуменно.
Николаев развел руками. Потом подошел к стоящему у окна рубки Порядову и, как бы продолжая прежний разговор, словно оправдывая себя в чем-то, сказал:
— Поймите, Викентий Захарович, на западном побережье Скалистого ничего не сделаешь. Совесть наша чиста...
— Совесть чиста? — удивленно переспросил Порядов.— Да вы что, Олег Леонидович? А как же народ там, в горах... — он ткнул рукой в обледеневшее стекло рубки, за которым теперь с одной стороны высились неприступные отвесные вершины Скалистого, а с другой — необъятный, залитый вечереющим солнцем штормовой океан.
— Что же вы предлагаете? — спросил Николаев сухо и с нескрываемым вызовом.
Порядов отвел глаза. Любой путь к спасению людей, который выбрал бы Николаев, вполне устроил бы его. Но ни на минуту не приходило ему в голову, что можно отступить...
— Я хочу знать ваше мнение... — повторил Николаев, расхаживая по рубке.
— А я хочу знать решение командира корабля...— сказал резко Порядов.
— Решение такое, — сказал Николаев с раздражением. — Сообщить в штаб, что, пока не кончится шторм, подойти к Скалистому невозможно. А там, как прикажут Серов или Панкратов, — то ли водичку нам утюжить, хоть сутки, хоть двое, то ли в Белые Скалы возвращаться...
— Но ведь на острове женщины, дети... А? — тихо, смотря прямо в глаза Николаеву, проговорил Порядов.
И оттого, что он говорил так тихо и надо было напрягать слух, чтобы разобрать слова, и оттого, что его глаза смотрели печально и осуждающе, у Николаева появилось такое досадное и злое чувство, что он вдруг не выдержал и крикнул неожиданно тонким, не своим, бабьим голосом:
— А что я могу сделать? Что, скажите мне на милость?!
Порядов никогда не видел таким всегда спокойного и уверенного в себе командира «Державного».
— Вы, Олег Леонидович, держали бы себя в руках, — ответил он тихо, но гневно.
Николаев только скрипнул зубами... Кипарисов подошел к вахтенному офицеру, что-то сказал ему, и тот быстро вышел из рубки.
— Разрешите мне, товарищ командир, — обратился Кипарисов. Бледный, подтянутый, официально-бесстрастный, он стоял перед рассерженным Николаевым, раздраженно щелкавшим пальцами по висевшему на груди биноклю.
Вот та минута, которой в последнее время так ждал Кипарисов. Он докажет всем, чего стоит. И тем, кто считал его ниже Николаева, тем, кто не верил в его морские качества, и особенно, Марии. Да, и ей! Что бы ни делал Кипарисов в последнее время, о чем бы ни думал, он постоянно ощущал ее незримое присутствие. Он как бы вел непрекращающийся спор с ней о себе.
— Мне кажется, у нас есть шанс спасти людей...
— Какой такой шанс?.. — Николаев презрительно фыркнул. — Распорядитесь-ка отправить вот эту радиограмму начштаба. — Он подсел к столу и стал писать.
— Я прошу выслушать меня, — повторил настойчиво Кипарисов.
— Ладно, говорите! — согласился Николаев; закончив писать, он устало откинулся на спинку стула.
— Вот товарищ Порядов рассказывал мне подробно о световском походе на учениях... На восточном побережье есть единственная бухта, куда можно войти, а значит, и снять людей, — Кипарисов склонился над лежавшей на столе картой, — проход в Медвежьей Голове.
— Да, да, я говорил об этом, — обрадованно подтвердил Порядов. — Ведь там, именно там проходил Светов...
Николаев словно не слыша слов Порядова, посмотрел на своего старпома, как на сумасшедшего.
— Светов заходил в Безымянную при относительно спокойном море, — сказал он назидательно. — Светову был отлично знаком этот проход. И то все это было на грани безумного риска, который может позволить себе только такой сорви-голова, как он. Но сейчас нам соваться туда?..
— И все-таки я бы взялся... Только разрешите... — Кипарисов почти требовал... У него была хорошая школа. Он не раз в прошлые годы при Высотине ходил через Седые Буруны южным проливом, считавшимся непроходимым.
— После землетрясения в Безымянную, может быть, вообще невозможно войти. Появились новые рифы, банки, о которых мы не можем знать... — сказал Николаев.
— Риск, конечно, немалый, — обронил Кипарисов.— И вам, товарищ командир, решать, по я бы...
— Ведь кажется, другого выхода нет! — вмешался Порядов.—Люди там... Люди!.. — повторил он, словно боясь, что Николаев забудет о самом главном.
Николаев задумался. Сейчас от одного его слова зависело все. Он понимал, как обманчиво наружное спокойствие Кипарисова, жаждущего действия; видел, как дрожа постукивают по краю стола пальцы Порядова. Заметил ненароком, как нервно пошевелил плечами рулевой, казалось, безразличный ко всему на свете, кроме курса и стрелки компаса.
Сухо пощелкивает прибор лага, бегут шипя по палубе потоки воды и, схлынув, открывают точно усыпанную солью железную палубу, козырьки задраенных вентиляционных грибов, черные, масляные контуры лебедок, обледеневшие стволы орудий — все это блестит холодно и тускло под неярким низким, пробившимся сквозь облака солнцем. Николаев ощутил ритмичное
мощное содрогание машин, раскачивание палубы под ногами, увидел горы брызг, то и дело взлетающих над форштевнем и оседающих густой водяной пылью, весь этот полный движения, порыва мир, в котором он, Николаев, занимает по праву решающее положение. Он сидел, задумчивый и гордый, уже готовый произнести слово, которое от него ждали. Ведь его власть распространялась на всех людей корабля, на скорость движения, на ритм, на усилия его машин...
Искрящийся водопад света иссяк, мутным ликом скользнуло задернутое облаком солнце, крупные шумные брызги ударили по стеклам рубки и побежали серыми струйками, и сквозь эти струи Николаев вдруг увидел проплывающие сбоку мрачные, неприступные, почти отвесные громады Птичьих Камней. Отчетливо, словно это было уже происшедшим, он представил себе, как «Державный» налетает на риф или подводную скалу, как захлестывают его волны, как со скрежетом что-то жестокое ломится сквозь железо во внутрь корабля. Гаснет свет... А потом он, командир корабля, идет под суд. Он уже видел искаженное болью и отчаяньем красивое лицо жены, испуганные глаза дочери и себя в шинели без погон, осунувшегося, давно небритого, куда-то шагающего под стражей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70