Увольнение домработницы Елена Станиславовна собиралась приурочить ко дню отъезда, но так уж случилось, что Катя, задев ногой за ковер, споткнулась и зацепила плечом статуэтку «Диана на охоте». Статуэтка покачнулась и, сорвавшись с подставки, вдребезги разбилась о пол.
Елена Станиславовна вошла в столовую в тот момент, когда Катя дрожащими руками собирала в передник черепки.
— Ну что же, — ледяным тоном проговорила Елена Станиславовна, с одного взгляда оценив положение. — Мне такие твои услуги больше не нужны. — Она взяла со стола сумку и, порывшись, протянула Кате сторублевку: — Вот возьми вперед за две недели... — и раздраженно добавила: — Да и чего ради я должна, терпеть твои взгляды исподлобья...
Катя зажала в кулаке деньги, подобрала передник с черепками к груди и молча отвернулась.
Елена Станиславовна с неприязнью глядела в спину девушки. «Пусть уходит. Днем раньше или днем позже, все равно. А сейчас есть благовидный предлог». Она спокойно вернулась к своим кулинарным занятиям.
Катя вошла в кухню уже в пальто и с чемоданом в руке.
— Вещи будете проверять, хозяйка?
— Нет, ступай. Если не устроишься, можешь прийти переночевать...
— Спасибо.
Катя ушла. Застучали ее каблучки в коридоре. Потом донесся грохот захлопнувшейся с силой двери. Елена Станиславовна поморщилась.
За окнами переливался и играл отсветами таявший снег, сверкала капель, свежо и чисто было в небе и ветер размашисто качал ветви деревьев. Елена Станиславовна почти тотчас же забыла о Кате. Снова почему-то вспомнились обрывки тревожного сна и увиденная в окно ночная дорога, словно залитая стеарином, с цепочкой электрических фонарей, уходящих куда-то вдаль. Эта дорога — в блеске и тенях — манила ее. «Опять фантазия!» — она даже отмахнулась, как от назойливой мухи. «Возраст у тебя, Лена, такой, что надо быть трезвой!..»— она усмехнулась не без горечи и стала мыть руки под краном, решив пойти на почту отправить посылку.
...Елена Станиславовна стояла у зеркала и осторожно подкрашивала модной фиолетовой помадой губы, когда в коридоре скрипнула дверь и щелкнул автоматический замок. В комнату заглянул Меркулов.
— Решил, Лена, обедать дома, — сказал он, раздеваясь в коридоре. Он вошел в спальню, обнял крепко жену. — Не виделись только сутки, а уже соскучился...
Елена Станиславовна молча подставила ему губы.
Меркулов вообще не любил косметики, а фиолетовой помады вовсе не терпел. Целуя жену, он не удержался и сказал:
— И охота тебе ходить с губами мертвеца. Она пожала плечами.
— Хочешь сотру? — Елена Станиславовна внимательно посмотрела на мужа.— У тебя, кажется, хорошее настроение?
Борис Осипович улыбнулся. Ему было приятно, что жена как бы читает все, что у него на душе. Да, он был доволен собой. Никакие соображения личного порядка не помешали ему прямо высказать начальнику штаба свой взгляд на их взаимоотношения... Казалось бы, мелочь, но как приятно чувствовать себя человеком принципиальным даже в мелочах.
— Настроение отличное, — сказал он. — Помаду можешь и не стирать. Все равно нравишься. — Он рассмеялся. — Сегодня прекрасная погода и, может быть, мы прогуляемся, — он снова обнял ее, заглядывая в глаза.
— Борис, не порть мне прическу... — Все сегодняшние размышления настроили ее против мужа, ей и так трудно было бы это скрыть. А тут еще его самодовольство, которое хоть кого выведет из себя.
— Я не вижу Кати, где она? — Борис Осипович поцеловал жену в шею и выглянул в коридор.
— Не ищи, я ее рассчитала, — сказала Елена Станиславовна.
— Почему?
— Она мне больше не нужна: неряха... К тому же разбила дорогую статуэтку.
Борис Осипович на мгновенье пожалел о Кате. Девушка казалась ему милой и симпатичной. «Впрочем, это дело Лены».
— Но как же ты обойдешься без домработницы? Красоту ведь надо беречь? — он шутя обнял жену за талию. На этот раз Елена Станиславовна не отстранилась.
— Да ведь я думаю скоро уехать в Москву... — она сказала это как бы между прочим.
— Постой, постой... — Меркулов нахмурился.—Это за какими такими песнями ты собираешься в столицу? Чепуха!.. Да я тебя никуда ни за какие блага от себя не отпущу. — Он прижал ее к себе. — И мне вообще начинают нравиться здесь и служба, и люди...
«Ого, он говорит об этом уже вторично», — подумала Елена Станиславовна. Такое примирение с действительностью ей казалось опасней даже служебных неудач.
— Поэтому мне и надо быть в Москве, друг мой, чтобы ты не застрял и не закис в Белых Скалах, — сказала Елена Станиславовна.
Борис Осипович снова рассмеялся. В черных его глазах зажегся огонек.
— В принципе я не против перевода. Но ты, моя родная, безнадежная фантазерка. Мою судьбу решает моя служба, а никак не твое проживание в Москве.
— Как сказать, — загадочно ответила Елена Станиславовна.
Он пристально поглядел на нее. Намек, скрытый в ее словах, был ему неприятен. Он снял руку с талии жены и спросил, скрывая за шуткой шевельнувшееся где-то на дне души раздражение:
— Ничего не понимаю, муж хочет есть, а жена наводит красоту перед зеркалом. Ты что куда собираешься?
— Да, хотела на почту отнести вот посылку и письмо, — она указала на ящик и конверт на столе. — Это заняло бы четверть часа. Но раз ты так голоден... — Она почему-то говорила о простых и обыденных вещах вызывающим тоном.
Настроение у Меркулова быстро портилось.
— Почему же, пожалуйста... могу и обождать,— сказал он подчеркнуто вежливо. — А кому письмо, посылка?
Елене Станиславовне сейчас доставляло удовольствие дразнить и злить мужа.
— Батыревым, в Москву! — вызов прозвучал в ее тоне еще явственней.
«Опять Батырев», — подумал Борис Осипович, вспомнив свой разговор с Серовым. Не хотелось ему сейчас касаться этой темы, надеялся он хорошо провести день с женой. Но в нем уже поднимался гнев.
— Что за посылки им. Лена? Какое у тебя с ними знакомство? — он даже развел руками. — И заодно объясни уж, зачем ты звонила Серову, ходатайствуя за Батырева? Судить его будем судом чести. А мне за такой звонок командующий выговаривал... — Меркулов еще сдерживался. Но гнев готов был прорваться. То, что его дом, его жена как-то непроизвольно оказались замешанными в историю с этим лейтенантом Батыревым, — еще куда ни шло. Но попытка Елены Станисла-
вовны оказать давление на командующего ставила его в явно ложное положение.
— Изволь отвечать, Лена, — добавил он настойчиво.
Елена Станиславовна спокойно поправила волосы.
— Посылку я посылаю по просьбе лейтенанта его родителям. А с Кириллом Георгиевичем был дружеский разговор. Мы с ним все-таки родственники... Я сказала, что Батырев не так уж виноват. Что надо поберечь авторитет его отца и не портить будущее молодому, офицеру. Что же тут плохого? Но твой командующий, вместо того чтобы...
— Какое тебе дело до Батырева? — перебил Меркулов.
Елена Станиславовна открыла банку с кремом.Она должна была чем-нибудь заниматься, чтобы казаться спокойной.
— Мы несем за него моральную ответственность перед родителями.
— Что значит «мы»?
Она осторожно натирала кремом лицо и, казалось, всецело была поглощена этим занятием.
— Я еще никогда не отделяла себя от тебя, и не думаю, чтобы ты этого хотел. Думаю, что без меня...
Его злили даже не столько ее слова, сколько тон, самоуверенный и безапелляционный. И еще больше, чем тон, то, что она даже не смотрела на него, а занималась в эту минуту своей дамской ерундой.
Он не удержался и стукнул кулаком по туалету так, что пудреницы, склянки и банки, стоявшие на нем, зазвенели.
— Должны же быть все-таки границы всему!.. Елена Станиславовна с усмешкой прислушалась к звону склянок и вдруг сказала:
— Что ж, поговорим о границах...
Сколько причин, прямых и косвенных, импульсов, отдаленных и близких, трезво учитываемых разумом и подсознательно воздействующих на чувство, порождают иной человеческий поступок! Если бы в ночь после партийного собрания Борис Осипович не был столь усталым и расстроенным, он восстал бы против сомнительных рассуждений жены. А если бы он тогда возмутился, ей, привыкшей к семейной дипломатии, еще долго не прихо-
дило бы в голову, что с ним можно разговаривать начистоту. Но зерно надежды — найти в муже единомышленника,— давно лежавшее у нее на сердце, проросло. И все же не случись печальной истории с Батыревым, не приснись сегодня сон, тревожный и зовущий, не попадись на глаза этот проклятый снимок в журнале, не скажи Борис Осипович, что ему нравится в Белых Скалах, Елена Станиславовна не стала бы сегодня собираться в Москву, и, следовательно, у нее не было бы еще необходимости объясняться с мужем. Но и это все было только подготовкой почвы. Нужно было, чтобы он вспомнил о неприятном разговоре с Серовым, чтобы возник спор, в котором каждого собеседника тянет к жестокой откровенности. Наконец, может быть, даже было необходимо, чтобы Борис Осипович возмутился, ударил по туалету, и звон хрустальной пудреницы стал тем сигналом, который сказал Елене Станиславовне: «Довольно. Пора покончить с недомолвками. Я от них устала. Или — или...»
— Итак, чтобы потом не возвращаться к этому, — все еще усмехаясь, начала Елена Станиславовна. — Я передумала идти на почту. Я вижу, ты голоден, потому злишься. После обеда ты сам отнесешь письмо и посылку, — она отошла от зеркала и села на стул у окна.
Борису Осиповичу стало не по себе от ее жесткой усмешки, неловко за свою вспышку.
— Хорошо, если ты так хочешь, — он встал, взглянул на посылку и письмо и покачал головой. Потом подошел к жене.
— Но почему и на письме, и на посылке обратный адрес — наш?
Елена Станиславовна, будто не слыша слов мужа, смотрела на улицу, теперь залитую солнцем, еще более яркую, слепящую, в кипучем движении автомашин, уходящую далеко, далеко.
— Что ж, это моя инициатива, — ответила она после паузы спокойно. — Можно и с этого начать разговор.
— Странно... — Меркулов пожал плечами.—-Каприз?!
— Ничего нет странного и не каприз. Валентин Батырев сын Кбрнея Васильевича Батырева... — она смело поглядела мужу прямо в глаза.
— Что из этого?
— По-моему, Борис, пора кончить играть в прятки,— ответила Елена Станиславовна холодно, — от отношения Корнея Васильевича к тебе во многом зависит твоя карьера.
Так она еще никогда с ним не говорила. Меркулов был ошеломлен. А Елена Станиславовна продолжала упрямо и бесстрашно.
— Если Валентину Батыреву будет худо, тебе это не простится. Может быть, я совершила ошибку, разговаривая с Серовым, но ты-то все равно должен добиваться того же, что и я. Тебе нужна благопристойная маска — пожалуйста: ты сделаешь это потому, что надо беречь кадры, воспитывать их или еще что-нибудь в этом роде... А по мне, и без маски можно обойтись.
Борис Осипович не находил слов.
— Да что ты говоришь? — кулаки его сжались. Он задыхался от гнева. — Ты, ты...
— Ты лжешь, даже перед самим собой, а я гораздо честнее тебя.— Елена Станиславовна отлично владела собой. Она была беспощадной. Наступил момент, когда мужа надо было сломить. — У нас с тобой одна большая цель — подняться высоко. И в конце концов все средства для этого хороши.
Лицо Меркулова исказилось от боли. Он поднял кулаки. Елена Станиславовна не моргнула. Ей даже хотелось, чтобы он ударил ее. Тогда уж он на всю жизнь был бы виноват перед ней, и она сумела бы это использовать. Но он опустил руки: перед ним была любимая женщина.
— Чего ты добиваешься? — сказал он вдруг устало. — Зачем дразнишь меня? Зачем клевещешь на себя и на меня!
Она покачала головой.
— Просто я из тех женщин, которым всегда мало того, что они имеют, и думаю, что и ты из таких мужчин. Таковы, наверно, все настоящие люди. А "клеветать не собираюсь! Это мелко.
Меркулов не верил своим ушам. В волнении он заходил по комнате. Потом снова остановился рядом с женой.
— Ты понимаешь, — сказал он раздельно, — если только ты не бредила, то мне противно даже смотреть на тебя...
Елена Станиславовна на мгновенье опешила. Но игру, раз она начата, надо вести до конца.
— Я противна тебе!? — проговорила она с горечью.-— Да ведь это я сделала тебя тем, что ты есть. Я заставила тебя учиться, я добивалась того, чтобы все признали твои достоинства, я научила тебя стремиться к цели... Я сделала для тебя больше—позволила тебе считаться человеком «одержимым принципиальностью». Я порой ночей не спала, отыскивая для тебя путь, верный и благородный. Я — твоя совесть. Так сведи со мной счеты. Может быть, ты теперь откажешься от мысли, что интересы твои, наши интересы и интересы дела — неизбежно совпадают? Что подчиненные тебе люди только винтики большой машины? "Ведь ты когда-то это мне сказал. Может быть, ты думаешь во имя какой-то отвлеченной справедливости пожертвовать своим будущим, остаться навек в этой дыре?.. И пойми, плевать мне на Батырева. Не об этой ничтожной мелочи речь.
Меркулов слушал жену со странным чувством стыда, гнева и страха. Неужели у нее были хоть какие-нибудь основания так с ним говорить? Разве он нечестно служил? Разве когда-нибудь берег себя? Но вдруг он спросил себя — могут ли считать его принципиальным человеком Светов, Панкратов, Высотин, даже Донцов? И не решился ответить. «Как же это могло со мной случиться?» Ему хотелось остановить жену, накричать на нее. Но она продолжала говорить, стремясь доказать, что все его поступки определялись корыстными мотивами. Он был убежден, что она лжет, намеренно и злостно все извращая. И все-таки в мозгу стучало: «А что если в этой лжи есть хоть доля, хоть мельчайшая доля правды? Не может быть... Но иначе почему бы она осмелилась так говорить?»
— Не ты ли, по моему совету, начал здесь все хвалить, чтобы не ссориться с командующим, а это значило— не портить себе карьеру! Не ты ли согласился, что на партийном собрании выступает «мелюзга»... — звучал ее голос. Но он уже не слушал, только смотрел
ей в глаза, которые так любил и которые сейчас казались ему холодными и пустыми.
Елена Станиславовна замолчала. Она заметила, что муж подавлен, и ей стало жаль его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70