«Значит, любит». — Видишь ли, вчера... — Она торопливо стала рассказывать о том, как едва не заблудилась и едва не утонула, спеша к нему.
Он слушал молча, стягивая перчатки с рук и закуривая сигарету. По существу ему было уже все известно. Кипарисов прибыл в Белые Скалы из бухты Казацкой на сутки. Служебное задание (нужно было уточнить место и время посадки на «Державный» десантных частей) мог бы, конечно, выполнить и другой офицер, но Николаев охотно пошел навстречу желаниям своего старпома. Вечером Кипарисов понапрасну прождал Марию около двух часов, потом ночевал в общежитии. Он не особенно волновался, зная, что в метельные дни многое могло задержать Марию на работе. Утром он все же позвонил ей. Начальник цеха, подошедший к телефону, сказал Кипарисову, что звонили из военного госпиталя и сообщили, что Краева заболела, как будто несерьезно и ненадолго, в связи с каким-то несчастным случаем, но... Кипарисов далее слушать не стал. Теперь его охватила тревога. Он помчался в госпиталь и представился мужем Краевой. Его свели с врачом. От нее он все и узнал.
— Вы, однако, не волнуйтесь, — сочувственно смотря на Кипарисова, заключила врач. — А вот адмирал, к сожалению,—она горестно вздохнула.
— Что адмирал?
— Ночью у него был жар. Воспаление легких. Острая вспышка старого ревматизма, сердце... Пришлось увезти в госпиталь... — она развела руками.
Кипарисов тотчас сообразил, что застанет Марию на квартире Серова одну. Направляясь к ней, он еще беспокоился: «А вдруг простудилась...» Но, признаться, его более тревожило другое: «Его невеста, почти жена, на холостяцкой квартире адмирала». Эта мысль стояла на первом месте. Мария, сейчас выглядевшая золотоволосым мальчишкой, вся в чужом, и привлекала его к себе, и раздражала.
Он не дал ей договорить.
— Я за тобой.
— Но как же я так поеду?
— Где же твое платье? — спросил он подозрительно.— Думаешь, мне приятно видеть тебя в адмиральском белье?
Мария вспыхнула, по сдержалась и только махнула рукой.
— Как могла ты не настоять на немедленной отправке домой или в госпиталь? Что подумают о тебе люди, офицеры, их жены? Как я буду выглядеть? Тебе что, это безразлично?
Мария смотрела на Кипарисова широко открытыми глазами. Стало до слез обидно, что так, в одну минуту, заплевано все то хорошее, почти отцовское, что сделал для нее Серов, и то чувство нежной благодарности, которое было у нее к Серову. Однако было нечто еще худшее. Если бы Кипарисов только ревновал ее, подозревал и мучился от этого, она, может быть, простила бы ему. Но в его словах звучала не ревность, а боязнь мелкой, ничтожной сплетни. И это больше всего возмутило Марию.
— Да, ты все тот же, — сказала она грустно а с болью.
— Ты о чем?
Мария не ответила. Она глядела на него такими изумленными и страдальческими глазами, что он смягчился.
— Ладно, едем, разберемся дома, — почти мягко сказал Кипарисов. Казалось, что он великодушно прощает.
— Никуда я с тобой не поеду, — она упрямо закусила губу и отвернулась.
— Хочешь остаться здесь?
— Здесь ли, нет ли — это дело не твое.
— Не мое?! — От гнева у него перехватило дыхание.
— Уходи! — сказала Мария настойчиво, почти зло. Кипарисов побледнел, у него задрожали губы. Ни слова не говоря, хлопнув дверью, он ушел из квартиры.
Мария, обессиленная, прислонилась головой к дверному косяку.
— Вот и все, — сказала она жалобно, почти плача.
Замок в наружной двери щелкнул. В столовую вошел адъютант с пакетом в руках. Он по-хозяйски огляделся и поздоровался с Марией.
— Вот вам. — Он протянул ей пакет, — здесь все ваше из прачечной. Шубка и платок на вешалке, за ночь я их высушил.
— Благодарю...
— Это приказал сделать адмирал.
— Все равно... А Кирилл Георгиевич на службе?
— В госпитале адмирал, — сухо ответил адъютант. Он не скрывал своей неприязни к Марии.
— Заболел?
— Здоровые в госпиталь не ложатся...
У Марии на глазах показались слезы, она взяла пакет и направилась в спальню. Через несколько минут она уже вышла оттуда одетая.
— До свиданья. И, если можете, не надо на меня сердиться, — сказала она адъютанту.
Он ничего не ответил, занятый тем, что расставлял стулья и кресла по прежним местам.
Ночью подул ветер с юга и пошел снег пополам с дождем. «Дерзновенный», отконвоировав транспорт, пришел в Белые Скалы. В гавани было необычайно пустынно; около бетонных стенок жались несколько
тральщиков и посыльных судов, на внешнем рейде одиноко дымил ледокол, готовясь к походу. Все боевые силы соединения находились в море.
«Дерзновенный» сиротливо пришвартовался у стенки — он не участвовал в учениях. Светов согласно указаниям штаба должен был ждать прихода «Морской державы», но, когда она придет, никто не знал.
После обеда Батырев сошел на берег и быстрыми шагами направился в город. Светов разрешил ему побывать в госпитале, проведать Канчука. Три дня тому назад из бухты Казацкой старшина был на самолете отправлен в Белые Скалы, состояние его было тяжелым. Батырсва мучили- угрызения совести — он продолжал считать себя виновником несчастья, случившегося с Канчуком, и навестить его считал своим долгом. Купив в ближайшем киоске плитку шоколада и сотню хороших папирос, вскочил на подножку проходившего мимо автобуса.
В приемном покое госпиталя дежурный врач сказал Батыреву, что посещение больных разрешается только по выходным дням. На вопрос о здоровье Канчука врач ответил, что старшина чувствует себя лучше и теперь уже ничто не угрожает его жизни. У Батырева отлегло от сердца. Попросив передать Канчуку шоколад и папиросы, он покинул госпиталь.
Выйдя из госпиталя, Батырев задумался: «Куда же дальше?» Пожалуй, в ресторан. Порядком измучившись в тяжелом походе, он теперь имел право быть довольным своим поведением в море и на суше и еще больше тем, что это поведение было по заслугам оценено требовательным Световым. Что греха таить, Батырев любил ресторанную атмосферу: веселую компанию, разноголосый гул, звон бокалов, легкую музыку,— во всем этом он чувствовал себя как рыба в воде. Но жевать жесткий бифштекс и пить вино в одиночку — это ему претило. Можно было, конечно, сходить в Дом офицеров, но и там ведь сейчас пусто. Недаром никто из холостяков, кроме него, даже не подумал об увольнении на берег. «Конечно, жениться молодым, связать себя по рукам и ногам глупо, но, право, иногда в семейной жизни есть свои преимущества», — размышлял Батырев.
Он представил себе уютную, полуосвещенную квартиру, красивую жену, которая помогает снять мокрую шинель. «Черт побери, а ведь недурно! Но кто же она?» Неожиданно для самого себя Батырев установил, что туманный женский образ, который он вызывает в своем воображении, странно напоминает Дусю Донцову.
— Н-да, — проговорил Батырев вслух и даже присвистнул.
Если бы он задумался всерьез, то, пожалуй, понял бы, что удивляться тут было нечему. Просто Дуся была единственной хорошо знакомой, молодой, привлекательной и, как втайне казалось Батыреву, доступной для него женщиной. Он вовсе не был склонен к психологическим изысканиям, привык в жизни, не задумываясь, плыть по течению, а направление этого течения определялось его собственными желаниями, которым он никогда не ставил преград. Вспомнил о Дусе, захотелось заглянуть к ней — ну, и иди.
Вот почему не прошло и получаса, как Батырев, снимая в прихожей шинель, потирая замерзшие руки, проговорил, обращаясь к Дусе:
— Захотелось погреться хоть на краешке- чужого гнезда. Разрешите?
Дуся суетилась, как заправская радушная хозяйка, хлопотливо шуршали складки ее обновы — шелкового платья-халата. На лице была искренняя приветливость.
— Ой, что вы, Валентин Корпеевич, только бы вам не было скучно... И потом, мы же здесь временные жильцы, а вы хозяин.
— Я только владелец ордера, а подлинная хозяйка комнаты вы. Если бы вас не было, я бы сюда и не заглянул... И не будем об этом говорить. 'Иван в море?
— Да, я уже больше двух недель его не видела,— ответила Дуся. Она махнула рукой, точно ей в самом деле было безразлично отсутствие мужа.
— Скучаете, конечно? — спросил Батырев.
— Скучала бы, да некогда.
— Чем же вы так заняты?
— Я ведь поступила на завод токарем, — похвасталась Дуся и залилась румянцем.
— Вот как! — Батырев оглядел ее сильную фигуру, пышущее здоровьем лицо и подумал: «Ясно, сил ей девать некуда и дома не сидится». — Ну, а вечерами?
— Видите, занимаюсь. — Дуся указала на стол. Батырев посмотрел на обложку раскрытой книги «Теория резания», потом бросил взгляд на неумело сделанный карандашом чертежик резца.
— Э, да вы, я вижу, изобретаете.
— Какое там изобретаю. Мастер велел все толком понять... Да вам же не интересно, — спохватилась она.
— Напротив, очень интересно. Вы идите сюда, садитесь за стол, объясняйте. Я ведь кое-что в этом смыслю. Помогу вам...
— Правда?
— Еще бы! — Батырев улыбнулся. Конечно, он лгал. Ничего он не смыслил ни в резцах, ни в теории резания и никакого интереса к ним никогда в жизни не испытывал. Но было у него правило или, вернее, не то, чтобы правило, а привычка, вошедшая в плоть и кровь: находясь с женщиной, стремиться быть ей приятным, особенно в тех случаях, когда женщина хоть немного ему нравилась.
Дуся села за стол. Она испытывала противоречивые чувства. Было немного неловко оттого, что Батырев пришел в отсутствие мужа, и еще оттого, что надо было принимать его, как гостя, в квартире, которая принадлежала ему. И первой ее мыслью было: «Лучше бы не приходил». Но ей льстило внимание Батырева, женское тщеславие (пусть оно было глубоко упрятано) твердило ей: «Из-за тебя он уступил квартиру, к тебе стремится, придя с моря, видишь, как ты ему люба...» Дуся нисколько не была увлечена Батыревым, но все-таки он нравился ей своей находчивостью, непринужденностью, остроумием и, конечно, больше всего тем (хотя в этом бы Дуся ни за что не призналась), что она нравилась ему.
То, что Батырев предложил ей рассказать о своих занятиях, было ей приятно вдвойне — о чем же лучше всего говорить, как не о том, что занимает твои мысли, и что же дает лучше, верней естественную завязку дружеской беседы, устраняя всякую неловкость, чем разговор о деле.
Дуся, начав говорить о своей работе, сначала время от времени оборачивалась, искоса и несколько смущенно поглядывала на стоявшего за спиной Батырева. Вид у него был, однако, достаточно серьезный, и Дуся посте-
пенно увлеклась. Обводя тупым концом карандаша контуры резца, она склонилась над столом. Прядь волос упала ей на щеку. Батырев посмотрел на эту прядь, потом на Дусин затылок, на белую шею с крошечной похожей на звездочку родинкой, и вдруг, еще не отдавая себе ни в чем отчета, не раздумывая, он наклонился, поцеловал эту родинку, обнял Дусю и повернул ее лицом к себе. Тут, однако, он получил такой удар в грудь, что отшатнулся, едва устоял на ногах и то только потому, что оперся о стенку.
Дуся стояла перед ним красная, растрепанная и разгневанная. Батырев заставил себя рассмеяться. «Черт побери, превратить все в шутку, кажется, единственный выход».
— Вы, право, можете стать чемпионом бокса. А я поделом наказан за легкомыслие! — проговорил он как мог смиренно.
Дуся, не отвечая, вытащила из-под кровати чемодан, открыла шкаф, достала оттуда платья, белье, одежду мужа и стала все это укладывать.
— Что вы задумали, Дуся... Евдокия Александровна?
— Не могу я оставаться после этого в вашей квартире!— в сердцах почти крикнула, не оборачиваясь, она.
Батыреву стало не по себе. Он вышел и прихожую и быстро надел шинель.
— Я больше сюда не вернусь. Не волнуйтесь напрасно, — дверь с треском захлопнулась за ним.
Дуся постояла, опустила руки, потом стала перекладывать белье из чемодана в шкаф. Она сердилась на Батырева, но потом стало немного жалко его и немного неловко перед ним. Досадуя, Дуся, как это делают многие жены, постепенно перенесла добрую долю вины на самый привычный объект — собственного мужа. «Конечно, все из-за того, что Ваня не достал до сих пор квартиры и даже не думает об этом».
«В общем хорошо, что все так кончилось, — подумал, стоя на лестнице, Батырев,— а то бы оказался перед Донцовым свинья-свиньей. Ну и характерец же у меня», — посетовал уж который раз Батырев, впрочем, как всегда, довольно снисходительно.
...Если бы дорога Батырева в гавань не пролегала мимо дома, где жили Меркуловы, если бы он не обратил внимания на огонек лампы под красным абажуром в окне второго этажа, если бы ему не так хотелось возможно скорей рассеять неприятный осадок от ссоры с Дусей (а как бы легко он ни относился к таким вещам, неприятный осадок все же был), если бы не все это — он сидел бы сейчас в кают-компании «Дерзновенного», но стечение случайностей привело его в кабинет Меркулова, или, вернее, Меркуловой, так как сам начальник политотдела находился в море.
Елена Станиславовна только что закончила очередную работу для Серова. Но она не была довольна собой. Отношения с командующим-родственником приняли полуделовой характер. Заполучить его к себе не удавалось. Борис Осипович тоже ничем ее не радовал. «Однако, хорошо бы хоть поразвлечься — да никаких перспектив», — подумала она. Лениво выбрала на полке книгу и улеглась. Тут-то и пришел Батырев.
Елена Станиславовна не слишком его ценила. «Самоуверенный, бесхарактерный мальчишка, хотя и не лишенный известного обаяния». Относилась она к нему покровительственно и слегка насмешливо. В мужчинах, знакомых и друзьях, она так же, как в муже, ценила прежде всего и больше всего силу воли, жизненную хватку. Елена Станиславовна выбирала друзей, как в давние времена дуэлянты выбирали шпаги — гибкие и крепкие, она стремилась подчинить их себе, чтобы воспользоваться, при случае, их волей и талантами. Но все же с этими людьми, как и с Борисом Осиповичем, нужно было быть рассудительной, думать о том, чтобы не уронить себя в их глазах. Иногда это надоедало. Хотелось хоть поиграть в легкомыслие, пофлиртовать, очертя голову. Она называла это «ходить по краю пропасти».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70