Проходя по палубе, Меркулов взглянул на океан. Все пространство вокруг освещенной палубы заполняла мгла. В ней с глухим уханьем ворочались волны. Темнота поглотила даль. Меркулов отвернулся и зашагал в салон.
Панкратов, продолжая совещание, решил дискуссию раз навсегда прекратить.
— Товарищи офицеры, — сказал он, — я думаю, у нас есть более серьезные вопросы, чем выступление командира «Дерзновенного», однако, поскольку оно вызвало, я вижу, волнение в умах, — Панкратов поднял брови, как бы подчеркивая свое удивление, — я хочу кое-что разъяснить, чтобы к этому вопросу не возвращаться. По крайней мере, на совещании не возвращаться, — повторил он, бросив косой взгляд на Светова. — Итак, — продолжал он, — какова была главная цель учения? Во-первых, — кулак Панкратова упал на стол, — цель эта заключалась в том, чтобы безукориз-
ненно отработать взаимодействие между штабом, кораблями, авиацией, десантными частями. Чтобы достигнуть этой цели, надо было строго следовать плану. Что же предлагал Светов? Нарушить продуманный командованием и доведенный в необходимых пределах до каждого офицера план. Внести хаос? — он сделал многозначительную паузу. — Нет! Этого допустить было нельзя! Во-вторых,—снова взлетел и упал кулак, Панкратов словно вбивал гвозди, — цель учений заключалась в том, чтобы закрепить знания и навыки, полученные по плану боевой подготовки. И в этом смысле все было заранее продумано. И тут Светов тоже пытался внести хаос. В-третьих, то, что предлагал Светов, могло бы увеличить число чрезвычайных происшествий, а это, как вы знаете, основное зло, с которым мы боремся на флоте. Вот и все. Теперь выводы. Думаю, что все поведение командира «Дерзновенного» является развитием его старых, уже неоднократно повторявшихся ошибок. Опять пренебрежение людьми! На этот раз мы вынуждены будем предупредить его о неполном служебном соответствии. И пусть это послужит предостережением для других... — закончил он сухо.
Светов побледнел и опустил голову.
— Вот как оно получилось, Андрей, — шепнул он обернувшемуся к нему Высотину.
— Подожди... — Высотин с надеждой смотрел па Меркулова.
— Может быть, вы хотите что-нибудь добавить, Борис Осипович? — обратился Панкратов к Меркулову. Он не был вполне уверен в поддержке начальника политотдела.
Меркулова покоробило словечко «добавить», которым ему как бы отводилась второстепенная роль. Но слишком мучительны были для него раздумья в каюте, чтобы теперь промолчать и остаться в стороне. Он заметил, с какой надеждой смотрит на него Светов, как напряженно ждут его слова Высотин и Кипарисов. «Что ж, ничего не поделаешь, придется их разочаровать»,— подумал Меркулов. Он кивнул головой Панкратову, поднялся и начал говорить спокойно, твердо, стремясь проникнуть в самое существо вещей. Так выступал он всегда на больших собраниях, и в его выступлениях находили и ясность мысли, и широту взглядов.
— Мы должны с вами по-партийному разобраться во всем, — говорил Меркулов. — А для этого надо четко определить линию командования и линию Светова. Именно линию, — подчеркнул Меркулов. — Светов использует каждый случай, чтобы поставить под сомнение указания штаба, сетует на то, что нет простора для инициативы командиров кораблей, а на самом деле добивается этакой особой автономии для самого себя. Линия командования — это государственное и партийное требование организованности и порядка на флоте. Линия Светова — это линия крайнего индивидуализма. Не в том дело, прав или не прав Светов в каких-то частностях, а в том, какова его позиция в целом. Вот, задумавшись об этом, я и считаю, что сегодняшнее выступление Светова и то, что стоит за ним, риск кораблем и людьми, чрезвычайное происшествие на «Дерзновенном» и прочее и прочее — есть вредная оппозиция.— Меркулов сделал большую паузу, подчеркивая значительность своих выводов, и закончил резко: — Те, кто поддерживали Светова, допустили серьезный промах. И если этот промах еще понятен у Кипарисова, офицера, как всем известно, политически малоопытного, то чем можно оправдать капитана второго ранга Высотина, уважаемого толкового штабного работника,— не знаю. Не следует ли задуматься в связи с этим о более серьезной идейно-теоретической учебе наших специалистов? Только формалисты без государственного кругозора, не видящие за деревьями леса, могут идти на поводу у таких славолюбцев, как командир «Дерзновенного»...
Еще никогда никто на совещаниях командиров кораблей не выступал так беспощадно, как Меркулов. А он ничего не делал наполовину. Панкратов одобрительно склонил голову. Для него стало теперь совершенно ясно, что Меркулов, защищая руководство соединения, не посчитается ни с чем. Так мог поступить только глубоко убежденный человек, для которого единство руководства, авторитет единоначалия были превыше всего.
Кипарисов готов был провалиться сквозь землю, на лице Светова не было ни кровинки, Высотин сидел, потупив глаза. Порядов и Донцов растерянно переглянулись.
После того, как Меркулов кончил говорить, в салоне долго стояла тишина.
Панкратов обвел строгим взглядом присутствующих и буркнул:
— Переходим к следующему вопросу.
Едва закончилось совещание, Кипарисов, явно избегая какого-нибудь разговора со Световым, поднялся и подошел к начальнику штаба. Тот беседовал с Николаевым и не обратил на Кипарисова внимания. Но Кипарисов ждал терпеливо.
Высотин пожал Светову руку, крепко, словно желая подбодрить, но тоже ушел вслед за Меркуловым. Офицеры быстро покидали салон. У Светова появилось ощущение, будто вокруг него образовалась пустота. Он тоже хотел было пойти за Меркуловым. Выступление начальника политотдела было самым неожиданным и страшным ударом. Светов безнадежно махнул рукой. Сутулясь, он поднялся на палубу и по влажному от брызг трапу сошел на пирс.
Дул пронизывающий ветер. Мокрый снег пополам с дождем бил в лицо; за сеткой дождя и снега едва виднелись огни «Дерзновенного», стоявшего неподалеку. Светов вдруг повернулся спиной к кораблю. Что ему там делать сейчас, что скажет он офицерам?
На сердце было тяжко, а в голове—мерзкая пустота. Темными переулками он выбрался на центральную улицу, помедлил у входа в Дом офицеров. «Пойти, разве, в биллиардную, со злости шары погонять!» Но из фойе доносились звуки музыки, смех, в дверных стеклах отразились тени танцующих пар — и Светов прошел мимо. «Когда это я еще был в таком настроении?» — задал он себе вопрос. И не ответил, тут же забыв, что его интересовало. Он никак не мог заставить себя встряхнуться. Обычно все, что шло вразрез с его мнением, а тем более явная несправедливость, вызывало в нем приступ гнева. Он любил говорить о себе: «Если потребуется, лбом стену прошибу». Но сегодня, вместо гнева пришли только боль и усталость. Медленно поднявшись по лестнице к себе на второй этаж, Светов долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Жена открыла ему дверь и сразу встревожилась:
— Не заболел, Игорь?
Он только помотал головой и прошел в кабинет, снял китель, бездумно заботливо расправил его на спинке стула и прилег на диван.
Жена вошла и села рядом с ним, провела рукой по его волосам. У Светова снова появилось ощущение, что когда-то уже так было, но когда, он сейчас вспомнить не мог.
— Ну, расскажи, Игорь, поделись.
«Да, да, именно так, — подумал Светов, — а сейчас она расскажет какую-нибудь историю из своего детства». — Ну, встряхнись же, — сказала она.
— Нет ли у тебя, Таня, люминала, я бы хотел заснуть...
Татьяна поднялась, вышла в столовую. В углу, у окна, стоял ее столик со стопками ученических тетрадей. К завтрашнему дню она обещала ученикам проверить сочинения. Она открыла ящик, там лежал люминал. Когда Татьяна работала поздно, она не могла-без него заснуть. Подержав таблетки в руке, она положила их на место, решительно задвинула ящик. Потом подошла к шкафу, налила полстакана коньяка, вернулась к мужу.
— Выпей!
— Что за лекарство? — Светов взял стакан, чуть приподнялся, выпил одним глотком. От коньяка стало жарко.
— Ты меня начинаешь спаивать, — проговорил он со слабой улыбкой.
— Вот так уже лучше, — сказала она. Светов обнял жену и сказал горько:
— Скоро, кажется, кроме тебя, ничего у меня не останется. Ну, и пропади все пропадом!
— Опять тебе досталось?— спросила она.
Светов закурил и вкратце рассказал о том, что можно было рассказать жене. Татьяна слушала, стараясь понять и даже больше чем понять — почувствовать, какие личные, световские стремления лежат за тем, что он говорит? Она тревожилась за мужа и в то же время верила в его правоту.
— Напрасно они обрушились на тебя, ведь ты прав, Игорь. — В голосе ее было не только утверждение, но и оттенок удивления.
— Ты удивляешься... — Светов горько усмехнулся.
— Я удивляюсь тому, что ты раскис. — Она поднялась и стала ходить по комнате. Привычка ходить взад и вперед, раздумывая, появилась у нее с тех пор, как она стала учительствовать. Вот так она часто в классе старалась понять огорчивший ее поступок кого-нибудь из учеников. Конечно, подобное сопоставление не приходило ей в голову, а приди — показалось бы нелепым. И все-таки это было так!
— Надоело мне лезть на рожон, Таня, — сказал Светов.— Сегодня вот зашалило сердце... Лягу в госпиталь, «комиссуюсь» — и в запас...
Татьяна остановилась:
— Если бы я думала, что ты искренне говоришь, я бы обругала тебя.
— Вот как?!
— Я люблю тебя за то, что ты такой задира... Светов подумал, смотря на жену: «Как она со мной разговаривает? Нет, пожалуй, это совсем не похоже на то, что было четыре года назад». Он вдруг нервно захохотал.
— Ты распекаешь меня, как ученика.
Татьяна, будто не слыша его смеха, продолжала убежденно:
— Ты добивайся, чтобы то, во что ты веришь, могло быть доказано неопровержимо.
— Этого нельзя добиться в одиночку, — с горечью ответил Светов. С топ минуты, когда кончилось совещание, ему уже казалось, что все отвернулись от него.
Татьяна покачала головой.
— В это я не верю.
— Да, конечно, ты со мной...
— Я не о себе...
Светов задумался. Мысли приходили невеселые. Снова щемило сердце.
— Лучше бы ты, Таня, дала мне люминалу или еще коньяка, —сказал он.
Татьяна вдруг рассердилась:
— Знаешь что, Игорь, иди на корабль!
— Не могу, и надоел он: мне порядком... — Светов опустил глаза, избегая взгляда жены.
— Пойми, тебе сейчас нужны товарищи и работа.
— Пожалуйста, не командуй мной, — отозвался Светов недовольно.
— Я хочу, чтобы ты командовал над всеми трудностями, над всеми горестями и над моими чувствами, Игорь. — Она положила ему руки на плечи. В эту минуту послышался звонок.
— Я пойду открою, — сказала Татьяна.
Но Светов прижал вдруг жену крепко к себе.
— Ничего, подождут. Дай я тебя поцелую...
За дверью на лестничной клетке стоял Высотин. Он не решался позвонить вторично. «Кто знает, может быть, уже спят». Высотин колебался. Ему очень хотелось сегодня же повидать Игоря. Нехорошо, что Игорь ушел один. Очень нехорошо. За себя Высотин не тревожился. Его не убедило выступление Панкратова, а выступление Меркулова попросту огорошило. Он готов был хоть сейчас продолжать спор о целесообразности высадки десанта в Безымянной бухте. А может быть, вопрос стоит гораздо шире? Ну, что же, и этого не надо бояться. Не надо! И раз так, он, Высотин, прежде чем спорить, глубже разберется во всем, что происходит на «Дерзновенном», в мыслях Игоря... Может быть, даже заново оценит для себя свою же работу в штабе. Как ни уважал Андрей Панкратова, как ни верил в Меркулова, он чувствовал, что они сегодня принципиально не правы.
...Дверь все не открывали. «Но в конце концов я видел свет в квартире», — подумал Высотин и решился еще раз позвонить. Тут же он услышал шаги и голос Татьяны:
— Кто там?
Дверь распахнулась, Татьяна, здороваясь, внимательно посмотрела в лицо Высотину и, видимо, прочитав в нем все, что ей хотелось, сказала:
— Очень хорошо, что вы у нас...
Но вот, пока Высотин раздевался, вышел в коридор и сам Светов.
— Ты, Андрей?! С чем пришел?
— Пришел сказать, что я с тобой! — Высотин протянул Светову руку. — И хочу, чтобы ты подробно рассказал мне и про поход, и про то, как ты отважился давать пар на холодные турбины... Словом, обо всем...
— Танечка, крепкого кофейку в кабинет, — бросил жене Светов. Она улыбнулась обрадованно и невольно чуть снисходительно.
...Часу в третьем ночи, когда весь воздух в кабинете, казалось, был вытеснен сизым табачным дымом, Светов, отхлебнув холодного кофе, сказал, прощаясь, Высотину:
— А ведь мы, Андрей, кажется, впервые заодно.
Высотин осторожно приоткрыл дверь и шагнул в столовую. За ним на цыпочках шел Светов. Оба боялись разбудить Татьяну, заснувшую в столовой на диване.
Однако когда они скрылись в коридоре, она подняла голову, вздохнула облегченно, потом свернулась калачиком и заснула по-настоящему.Высотин, выйдя от Светова, медленно пошел к своему дому. Он остановился у парадного и долго смотрел в темные окна. Улица была пустынной. Только ветер посвистывал в соседнем переулке, ведущем к гавани, да сторож у промтоварного магазина шаркал валенками, расхаживая взад и вперед.
Стыли ноги в тонких хромовых ботинках. Не очень грела и шинель. А за окнами — тепло родного дома. Высотин представил себе тихо посапывающую во сне Ниночку и сбросившего с. себя одеяло, разметавшегося в кровати Сережу, Анну, спавшую всегда так тихо, что едва можно было уловить ее дыхание. Хорошо бы сейчас войти, поправить одеяло на Сережиной постели, коснуться губами Ниночкиного лба, раздеться в темноте. Анна, еще не проснувшись, прижмется к нему инстинктивно, потом откроет глаза. И с ней можно будет поделиться своими тревогами и сомнениями.
Высотин взялся за ручку двери от парадного, машинально взглянул на часы. Начало четвертого. «М-да, а к шести — на корабль. Да и сложиться ведь все может иначе. Анна, наверно, устала, раздражение против меня в ней, конечно, не погасло. Так стоит ли будить, чтобы ссориться».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70