Вся Дусина работа шла насмарку. И она не могла даже обидеться. Прошлой ночью Дуся горько расплакалась, уткнувшись в спину мирно похрапывающего мужа. Потом, рассердившись на то, что он так бесчувственно спит, ткнула его кулаком в бок.
— Проснись, Ваня.
— Что тебе? Спи. — При тусклом свете уличного фонаря видно было, как Донцов трет глаза.
— Чем так жить, лучше было и не жениться. Он поднялся и сел на кровати.
— Что ты говоришь?
— Тс-с, люди спят, — зашипела Дуся. — Не могу так больше.
— Что же я сделаю?
— Тютя ты, только спать и можешь, — она повернулась к мужу спиной.
Он попытался заговорить с ней, но Дуся молчала, стиснув зубы, назло ему и себе. Он еще поворочался немного, вздохнул и снова захрапел. Дуся не спала до утра. А утром притворилась спящей и впервые не встала проводить мужа на работу.
Она слышала, как осторожно перешептывались Маратовы и Донцов, боясь разбудить ее, и ей стало и приятно, и немного совестно. Все же она решила выдержать характер. «Пусть и Ване станет здесь жить
неуютно, тогда больше будет о своей квартире заботиться...» Дуся, почти ничего не скрывая, со слезами на глазах рассказала о своей жизни Елене Станиславовне и Батыреву.
Батырев не иронизировал, как обычно, и смотрел на нее сочувственно. А Елена Станиславовна сказала убежденно:
— Что-нибудь обязательно придумаем. — Потом заговорила с Батыревым, расспрашивая его о делах.
Дусе стало неинтересно. Она взглянула на окно. Его совсем залепил снег. Непроглядно мутной завесой, падая, неслись снежинки. Под самым карнизом, растопырив перья, жался воробей, видно, спасаясь от "ветра-Потом взгляд Дуси упал на часы. Время приближалось к обеденному. Обычно Маратов и Иван обедали на корабле, но сегодня они обещали прийти дс?мой. Забота о муже охватила ее. Да и не хотелось, чтобы Савва Артемьевич заподозрил неладное в их семье.
— Я пойду. Мне пора, — сказала Дуся, поднимаясь. Заторопился вслед за ней и Батырев. Они вместе вышли от Меркуловой, которая не удерживала их.
На улице все кружила метель. Разговаривать было трудно. Ветер и снежная пороша били в лицо. Машины на мостовой едва передвигались с включенными фарами.
«Хорошо бы сейчас — не на корабль, а в свою береговую квартиру, да вот с такой уютной хозяйкой...» — подумал Батырев. Он взял Дусю под руку и заглянул ей в лицо, но сразу почувствовал, что и жест его, и взгляд насторожили спутницу. Несколько кварталов они прошли молча. «А ведь она чертовски мила». Ему хотелось сразу же накрепко расположить Дусю к себе. Он наклонился к ней и проговорил громко:
— Хотите, Дуся, я вам на время уступлю свою комнату?
— У вас уже есть? — полуобернувшись, спросила она.
— Я получил ее сразу по приезде.
Дуся промолчала. Кое-что она слышала от мужа. «Адмиральскому сынку все само в руки дается». Ей стало снова горько за Ивана.
— Соглашайтесь. Я редко бываю на берегу, — настаивал Батырев.
— Что-что?
— Я на корабле живу больше!— пояснил Батырев, почти касаясь губами Дусиного уха.
В эту минуту она поскользнулась. Батырев подхватил ее и на секунду прижал крепко к себе.Дуся знала, что ей следовало поблагодарить спутника, но то, что она увидела в его глазах, рассердило ее.
— До свидания,— сказала она, вдруг отдергивая свою руку,— мне сюда, за угол, дальше нам не по пути.
— Я провожу. Ведь для милого друга и семь верст, говорят, не околица, — воскликнул Батырев и хотел снова взять Дусю под руку, но она отступила назад.
— Не надо.
— А как же с квартирой?
— Это, как Ваня посмотрит. Спасибо вам... —Дуся скрылась за углом. Батырев чертыхнулся. «На что она обиделась?» Он повернулся спиной к ветру. В эту минуту на него едва не наткнулся Донцов. Не поздоровавшись, он спросил:
— Скажите, это не Дуся шла с вами?
— Да. Мы встретились у Меркуловой... И у нее глаза были на мокром месте, лейтенант. — У Батырева испортилось настроение, ему захотелось позлить Донцова.
— А что с ней, не знаете? — заволновался Донцов. — Так это вам лучше знать.
— Мне? — В голосе Донцова прозвучали и удивление, и тревога, и Батырев уже пожалел его.
— Послушайте, Донцов, — сказал он, — мне хотелось бы сказать вам несколько слов. Это важно для вас. Не будем торчать на холоде, зайдите на минутку ко мне. Я живу на следующей улице.
Донцов заколебался. Обвинение, высказанное посторонним человеком, ошеломило его. Батырев пошел вперед. И ничего не оставалось другого, как идти за ним.
Они молча дошли до дома, в котором жил Батырев, поднялись на второй этаж.
— Разлезайтесь, — предложил Батырев, останавливаясь у вешалки в коридоре своей квартиры.
— Я очень тороплюсь. Так в чем же моя вина перед женой? — Донцов смотрел хмуро и недружелюбно. И у Батырева мелькнула мысль отшутиться. Рассказать что-то вроде анекдота о том, как доверчивый муж-моряк за служебными делами чуть-чуть не проглядел жену. Однако другое чувство, еще смутное и не осознанное им самим полностью, но уже целиком завладевшее его порывистой и непостоянной душой, чувство, в котором было и искреннее сочувствие к Дусе, и желание видеть ее как можно чаще, и мальчишеское стремление щегольнуть перед ее мужем своим благородством, вновь пересилило, и Батырев, распахивая двери своей комнаты, вместо ответа спросил:
— Нравится вам моя обитель?
Это была светлая, чистая и теплая комната, недавно отремонтированная, с двумя большими окнами, выходящими на улицу.
— Вам повезло, — сказал Донцов. — Но какое это имеет отношение к нашему разговору? — он остановился у порога, не желая заходить в комнату.
— Я сказал вашей жене, что вы, Донцов, мало приспособлены к жизни. Вы не обижайтесь, но мне кажется, что это действительно так. Дуся всплакнула у Меркуловой, и вы в этом повинны.
— Значит, вы за тем меня и позвали, чтобы прочитать нотацию и похвастаться своей жилплощадью?! — перебил, негодуя, Донцов. Его глаза потемнели, а на щеках появились красные пятна. Он, круто повернувшись, пошел к выходу.
— Постойте, Донцов, — остановил его Батырев. — Простите, я, право, не хотел вас обидеть. — В его голосе послышались неожиданные теплота и участие и такое чистосердечие, что Донцов в недоумении остановился. — Мою комнату вы видели? Она мне сейчас не нужна, а вам, как семейному человеку, нужна доза-резу. Берите ее временно, пока не получите себе. Вот вам и ключ. — Батырев протянул ключ растерявшемуся Донцову.— Переезжайте хоть сегодня. Я мчусь на корабль.
Донцов был потрясен. Он держал в руках ключ и ощупывал его, кажется, готов был попробовать, каков он на вкус.
— По рукам, значит, и не забудьте запереть свою квартиру, — проговорил Батырев.
Тут только Донцов пришел в себя, тут только осознал, какое счастье ему привалило. «Вот Дусе подарок. То-то будет радость!» Он уже видел себя в этой чудесной комнате вдвоем с женой. Они вместе убирают свое, а не чужое гнездо. Наконец-то явится возможность хоть говорить, сколько желаешь, с глазу на глаз, не стесняясь посторонних людей.
«А Батырев, ведь все же он — хозяин? Л что Батырев?! Если и придет, то не чаще раза в месяц». И горячее чувство благодарности к этому щеголеватому, острому на язык и, как думалось Донцову, бесшабашному лейтенанту, который знал их — Ивана и Дусю, — как говорится, без года неделю, но который оказался таким отзывчивым и чутким, настолько переполнило сердце Донцова, что он молча, но с таким чувством потряс руку Батырева, что тот, морщась от боли, но явно растроганный в свою очередь сказал:
— Э, право, не стоит благодарности. В другое время недурно было бы заглянуть в ресторан да и обмыть, как полагается, новоселье. Но... недосуг. — Он взглянул на часы.
...Расставшись с Донцовым, Батырев поспешил к остановке такси. Но ни одной машины не было. Прождав безрезультатно несколько минут и чувствуя, что зябнет на ветру, он, нахлобучив пониже шапку-ушанку, зашагал к гавани. Идти туда было не менее двадцати минут. Захотелось курить. Батырев достал папиросу, но спичек не оказалось. Как назло, никто из встречных прохожих не курил.
Минуя гавань госморпароходства, где сквозь метель виднелись надстройки, высокие борта и широкие трубы океанских грузовых и пассажирских судов, где слышались грохот, металлический лязг, человеческий говор и крики, свойственные всем торговым пристаням мира, Батырев увидел табачный киоск и свернул к нему. Купив спичек и заодно папирос про запас, рассчитавшись, он уже сделал несколько шагов, как его нагнал молодой человек с желтым испитым лицом. На
нем была короткая лыжная куртка, свитер, брюки, заправленные в сапоги, на голове флотская фуражка.
— Лейтенант, — окликнул он Батырева, — вижу, вы курящий, не хотите ли приобрести особых?
— Каких «особых»?
Человек в лыжной куртке огляделся по сторонам, вынул из кармана плоскую зеленую пачку сигарет, обернутую в целлофан.
— Из южных стран. Гаванна, Цейлон, Порт-Саид... с маленькой толикой гашиша.
Батырев никогда в жизни не только не курил, но даже не держал в руках наркотических папирос. Он, конечно, видел, что человек, предлагавший ему сигареты, явный проходимец, но бес любопытства, владевший его душой, подсказал:
— Что же, давайте.
— Четвертак...
— Что-то много заломил, десятки хватит за глаза...
— Ладно...
Зеленая пачка сигарет перекочевала из рук в руки.Погода переменилась внезапно и круто, как это бывает лишь на океанском побережье. Только что кружила метель — вдруг ветер утих, проглянуло солнце.
Батырев миновал железные порота военной гавани, охраняемые часовыми, отдал честь вышедшему из проходной будки дежурному офицеру и быстро зашагал но пирсу.
Снег празднично сиял, с хрустом сжимаясь под ногами. Чистобелые, даже будто слегка подсиненные пласты снега лежали на чугунных тумбах. Словно в белый мех оделись толстые провисшие от собственной тяжести металлические тросы-швартовые, которые тянулись низко над землей от тумб к кормовым кнехтам стоящих у стенки кораблей. Борта эсминцев, катеров и шлюпок, столбы, электрических фонарей в гавани, железные прутья ограды и стволы деревьев, росших вдоль нее, были густо залеплены снегом, сверкавшим эмалевым блеском.
Настроение у Батырева было отличное. Он нисколько не жалел о том, что так нежданно-негаданно отдал свою комнату. Сейчас он представил себе, как входят в его квартиру Донцовы, как радостно всплескивает руками Дуся, как говорит мужу, сбрасывая пальто: «И до чего же славный человек Валентин Корнеевич». Лейтенант гордился и даже немного любовался собой. Приятно быть щедрым и благородным. Когда Батырев бывал доволен собой, ему было по душе и все окружающее его. Он готов был прийти в восторг и от светящегося снега, и от бодрящего воздуха, и от четкого и стремительного рисунка словно врезанных в море и небо кораблей. С удовольствием подумал Батырев и о Меркулове, с помощью которого он был назначен на корабль—не на какую-нибудь «лайбу», а на гвардейский... И хотя с тех пор начальник политотдела о нем не вспоминал, лейтенант не был на него в обиде. «Я же строевой офицер, а не политработник, что ж ему обо мне заботиться». Честно говоря, он немного побаивался Меркулова и вовсе не стремился к встрече с этим суровым человеком.
Батыреву стало жарко от быстрой ходьбы. Он сдвинул шапку на затылок и вытащил из кармана сигареты. Мельком поглядел на зеленоватый целлофан только что купленной пачки и подумал: «Попробую «особых». Дым был душистый и сладковатый. Батырев поморщился, сплюнул и снова затянулся. Любопытство уже раззадоривало его. «Ну, ну!..» От затяжки к затяжке становилось все приятнее, легко и будто со звоном билось сердце, во всем теле появилась странная воздушность, все стало казаться возможным: «Захочу— полечу, захочу — пешком по воде пройду».
И снова его мысли вернулись к Донцовым. «Итак, Дуся всплескивает руками!.. Дуся... Ду... Дуся... Ду... Тореадор, смелее в бой!..» — вполголоса запел Батырев и тут же оборвал арию. Навстречу ему шел Меркулов. Подтянутый, стройный, в черной шинели, черной каракулевой шапке, отливающей на солнце огоньками антрацита, он показался Батыреву на фоне заснеженной белесой дали надвигающейся темной скалой. Свернуть было некуда, да и поздно. Батырев смял в пальцах сигарету, бросил ее в снег и, как положено по уставу, резко повернув вполоборота голову, лихо и четко вскинул руку к виску, приветствуя начальника политотдела.
Задумавшийся Меркулов остановился, всмотрелся и, протягивая руку, сказал:
— А, лейтенант, — он помолчал, сумрачно глядя куда-то в океан поверх головы Батырева. — А, лейтенант Батырев, — повторил Меркулов. — Ну, как вам служится на «Дерзновенном»?
— Полный порядок, товарищ капитан первого ранга,— ответил Батырев чересчур громко и возбужденно. — Служу по штурманской части... офицер электронавигационной группы... Сами знаете мое хозяйство: лаги, лоты, гирокомпасы, радиолокационные средства... вообще обязанности заурядные. Особых происшествий нет... — Батырев замолчал, потом добавил неожиданно для себя самого: — Командир пока ничем не жаловал.
Меркулов пытливо поглядел на Батырева. Бледное лицо, чуть расширенные зрачки...
— Вы не больны, лейтенант?
— Никак нет... шел быстро, курил... снег такой яркий, что режет глаза. — Он улыбнулся и прибавил:—-Но голова, честно признаться, немного горит...
— Поправьте шапку, — сказал Меркулов. Он подождал, пока Батырев надвинет шапку на лоб, и продолжал:— А что означают ваши слова: «Командир пока ничем не жаловал». Вы недовольны им, или как вас понимать?
Батырев замялся. И тогда Меркулов произнес строго:
— Однако предупреждаю, лейтенант, на требовательность нача'льства и не думайте жаловаться.
— Да нет. Просто командир со мной вообще не разговаривал.—В голосе Батырева прозвучала обида.
Он не лгал. Когда Батырев прибыл с предписанием на «Дерзновенный», его принял старший помощник. Светов в тот день был на занятиях в штабе. Старпом, ознакомившись с бумагами молодого офицера, любезно показал отведенную ему каюту и, препоручив Батырева его непосредственному начальнику штурману, занялся своими делами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70