Анна от нечего делать рассматривала плакаты, развешанные на стенах, толкующие о правильном кормлении грудных детей. Ей пришло на ум то время, когда она впервые стала матерью и ей в родильном доме рано утром, когда в окне едва брезжил майский голубоватый рассвет, показали Сережу, нечто удивительно красное, сморщенное, крикливое, но такое милое и родное, что она, стыдясь и страшно волнуясь, расплакалась счастливыми слезами. А санитарка, погрозив ей пальцем, даже не, дала дотронуться до ребенка.
Наконец открылась дверь, и Анна вошла к врачу. Мать-начальница встретила ее ласково, осмотрела, обняла и сказала:
— Поздравляю. Все нормально, глядишь, Анна Ивановна, скоро медаль материнства получишь.
Анна отрицательно покачала головой.
— Вы помните, что было в прошлый раз?
— Нет оснований ждать, что это повторится. — Мать-начальница стала мыть руки, плескаясь над умывальником. — Не будьте, милая, трусихой. Как в деревне говорят: «Дело дурацкое, не хитрое».
— Я очень, очень прошу вас учесть то, что было, — сказала Анна упавшим голосом. Других мотивов просить разрешения у нее не было.
Врач искоса поглядела на Анну. Вытерла руки. Сказала помогавшей санитарке:
— Ну-ка, милочка, сходи погуляй минут на десять, — и когда санитарка вышла, продолжала: — Страшно? — Она смотрела на Анну все понимающими глазами. Ей нельзя было соврать.
— Нет, не страшно. Но я не хочу. Мне сейчас нельзя ребенка, — честно призналась Анна. — Помогите.
Мать-начальница задумалась. Ежедневно она без околичностей выпроваживала таких просительниц. Закон был законом. Отступать от него она не могла, если здоровье женщины не оставляло места для сомнений. Но если хоть малейшее сомнение было, она позволяла себе решать по совести. Расспрашивала больную обо всей ее жизни подробно и сама определяла, использовать или не использовать «зацепку», чтобы добиться разрешения медицинской комиссии. Мать-начальницу уважали, да и врачебная этика не позволяла спорить с мнением опытного гинеколога.
— Неужели плохо в семье? — спросила она.
Анна вскинула голову. Ни с кем третьим ни за что не согласилась бы она обсуждать свои отношения с Андреем.
— Я прошу вас, если можете, поверить мне на слово,— Анна поднялась и прошлась нервно по комнате, — делаю это не по легкомыслию и трусости. Л если не верите, что ж... — Она остановилась у двери, рядом с металлическим со стеклянной дверцей шкафом, на полках которого лежали медицинские инструменты, бинты и медикаменты.
Врач невесело улыбнулась, глядя на ее решительное лицо.
— Ладно. Верю, Анна Ивановна. Постараюсь вам помочь... — она села за стол и принялась заполнять «историю болезни».
Анна смотрела на склоненную голову пожилой женщины, и странная мысль пришла к пей: какие невероятно огромные права даются порой: решать — появиться или не появиться на свет человеку.
...Анна не успела додумать, врач — дописать, санитарка—возвратиться, люди в коридоре и приемной поликлиники — дождаться своей очереди... Неожиданно нелепо подпрыгнули инструменты в стеклянном шкафу,
стулья сдвинулись с места, с потолка посыпалась штукатурка, чернила потекли по столу на белый халат врача. Потом перевернуло легкий стол, на стене за-зияла трещина, и Анна едва удержалась на ногах. Из коридора донесся чей-то истошный крик. Анна, не помня себя, выскочила в само собой распахнувшуюся дверь, а затем на улицу с толпой других женщин, детей, врачей и сестер. Повторившийся подземный толчок сшиб ее с ног. Она съехала по ступенькам и, сидя на тротуаре, удивленно смотрела на колени, на спустившиеся петли чулка. Улица, качаясь, вздрагивала, ветер крутил поземку, люди черными силуэтами на белом фоне бежали, подпрыгивая, как пьяные.
Раздался звон стекла. Какой-то шофер-любитель въехал на своем «Москвиче» в витрину магазина.
...Анна без пальто, с непокрытой головой мчалась по тротуару к дому. Там ведь были Ниночка и Сережа... Одна эта мысль стучала в ее голове. Где-то с крыши здания металлическим тембром хрипел репродуктор:
— Спокойствие, граждане! Белым Скалам опасность не угрожает. Паника может привести к жертвам! Спокойствие, еще раз спокойствие! Через несколько минут слушайте выступление кандидата географических наук...
Все-таки улица напоминала палубу идущего по морю корабля. И хоть дома не рушились, земля не проваливалась, но машины гудели тревожно, с деревьев дождем осыпался снег, тучей носились голуби и галки над развалившейся пожарной каланчой.
Анна ворвалась в квартиру. Дверь была распахнута настежь, по комнатам гулял ветер. В спальне, у Ниночкиной кроватки, сидела бабушка Анфуся в теплом платке и часто крестилась. На Ниночку были горой навалены одеяла. Она едва ворочалась под ними и только попискивала.
Сережа был в пальто, но почему-то в старой фуражке Андрея. В руках он держал игрушечный рупор из жести. Видно было, что он нисколько не испугался, а может быть, даже был доволен и чувствовал себя командиром корабля, пробивающегося сквозь ураган к неизведанным землям. Испугался он только, увидев Анну.
— Что с тобой, мамочка? — бросился он ей навстречу.
Анна на мгновенье крепко, до боли прижала сына к себе, оттолкнула и рванулась к дочери.
В маленьком домашнем репродукторе, сорвавшемся со стены и болтавшемся на проводе у самого пола, звучал спокойный мужской голос:
— Слабые толчки, которые мы ощущаем и, возможно, еще будем ощущать в нашем городе, не представляют опасности для жителей. Это не более чем отдаленное эхо, докатившееся до нас за несколько сот километров. Достаточно заклеить окна полосами бумаги...
Анна пришла в себя. Ей даже стало немного стыдно. Сережа притащил старую шубу и накинул ей на плечи, запер дверь.
— Уже буря кончилась, мамочка, — сказал он, — и почему ты такая нервная...
Анна невольно усмехнулась и огляделась. Все как будто было на месте. Только в столовой из форточки вырвало стекло. Она заткнула дыру диванной подушкой. Проговорила устало:
— Бабушка Анфуся, проверьте посуду.—Затем села к Ниночкиной постельке, притянула к себе на колени Сережу. Все самое дорогое было с ней. Нет, не все... не было Андрея. «Если бы родился еще сын, его можно было бы назвать Андрей», — мелькнула у Анны мысль, от которой почему-то стало и сладко, и тревожно.
...Бабушка Анфуся заклеивала оконные стекла бумажными полосами, нарезанными из газет, когда послышался звонок и вошла врач-гинеколог с Анниным пальто, переброшенным через руку.
— Ну вот и хорошо, — сказала она будничным тоном, посмотрев на Анну.—А меня вызвали на консультацию, я по дороге решила завезти...
— Спасибо... Не стоило беспокоиться. Я бы сама... Вы бы разделись, посидели... — Анна растерялась. Ей почему-то был неприятен этот визит, а почему, она и сама не знала.
— Некогда, милая. Дайте-ка я только одним глазком на Ниночку взгляну. Как-никак я ей вроде мать крестная.
— У нас еще холодно, — сказала Анна. Ей не хотелось вытаскивать Ниночку из кроватки.
Мать-начальница мельком только взглянула на Ниночку, но сказала привычно, снова перейдя на «ты»:
— Хорошая у тебя, Анна Ивановна, растет девка, — и добавила, кивнув на Сережу: — И сын — парень хоть куда. Ну, до свиданья.
Когда она ушла, Анна вздохнула с облегчением. Она только теперь сообразила, что все время боялась, как бы врач не заговорила о медицинской комиссии, разрешающей аборт. «А почему я этого боюсь?.. — Анна не ответила себе. — Пора на работу... Кто знает, что там сейчас?»—подумала она и, поручив детей попечительству Анфуси, заторопилась на верфь.
Утром того же дня Батырев получил неприятное задание. Железнодорожную ветку, которая вела от товарной станции к военному порту, накануне занесло снегом. Отживающая свой век старенькая «кукушка», обычно суетливо таскавшая товарные составы с продовольствием, горючим, вещевым имуществом, остановилась, не пройдя и трети пути, застряла в снегу и тревожно засвистела. Снегоочистители были заняты на главных магистралях, свободных рабочих рук, как всегда в таких случаях, не хватало, и железнодорожное начальство обратилось за' помощью к военному командованию. Панкратов, пользовавшийся любым случаем, чтобы посбить гвардейский гонор, приказал Светову выделить людей, а тот, в свою очередь, воспитывавший в строгости Ба-тырева, поручил ему командование этими людьми.
Морозное утро, когда заснеженная даль кажется сотканной из серебристых и синих нитей, когда над трубами жилищ раскидывается космами дым и скрип полозьев, башмаков, человеческие голоса разносятся необычно звонко, — все это сегодня казалось Батыреву отвратительным. Железнодорожная ветка пересекала пустынные окраинные улицы, застроенные домиками и бараками.
Матросы, разгоряченные работой, сняв полушубки, оставшись в холщевом рабочем платье, сбрасывали снег с железнодорожного пути, вокруг которого образовалось нечто вроде высокой снежной насыпи. Морякам была
поручена расчистка подъездных путей к продовольственным пакгаузам. Батырев в сторонке мерз и скучал. Он не захотел сменить щегольских ботинок на валенки, шинели—на полушубок и выглядел никому не нужным наблюдателем. Поглядывая на матросов, вслушиваясь в доносившиеся до него соленые шутки и прибаутки, он уже решил было послать кого-нибудь на корабль за валенками и поработать, чтобы согреться и развеселиться, однако сразу же передумал. Пребыванием на берегу можно было без особого риска воспользоваться и более разумно. Если бы Батырев был вполне честен с собой, он бы признался, что с самого начала у него зародилась мысль зайти к Елене Станиславовне. Он все вспоминал тот вечер, когда она сначала привлекла, а потом выставила его, и его тянуло к ней неудержимо. «Да, это женщина...» — Батыреву чертовски хотелось, чтобы она потеряла голову. Конечно, в этих мыслях было что-то подленькое, отчего Батыреву порой становилось не по себе. Но в конце концов он успокаивал себя тем, что припоминал подобные случаи из многих прочитанных им романов, где адюльтер вовсе не осуждался. Батырев многократно повторял про себя это иностранное, не вполне понятное, а потому казавшееся красивым слово, и дело приобретало совсем иную окраску.
Батырев знал, что правится женщинам. И все же, размышляя о своей будущей победе, он далеко не был в ней уверен и даже втайне побаивался услышать при новой встрече резковатое и холодное: «Не забывайтесь, лейтенант. Ну, было у меня настроение пошутить с вами, так что же из этого?» Эта мысль злила его. Как хотелось ему покончить с сомнениями раз и навсегда.
Старшина, непосредственно руководивший работой, подошел к Батыреву.
— Снег надо бы сразу увозить на машинах, — сказал он. — А то, если оттепель хлынет, подвалы с продовольствием затопит.
Батырев кивнул. В голову пришла вполне удобная для него комбинация.
— Работу продолжать, — приказал он. — Вы, старшина, остаетесь за меня. Машины будут.
Конечно, обо всем этом следовало доложить через посыльного в штаб и тем ограничиться, но Батыреву нужно было свободное время. Да и не осудит же его Светов за находчивость. Вскоре он уже был у начальника станции, а через час они вместе вошли в кабинет председателя горсовета. Батырев с апломбом картинно описал председателю возможные беды от наводнения и получил разрешение на несколько самосвалов.
Автомашины должны были прибыть к пакгаузам только после обеда. Теперь у Батырева появилось и моральное право, и надежное оправдание («Был, мол, занят добыванием грузовиков») на случай, если бы его отсутствие на месте работ было замечено начальством. Прямо из горсовета он зашел в ресторан и плотно закусил. Оттуда на такси поехал к дому, в котором жили Меркуловы, взбежал по лестнице и остановился. Что он скажет, если паче чаяния начальник политотдела окажется, дома? Эх, была не была! Никогда он не противился своим желаниям. Батырев решительно позвонил. Дверь открыла Катя.
— Здравствуйте, девушка! — сказал весело Батырев, входя в коридор.— Как жизнь? —- он кинул беглый взгляд на миловидное лицо Кати, на ее длинные цвета спелой пшеницы косы, тяжело болтающиеся за спиной, на грудь, туго обтянутую стареньким ситцевым платьицем, и, поддавшись минутному порыву, благо в коридоре царил полумрак, легонько потрепал ее по щеке.
Катя отступила и, вся вспыхнув, нахмурившись, ответила невпопад:
— Хозяина нет!
— Догадываюсь. А хозяйка? — ничуть не обидевшись на резкость девушки, снисходительно продолжал Батырев, кладя на полку вешалки шапку и расстегивая шинель: — Дай-ка мне веник обмести с ботинок снег. Что это ты, словно в рот'воды набрала?
Катя, теребя кружево куценького нарядного передника (подарок Елены Станиславовны), мотнула головой и, потупившись, отступила к двери, загораживая вход в столовую.
— Что, и хозяйки нет? — по-своему поняв молчание Кати, спросил Батырев. — Вот это жаль, — продолжал он с досадой. — Придется мне ее обождать...
— Не за чем вам приходить сюда и ждать нечего... — вырвалось у Кати.
— Вот как! Придется, значит, мне ретироваться,— деланно усмехаясь, Батырев потянулся за шапкой, но тут дверь столовой распахнулась, задев Катю, и показалась Елена Станиславовна. Катя шмыгнула на кухню. Батырев проводил ее недоумевающим взглядом и поздоровался с Меркуловой.
— Чем она вас удивила? — спросила Елена Станиславовна, подавая руку Батыреву.
— Сказала, что мне в этот дом не за чем приходить, — Батырев обиженно поглядел на Меркулову, — значит ли это, что вы, так сказать, не принимаете?
— Нет. Вы прямо-таки кстати, — радушно ответила Меркулова. Она постояла, ожидая, пока Батырев снимал шинель, заглянула на кухню и что-то негромко, но властно бросила Кате. Затем провела гостя через столовую в кабинет мужа и, садясь в кресло, сказала раздраженно:
— Так Катя вам сказала, что меня нет дома? Странно... Это мне не нравится.-—Елена Станиславовна нервно сняла с пальца и затем снова надела дорогое кольцо: — Девчонку придется, видимо, уволить.
— Это вы о Кате? — зачем-то переспросил Батырев. — Ну к чему такие строгости?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70