Серов откинулся на подушки. «Проверь еще и себя, и ее... не спеши... Но разве я не имею права на любовь?» Он еще не знал, как сказать Марии обо всем этом, но уже знал, что обязательно скажет.
А Мария? Она и не подозревала о том, что творилось в душе Серова. Да, с первого дня знакомства она по-чувствовала к нему симпатию, но в чувстве, которое Мария испытывала к Серову, не было и доли того, что влекло ее к Кипарисову. Мария была одинока, Серов добр с ней. Она потянулась к нему, как к отзывчивому и чуткому человеку. Он спас ей жизнь. Это сделало их как бы родными. Она тревожилась за него, могла бы ухаживать за ним, даже пожертвовать собой за него. Но это было сродни дочернему чувству, не больше. Может быть, не будь мысли Марии так заняты Кипарисовым, она женским чутьем угадала бы, несмотря па всю сдержанность Серова, любовь, все крепнувшую в нем. Но ей и в голову не приходило представить себе кого-нибудь, кроме Кипарисова, своим мужем, и от этого, наверно, она забывала, что другие могут видеть в ней любимую женщину.
— Счастье от возраста не зависит, — повторил Серов. — А любовь?
— И любовь, конечно,—ответила Мария. Она подумала о том, что ей уже тридцать, но любит она не менее горячо и мучительно, чем пять лет назад. И разве через десять или двадцать лет она не будет испытывать те же чувства?
Серов приподнялся на постели. «Мария, я вас люблю» — хотел сказать он. Но на сердце вдруг нахлынула такая тревога, что он удержался и не произнес этих слов. Только спросил:
— Вы никого не любите, Мария?
Как ему хотелось, чтобы она ответила: «Вас». Впрочем, если бы Серов мог сейчас проанализировать свои чувства, он, вероятно, понял бы, что, желая признания, он в то же время страшился его. Легка ли семейная жизнь, когда жена в том возрасте, в каком могла бы быть дочь?
— Люблю ли я кого-нибудь?—переспросила Мария. Она все так же ни о чем не догадывалась, все так же предполагала в Серове только дружеские и отцовские чувства.
— Да! — Серов взял ее ладони в свои.
— Я люблю, только без радости, — потупясь, призналась Мария. Хорошо, что не видела, какой взгляд был устремлен на нее.
— Но почему?
— Люблю человека, который, может быть... — она остановилась. Серов сжал ее пальцы.
— Кто же этот человек? Я знаю его?
Мария заколебалась. Она никогда и никому не говорила о своей любви к Кипарисову. Слишком путаной была эта любовь. Да и не было настолько близкого человека, чтобы открыть перед ним душу.
— Вы должны мне верить, Мария, — тихо сказал Серов.
Она подняла глаза. Сколько грусти и тепла было в его взгляде, такое волнение— в каждой черте его лица, что она подумала: «Да, перед ним можно не таиться».
— Я люблю Кипарисова, Кирилл Георгиевич, — сказала Мария так тихо, что он скорее догадался, чем расслышал. Па щеках Серова появились крупные нервные пятна, он выпустил пальцы Марии из своих рук. «Старый я пень, какую нелепость чуть не совершил».
— Что с вами? — встревожилась Мария,—у вас такое лицо... Позвать врача?
— Сердце пошаливает, — призвав все свое самообладание, сказал он тихо и твердо. — Продолжайте, итак... вы любите Кипарисова, а он?
— И он... по-своему.
— Так за чем же стало? — его голос звучал неестественно глухо.
— Вам трудно говорить? — спросила Мария.
— Продолжайте, — Серов, сделав усилие над собой, снова взял ее руки в свои. — Рассказывайте, как другу или отцу.
— Да. Я так и хочу.
Она уже не останавливала себя. Рассказала обо всем: и о давнем — о смерти ребенка, и о событиях последних дней.
«Как много вынесла эта женщина, и какой он зачерствелый человек, — думал Серов. — Если бы я был на его месте...»
— И я не знаю, как мне быть... — закончила Мария.
«Отказаться от него, он недостоин большого чувства». — Этот ответ напрашивался сам собой. Но Серов был слишком умудрен жизнью, слишком любил Марию, чтобы произнести эти слова-ледышки.
— Надо добиваться, чтобы любимый человек стал хорошим,— сказал он.
— Да? — в ее глазах вспыхнула радость.
Серов слабо улыбнулся, поцеловал ее руки. — Вы славный человек, Мария, мы еще вернемся к этому разговору. А теперь идите, я в самом деле очень устал. «Уходи, не мучь больше меня», — хотелось крикнуть ему.
Она встревоженно поднялась... После ухода Марии Серов долго лежал, закрыв глаза. «Вот и все», — сказал он себе. Одиночество показалось еще страшней. Он взглянул на часы, лежащие на тумбочке. Скоро обед. И снова представилась кают-компания «Морской державы» — длинные ряды столов, офицеры, разговаривающие всяк о своем перед обедом, которые приветствовали бы его появление. Для них он был начальником, советчиком, другом.
Серов тихонько опустил ноги с кровати, нащупал мягкие туфли-шлепанцы, надел халат и, чуть пошатываясь от слабости, вышел в коридор. Комната, в которой он лежал, соседствовала со служебными кабинетами госпитальной администрации, палаты располагались в другом конце здания. Как раз посредине коридора находился небольшой холл, нечто вроде комнаты отдыха для выздоравливающих. Здесь стоял диван, мяг-
кие кресла, на столе лежали журналы, газеты, шахматы. Сюда и направился командующий. В холле было пусто, только один больной, молодой парень, читал журнал, сидя в кресле и положив кажущуюся непомерно распухшей ногу в гипсовой повязке на табурет. Рядом с креслом стояли костыли. Парень, видимо, в лицо узнал адмирала, хотел по привычке вскочить. Нога в гипсе со стуком ударилась об пол.
— Ну что же это вы? — с сожалением произнес Серов. Он помог больному положить ногу на табурет и спросил:— С корабля?
— Так точно, товарищ адмирал, старшина второй статьи Канчук с «Дерзновенного», — ответил, как отрапортовал, больной.
— А мы ведь здесь без погонов и без чинов... Нет ли у вас, старшина, какого-нибудь курева?
Канчук с готовностью полез в карман пижамы, вытащил пачку «Беломора» и вдруг заколебался.
— Что такое? — подосадовал Серов.
— Наверно, вам запрещено. Получается, вроде нарушения...
Серов рассмеялся.
— Эх, куда пи шло, парушу.— Он взял папиросу, старшина чиркнул спичкой.
Серов, страстный курильщик, задымил впервые за время болезни. От слабости у него приятно чуть-чуть закружилась голова. В халате, осунувшийся и похудевший, он потерял былую военную выправку и осанку. Канчук тоже закурил и, поглядывая на Серова, вдруг сказал обнадеживающе:
— Л вы уже на поправку пошли, товарищ адмирал.
— Пошел, пошел. — Серов любил беседовать запросто с матросами.— Ну, как служится на «Дерзновенном»?
— Моряк спит, а служба идет, — пошутил Канчук.— Да вот недавно были мы в Безымянной бухте, — в его глазах зажегся веселый огонек.—Туда еще ни один корабль не заходил. А все наш командир...
— Ну... — чуть усмехнулся Серов. Канчук обиделся за Светова.
— Вот, как хотите, товарищ адмирал, а такого командира, как наш, капитан второго ранга Светов, мне за свою жизнь видеть не приходилось.
— Жизнь у вас не ахти какая большая, но то, что вы любите командира, — хорошо, — сказал задумчиво Серов. — Однако ж расскажите поподробнее о походе.— Ему хотелось сейчас говорить о море, о морской нелегкой службе. — Да и о своем необыкновенном командире корабля.
Канчук задумался. Легко ли разговаривать с адмиралом о таком серьезном деле? Еще впросак попадешь. Но Канчук не мог не воспользоваться случаем рассказать о походе так, чтобы командующий почувствовал настоящую цену «Дерзновенному» и его гвардейцам.
...Каждый матрос знает о корабельных делах всегда гораздо больше, чем думают его начальники. Крепко дружат между собой моряки из разных боевых частей и подразделений, есть у них приятели на других кораблях, и в штабе, и в политотделе. Путями, не всегда легко обнаруживаемыми, то, что обсуждается в кают-компаниях, становится известно и в кубриках.
Кому, начинавшему службу па флоте с азов, не памятна такая картина. Ночь. Кубрик. Тусклый свет лампочки. Последние минуты перед отбоем. Тихие разговоры. Кто-то читает другу письмо с родины, кто-то делится воспоминаниями о девушке, двое книжников и мудрецов спорят о том, что есть «диалектика», спорят достаточно громко, чтобы все слышали, какой умный разговор они ведут. И вдруг кто-нибудь произносит: «А мне сегодня один старшина из штабной команды говорил: «Был вашему бате «фитиль» — «завалили», мол, вы стрельбу...» И сразу, как по мановению волшебного жезла, посторонние разговоры прерываются и завязывается отчаянный спор о судьбе корабля. И тут будущие старшины, офицеры и адмиралы развивают смелые тактические планы, не боясь оспорить самые авторитетные мнения. Пусть многие их суждения опрометчивы и незрелы, но зато порой выявляется и такое понимание тонкостей службы, скрытых, часто неизвестных начальству причин успехов или неудач тех или иных стрельб, сложного маневрирования, что, право, даже большие военные авторитеты могли бы многому поучиться, присутствуй они в часы этих ночных разговоров.
Специальность сигнальщика нисколько не мешала Канчуку быть в курсе всего, что делалось, скажем, в электромеханической боевой части. В рундуке Канчука рядом с «Тремя мушкетерами», «Чапаевым», «Путешествием вокруг света на «Коршуне» можно было бы обнаружить учебники по тактике. Он давно и твердо решил когда-нибудь пойти в военно-морское училище и так же твердо решил не торопиться: сесть за парту, зная морскую практику назубок, постигнуть теорию не слепо, а критически. Может быть, в этом стремлении Канчука и было что-то от мальчишеской самоуверенно-зная морскую практику назубок, постигнуть теорию не плохо и о плаванье «Дерзновенного» имел собственное мнение. А так как это мнение выкристаллизовалось в спорах и разговорах в кубрике, то оно было по существу мнением всего матросского коллектива «Дерзновенного».
— Что вас смущает? — спросил Серов задумавшегося старшину.
— Не знаю, с чего начинать...
Серов внимательно посмотрел на него. «Боится, что я могу его одернуть». Меж тем интерес к тому, что мог рассказать моряк, у Серова все возрастал.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Алексеем...
— Ну, а меня называйте Кириллом Георгиевичем. И давайте-ка, как больной с больным, или лучше, как моряк с моряком, без чинов, просто по-дружески. Идет, Алеша?
— Есть, Кирилл Георгиевич, — Канчук ухмыльнулся и, смело посмотрев прямо в глаза Серову, добавил: — Только чур не обижаться и не сердиться.
Серов кивнул:
— По рукам!
То, что рассказал Канчук командующему, уже известно читателю. И новшества, введенные на «Дерзновенном», и его поход, и то, как вместо высадки десанта в Птичьих Камнях «Дерзновенному» пришлось конвоировать транспорт (последнее рассказали Канчуку друзья, приходившие его навещать). И он не скрыл, что считает это обидным и несправедливым.
Серов,- слушая, мысленно сопоставлял рассказ старшины с тем, что было сказано о Светове в том коротком обзорном докладе, который давеча сделал ему Панкратов. Начальник штаба упомянул о разведке, про-
веденной «Дерзновенным», как о чем-то незначительном, замыслы Светова, то новое, что было у него на корабле, охарактеризовал как «фокусы-покусы» (так он и выразился). Обвинил командира «Дерзновенного» в том, что он без нужды заставляет людей рисковать жизнью. Между тем из рассказа Канчука вырисовывалась совсем иная картина. Старшина был явно весьма толковый, хотя, конечно, доверять его восприятию целиком нельзя было. Он не мог знать и оценить весь замысел командования в ходе учений, но его слова заставляли задуматься. Серов слишком хорошо знал, как велика привычная сила инерции... Ему неожиданно пришла в голову мысль: — «В книге ратую за новое, а в соединении позволяю не давать ему ходу?»
— Одно мне неясно,— сказал Серов. — Вот вы, Алеша, говорите, что преодолеть горный перевал из Безымянной бухты было не так уж тяжело, а сами едва не погибли. Как же так случилось?
— Горный перевал тут ни при чем, — ответил Канчук,— это я переоценил свои силы, не нужно было на обледенелую скалу лезть... но врачи говорят, я скоро танцевать буду...
В коридоре показалась сестра, разыскивавшая Серова.
— Ну как вам не стыдно, товарищ адмирал, пожалуйте-ка в палату, в постель.
Серов, поднимаясь, шутливо подмигнул Канчуку:
— Вот видите, какой же я здесь командующий...
Наконец, Серова выписали из госпиталя. За ним пришла машина, но ему вовсе не хотелось пользоваться ею, отгораживаться от солнечного дня и городского шума. Он медленно шел по тротуару среди прохожих, и рядом по мостовой катился его черный зис. Серов чувствовал себя отлично, казалось, с каждым глотком свежего воздуха прибывают силы. Он поглядывал с интересом по сторонам, словно впервые видел город, беспричинно улыбался прохожим. «Да, это не то, что прогулки в унылом госпитальном дворе под наблюдением врача... Сейчас бы да в океан». Серов с удовольствием отвечал на приветствия офицеров. Каждое лицо каза-
лось ему знакомым, и то, что он не знал или не помнил ни имен, ни фамилий попадавшихся ему навстречу людей, не имело никакого значения.
— Ба, Андрей Константинович, — вдруг громко произнес Серов, — что это вы со своей вышки никого не замечаете?
Высотин, задумчиво шагавший по направлению к гавани, оглянулся на голос, увидел Серова, удивился, козырнул, затем обрадованно пожал протянутую командующим руку.
— Как я вас ждал! — невольно вырвалось у Высотин а.
Серов весело сказал:
— Что это с вами, Андрей Константинович, то вовсе не заметили меня, то как влюбленный разговариваете?
— Простите, товарищ адмирал... — Высотин смутился.
— За что же тут прощать... Я доволен, — он посмотрел на Высотина внимательно. — Есть неотложное дело?
— Да, но...
— Никаких «по». Знаете, как я по делам соскучился!— он махнул рукой шоферу.
Высотин, кажется, и оглянуться не успел, как зис примчал их к дому командующего. И вот уже он сидит в кабинете Серова, а сам хозяин ходит вдоль книжных шкафов и ласково проводит пальцами по корешкам книг. По этим старым друзьям он тоже соскучился. Щурясь от бьющего в окно солнечного света, Серов садится за стол, достает коробку с папиросами, закуривает, дым расползается по пронизанному пылью солнечному столбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70