— И мне пора выбирать якорь, — сказал Батырев Елене Станиславовне. — Взгляну на своих матросиков, куплю подарки родителям и снова к вам. До скорой встречи. — Он почтительно поцеловал руку Меркуловой, кивнул матросу и поспешно вышел.
Елена Станиславовна только осуждающе поглядела вслед Дусе и Батыреву: «Вот суматошные». Она сама всегда так рассчитывала время, чтобы всюду поспевать, никуда не торопясь.
Батырев догнал Дусю на лестнице.
— Не паникуйте, милая Дуся, — сказал он, заглядывая ей в лицо. — Сейчас мы подхватим какую-нибудь машину. — Он хотел взять ее под руку, но Дуся стремительно выбежала на улицу.
Напротив дома, у подъезда, стоял черный серовский зис. Снежная пыль, осыпавшаяся с ветвей росших у тротуара деревьев, припорошила его полированный кузов. Батырев окинул взглядом улицу и, не увидев ни вблизи, ни вдали ни одного такси, обошел вокруг зиса
и даже присвистнул — такая соблазнительная мысль пришла ему в голову.
— Эврика, погодите! — крикнул он Дусе, но она даже не оглянулась. Пуховый платок белым крылом трепетал у нее за спиной.
— Вот угорелая, — проговорил насмешливо Батырев. Он уже заметил полуоткрытое угловое стекло у места водителя. В одну секунду просунул руку внутрь, вытянул кнопку.
Точно такой же зис был у Батырева-отца, и лейтенант управлял им совершенно свободно, хотя и не имел водительских прав. Ключ от зажигания был в замке. Нажав кнопку стартера, Батырев запустил мотор. Зис дернулся с места, выбросив из-под колес крошки снега.
Батырев догнал Дусю, резко затормозил так, что машину чуть не занесло па тротуар. Гостеприимно открыл дверцу. Дусе ничего не оставалось делать, как только воспользоваться его приглашением, тем более, что время не терпело, а прохожие уже бросали любопытные взгляды на нее и на сидящего за рулем щеголеватого лейтенанта. Часы в машине показывали без десяти минут два.
— Вы взяли чужую машину? Ой, что же вам будет! — только проговорила в испуге Дуся. Однако она была польщена вниманием и настойчивостью отчаянного Батырева.
— Э, нет еще такой воды, из которой я не вышел бы сухим!
Батырев никогда не обдумывал своих поступков заранее, но был убежден, что всегда оправдается в них потом.
— Обернусь туда и назад за десяток минут. Шофер еще выйти не успеет, — успокоил он спутницу.
Ветер свистел в полуоткрытом боковом стекле. Заснеженная даль улицы стремительно перемещалась то вправо, то влево, словно земля ходила ходуном. Батырев не считался с правилами уличного движения. Давая по временам длинные сигналы, как это делают пожарные машины, он мчался очертя голову. Шарахались
в стороны люди, жались к тротуарам «Победы» и «Москвичи», свистели милиционеры на перекрестках. Зис выезжал на «левую» сторону дороги, проскакивал между колоннами грузовиков... Дуся была и перепугана, и счастлива. Она притихла, втиснувшись в уголок сиденья. Батырев находился в состоянии высшего упоения. Он любил стремительную езду, и ничто не было ему страшно. Если даже инспектора госавтоинспекции запишут номер машины, они едва ли предъявят претензии командующему. Мало ли по каким экстренным военным делам могла мчаться с повышенной скоростью машина, имеющая особый номерной знак. В светофоре перед въездом на небольшую площадь зажегся желтый свет. Но Батырев уже не мог остановиться. Дело было даже не в тех нескольких секундах, которые пришлось бы ждать. Но к нему могли подойти, проверить документы. Этого он больше всего опасался. Ведь шофера командующего наверняка знал в лицо каждый регулировщик. Батырев прибавил газ. Стрелка указателя скорости резко качнулась. Зис своевольно пересекал площадь под красным светом. В этот момент из боковой улицы вырвалась, гудя, бледно-желтая машина скорой помощи. Ее водитель был уверен, что ему открыта свободная дорога. В последний момент он попытался свернуть, а Батырев еще увеличил скорость. Черной молнией скользнул зис у самых фар машины скорой помощи, от резкого торможения вынесшейся на трамвайный путь, и скрылся за ближайшим поворотом.
На бледном лице Батырева выступили багровые пятна, глаза сузились, а пальцы на руле заметно дрожали. В закушенных зубах дымился изжеванный окурок, опаляя губы. Хрипло и коротко рассмеявшись, бросив искоса взгляд на вконец перепуганную спутницу, он деланно веселым голосом воскликнул:
— Ну как! Отчаянно мы, а, Дусенька!?
Дуся толком не разобравшись в том, что произошло, сказала упавшим голосом:
— Да, но прошу, езжайте потише.
— Ничего, не будьте трусихой...
Широкие скаты комфортабельного зиса мягко задрожали на булыжной мостовой. Кончился асфальт, началась плохо очищенная от снега окраинная улица. Вда-
леке виднелись трубы завода, на котором работала Дуся.Дорога впереди была пустынной, лишь у самого завода стоял автобус, окрашенный в оранжево-желтый цвет, издали похожий на луковицу. Мягко лежал солнечный свет на заснеженных пустырях, на гребнях сугробов по обочинам дороги. По сторонам тянулись одноэтажные домики, выстроенные у подножья многочисленных в этой части города сопок, напоминающих сахарные головы. С них дети съезжали на салазках.
К Батыреву вернулось хорошее настроение. Что-то насвистывая себе под нос, он быстро вел машину. Теперь ему хотелось, чтобы Дуся по заслугам оценила его шоферское мастерство, бесстрашие и ловкость — чувство, знакомое всем новичкам — водителям автомашин. Обернувшись к ней, он спросил:
— Скажите честно, Дуся, ваш Иван был бы способен на то, что я делаю для вас?
Дуся готова была защищать мужа при всех обстоятельствах. Однако не была уверена в том, мог ли он пойти на подобные вещи.
— Вы не знаете еще моего Ивана. Он меня на руках носит, — вдруг выпалила она.
Батырев рассмеялся. Казалось, позабыв о дороге, о своих водительских обязанностях, он наклонился к Дусе и проговорил:
— Ну, на это, пожалуй, каждый из нас, дураков, способен.
— Стойте! — вдруг отчаянно вскрикнула Дуся, — ой, мы задавим ребенка сейчас...
Шоссе в этом месте огибало сопку. Какой-то мальчишка, съезжавший на санках с горки, раскатившись, выскочил на дорогу. Батырев инстинктивно нажал на тормозную педаль. Короткий сигнальный гудок прозвучал, как вопль. Голова Дуси метнулась к ветровому стеклу. Казалось, ничто уже не предотвратит гибели ребенка. Царапая мерзлыми шинами ледяной наст, машина неотвратимо скользила вперед. Еще секунда, другая— и тень ее накроет мальчишку с санками.
И в этот миг дорога и все вокруг стало зыбким. Зис подбросило подземным толчком. Круто свернув с дороги, он боком ударился о телеграфный столб. Послед-
нее, что увидела Дуся, было яркое солнце, перепуганный мальчишка весь в снегу, который карабкался из сугроба, таща за собой санки.
...Батырев почувствовал острую боль в плечах, будто у него пытались выдернуть из тела руки. Ноги его лежали на спинке сиденья. Правая рука еще цеплялась за руль. Дуси рядом не было. В ушах звенело. Какие-то люди вытащили его из кабины и усадили прямо на снег. Перед глазами все плыло в солнечном дыму. Батырев слышал чьи-то возгласы: «Как же он не виноват», «А если бы мальчишку раздавил?» «Да погодите вы, где же скорая помощь?» Милицейский свисток дребезжал, как надтреснутый стакан. «Граждане, не скапливайтесь». Батырев оглядывался вокруг, с трудом приходя в себя. Грудой исковерканного металла, зарывшись в снег, лежал на боку зис. Из никелированных ободков его фар торчали осколки разбитого вдребезги стекла. Вдруг что-то снова толкнуло снизу. Люди разбежались. Батырев вцепился руками в снег. Ему показалось, что катастрофа повторяется. И тут он окончательно потерял сознание. Только потом, придя в себя в машине военного госпиталя, он узнал, что было землетрясение.
...Батырев отделался сравнительно легко. Пустячная контузия. А в остальном, не считая ушибов, шишек и ссадин, все в порядке. «Все-таки, кажется, шоферы родятся в сорочках», — невесело подумал он, глядя на заиндевевшее стекло машины, которая везла его в госпиталь.
— Со мной была женщина, пассажирка? — спросил Батырев у санитарки.
— Та, что в белом платке? Ее отнесли пока в заводской медпункт... В сугроб ее выбросило, а под снегом оказался камень... Может, ничего, а может, и сотрясение мозга или еще что. — Санитарка, немолодая уже женщина в халате, надетом поверх полушубка, с белокурой прядью, выбившейся из-под платка, хотела было продолжать разговор, но сидевший напротив фельдшер сделал ей знак глазами, и она виновато замолчала. Потом обратилась уже к шоферу:
— Вы, пожалуйста, потише езжайте, а то лейтенант вон как побледнел. — И, сокрушенно вздохнув, поглядела на Батырева бабьими жалостливыми глазами.
Полуостров Скалистый стал островом. Подземные толчки разрушили перешеек, связывающий Птичьи Камни с материком. Океан поглотил разверзшуюся вздыбленную землю. Водяные валы с грохотом взрывов многотонных бомб обрушились на остров. От пирсов в порту на пологом западном побережье не осталось и следа. Небольшие каботажные суда, стоявшие в гаванях, сорвало с якорей. Одни из них разбило о скалы, другие метались по штормовому океану.
Судоремонтный завод, бондарную мастерскую, бревенчатые дома военного поселка со складскими постройками, расположенные ближе всего к берегу, смыла первая же волна. Воинские подразделения радиолокационной станции, рабочие и служащие завода, мастерской, порта, семьи рыбаков, словом, все, кто составлял небольшое постоянное население Скалистого, бежали, кто в чем был, в горы. Там, хоронясь от ветра и стужи, исстрадавшиеся, потерявшие все, чем владели, люди ждали своей участи. Вряд ли кто-нибудь из них мог сказать, как и каким образом можно их выручить из беды. Кораблям некуда было пристать. Для самолетов не было посадочной площадки.
Угасло, потонув в волнах, рыжее, как комета, солнце, и наступила звездная ветреная ночь с бледной луной, окруженной дымчатым кольцом, — верным признаком большого мороза.
Но люди надеялись и верили в спасение. Всю долгую ночь светились в горах костры, раздуваемые ветром; бродили люди, обмерзшие, плачущие и стонущие, ищущие тепла или хотя бы какого-нибудь укрытия, одетые, полураздетые и кутающиеся в тряпье, а меж ними серели шинели; солдаты несли охрану и старались наводить хоть какой-либо порядок в этом галдящем, похожем на взбудораженную птичью стаю, лагере. Соорудили наспех кое-какие жилые палатки, вырыли в снегу ямы, прикрыв их сверху обломками досок и ветвями деревьев; в них спасались дети и женщины. Но детей и женщин было больше, чем могли вместить снеговые ямы и палатки. А стужа все крепчала, и к рассвету скопище людей стало затихать, погружаясь в смертельную дрему.
...Утро занялось туманное, промозглое. Надвинулись низкие тучи, и пошел снег, вначале редкий, острый и мелкий, потом все гуще, переходя в пургу. Потеплело, но опасность увеличилась... Кончались скудные запасы продовольствия, которые удалось захватить и спасти. Сквозь мглу курчавился, как белый дым, пар горячих источников, бьющих из скал. Но вода оказалась непригодной для питья. От нее связывало гортань и тошнило. Костры чадили, засыпаемые снегом, а людей все сильнее клонило ко сну...
...Ледяной норд-вест свирепел над океаном. «Державный», получивший задание снять людей со Скалистого, до мачт захлестываемый водой, то срываясь в глубокие ямы между волн, то вскарабкиваясь на их гребни, шел, раскачиваясь, по океану. Настроение у его командира было под стать мрачной злой непогоде.
Безусловное доверие начальника штаба, его симпатия — все то, что помогало до сих пор Николаеву бесхлопотно служить, вдруг как бы обернулось против него. Честь получить трудное и опасное задание была сама по себе теоретически приятна, но сегодня эта честь не привлекала его. «Я надеюсь на вас, как на самого себя, Олег Леонидович. И к этому ничего не хочу добавлять. Все решите сами, на месте», — сказал Панкратов на прощанье.
«Решите сами на месте», — это была формулировка, непривычная в устах начальника штаба. И хотя Николаев понимал, что Панкратов в Белых Скалах не мог предусмотреть возможностей, которые откроются (если откроются!) перед «Державным» на переходе теперь уже не к полуострову, а к острову Скалистому, он почувствовал себя сразу неуютно. В общих чертах картину всего происшедшего уже сообщили летчики, которые, несмотря на снегопад, все же сбросили утром продукты, медикаменты и одежду, а воображение легко ее дорисовало. «Что же я смогу там сделать? — спрашивал себя Николаев. — Куда приткну «Державный», ведь там все смыто, искорежено...» Он то снимал с руки кожаную перчатку, то вновь с силой натягивал ее, щелкая кнопкой на запястье. В рубке не холодно, однако на командире меховой реглан, шапка, — каждую минуту он может выйти на ходовой мостик. За стеклами рубки зеленовато-мертвые катящиеся громады, они то выпирают
до самого борта и даже выше, то куда-то проваливаются, светятся тускло, как стекло на изломе, вздыбливаются, теснятся, сшибаются, хлещут, как очумелые, слепые и глухие ко всему вокруг.
От грохота океана, беспрерывных взлетов и падений, а может быть, того более, от тяжелых мыслей у Николаева нестерпимо ныло в висках. Он чувствовал себя нездоровым.
Волны вблизи дымились морозным желтоватым паром, окатывали палубу, стремясь слизать с нее все, на что у них хватало сил, мчались пенистыми потоками к шпигатам, сваливались водопадами за борт. Ледяная корка на такелаже, на надстройках делалась все толще и походила на стекловидный панцырь. Николаев скучными глазами провожал мечущуюся по палубе воду, поглядывая на блеклую, прыгающую вверх и вниз черту горизонта, на далекий, похожий на черный завиток волос, дымок каботажного суденышка, затерявшегося среди волн, переводил глаза на сидящего с журналом в руках Порядова.
Ударила косматая зеленая волна, по мутным стеклам рубки побежали струйки, как в сильный ливень'. Вахтенный офицер, склонившийся над картой, включил лампочку в металлическом колпаке;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70