А кто из них приходит к командиру без вызова, чтобы просить об этом?.. Идите-ка, займитесь делом.
Батырев спустился с мостика, оскорбленный и растерянный. «Попроситься разве на другой корабль, — мелькнула мысль, но он тут же остановил себя... — Эх, сделать бы такое, чтобы все ахнули, а потом сказать: «Как насчет ваты, Игорь Николаевич?»
Размышления его прервал посыльный матрос:
— Товарищ лейтенант, всюду ищу вас. Срочно вызывает штурман.
Батырев хлопнул себя ладонью по лбу и, взглянув на часы, опрометью побежал в штурманскую рубку.
...Качка усиливалась. Порядов, дважды посадив пятна на шинели, с трудом допил кофе. Светов, привычно ловко держа стакан, заметил:
— Вот вы считаете — излишне жестко и даже почти оскорбительно я с Батыревым говорил? А я думаю, иначе нельзя. Он должен понять, что служба на «Дерзновенном»— не жертва, не подвиг, а долг и честь.
На закате следующего дня на траверзе «Дерзновенного» открылось восточное побережье полуострова Скалистого, на котором заканчивался тысячекилометровый горный хребет, пересекающий с севера на юг При-океанье.
Светов с биноклем, висящим на ремне у груди, расхаживал по мостику. Лицо его, обрамленное заиндевевшим мехом шапки-ушанки, было озабоченным.
Привычно смотрел он, как возникла на горизонте зыбкая качающаяся полоса земли, как по мере приближения корабля она, вырастая, превратилась в отвесную каменную стену с зубчатыми вершинами, окутанными снеговыми облаками.
Издали эта стена, вся иссеченная трещинами, с белыми пятнами среди бурых зигзагообразных линий у подножья, напоминала гигантскую географическую карту. Светов и читал ее, как карту. Он знал, что черные трещины — не что иное, как глубокие ущелья, образующие узкие извилистые заливы—лабиринты, что белые пятна—открытые всем ветрам крохотные бухточки, непригодные для стоянки даже рыболовецких шаланд и баркасов, что бурые зигзаги — нагромождение упавших в океан обломков скал.
Суровой была приближавшаяся земля.Восточное побережье полуострова Скалистого — «Птичьи камни» было никем не тревожимым гнездили-щем бакланов, гагар и чаек. На отвесных склонах сопок, обращенных к океану, не-росло ни одного мало-мальски высокого дерева. Только чахлый кустарник держался на каменистых сопках, намертво вцепившись в голую землю, кустарник жизнеустойчивый и неприхотливый, как степная трава «перекати поле». В бухточках не было и признака человеческого жилья.
«Птичьи камни» не интересовали командование войск, оборонявших полуостров, так как они . не интересовали и Панкратова. Высадка здесь считалась невозможной.
Над океаном свирепел ветер. Волны обдавали палубу потоками воды. По временам проносились (будто кто-то с полярных широт вел обстрел океана по площадям) «снежные заряды», и тогда, кренясь и выпрям-
ляясь под ударами, «Дерзновенный» окутывался облаком игольчатой белой пыли.Эсминец продолжал идти к берегу. В воздухе появился свой самолет и рассеял на большом пространстве тысячи кусочков блестящей фольги. Это делалось с намерением помешать радиолокационным установкам противника. Светов ждал сумерек, чтобы, резко изменив курс, стремительно обогнуть полуостров и появиться внезапно по ту сторону гор. Там, на западном пологом и лесистом побережье, находилась военно-морская база «противника», там на незначительном расстоянии друг от друга было несколько гаваней, пригодных для стоянки кораблей. Там же располагалась . радиолокационная станция, которую Светов должен был обстрелять.
Неприветлив зимний океан. Краски воды блеклые. Не на чем остановиться взгляду, ничто не радует душу. Волны, волны! Их бег, всплески и шум бесконечно утомительны.
Но Светову все это по сердцу.Нельзя сказать, что он любуется океаном в такую непогоду. Даже в погожие солнечные дни, когда заштилевшая водная гладь сверкает неисчислимым количеством отраженных солнц, когда каждая капля морской воды похожа на драгоценный камень аквамарин, даже тогда Светов не любуется океаном. И все же он может часами смотреть па бегущие полны, па далекую черту горизонта. Здесь, только здесь, он живет полной жизнью. С океаном связаны все его мысли и чувства.
И сейчас Светов весь в напряжении. Зорко оглядывает океан и приближающуюся землю. Мало ли что может случиться, надо быть ко всему готовым.
На мостик поднялся Порядов. Он нахлобучил шапку на глаза и прижимал руками к лицу поднятый воротник шинели. Стараясь перекрыть шум ветра, Порядов почти прокричал:
— Что вы здесь мерзнете?.. Пойдемте в рубку. Ведь даже посредник там.
Светов неприметно улыбнулся. Конечно, из рубки все видно немногим хуже, чем с мостика. А все же только здесь, на ветру, осыпаемый ледяными брызгами, он по-настоящему чувствовал то, что называл про себя
«изюминкой моря». Наклонившись почти к самому уху Порядова, Светов сказал:
— В рубке, что в клетке... А здесь—воля!
«Дерзновенный» шел, казалось, прямо на скалу, издали напоминавшую рассеченную надвое медвежью голову. Чем ближе подходил к ней корабль, тем большим казалось расстояние между двумя ее половинами. Светов поднял к глазам бинокль. Теперь уже скала окончательно раздвоилась, никакого сходства с медвежьей головой не было: просто две бесформенные каменные громады, а между ними уходящий в глубь полуострова пролив. Место было Светову знакомое. Вспомнилось, как несколько лет назад он, производя рекогносцировку берега, заходил в этот пролив на катере и даже поспорил с замполитом, что при нужде ввел бы туда «Дерзновенный». Мысль, еще не оформившаяся, но увлекательно дерзкая, мелькнула в голове Светова, но он тут же остановил себя и с сожалением сказал вслух:
— Да нет, замерзла та бухточка, должно быть...
— Кто замерз? — переспросил Порядов.
Светов посмотрел на усталое лицо Порядова, на его отсыревшую шинель и, жалея, сказал:
— Вы, Викептий Захарович, шли бы в рубку. Ведь я здесь торчу из любви к искусству. Л вам чего мерзнуть?
— Хочу, чтобы океан осточертел! — неожиданно для самого себя ответил Порядов. — Если уеду из Белых Скал, то чтобы и океан — из сердца вон.
Светов рассмеялся.
— Раз так ставится вопрос...
...Спустя несколько часов «Дерзновенный» стал огибать оконечность полуострова. Носовая часть эсминца то зарывалась в воду, то высоко поднималась над гребнями волн.
На мостике трудно было стоять. Порядов, укрывшись за промерзшими насквозь брезентовыми обвесами, где менее всего продувало, раздумывал о своей судьбе. В сущности ему, пожалуй, нет дела и до «Дерзновенного». Скоро он уедет. Каждому — свое... И светлые аудитории академии, Большой театр, Третьяковка, пожалуй, нисколько не хуже обледенелых трапов, продуваемого всеми ветрами мостика и морской болезни...
«Сойти бы вниз и лечь на койку, чего строить из себя морского волка».
— Ну, сейчас пойдет карусель,— громко сказал Светов. Порядов отошел от обвесов и стал рядом с командиром.
В надвигающихся сумерках западное побережье казалось таким же пустынным, как восточное. Однако рельеф берега резко изменился. Горный хребет отступил, всей громадой подпер далекое небо; пологая лесистая равнина с редкими сопками, изрезанная по берегу бухтами, выдававшимися в море песчаными косами и полуостровками, спускалась в океан.
Звякнула металлическая дверца, на мостик вышел посредник. В широком реглане, меряя неторопливыми шагами узкое пространство ходового мостика, он молчаливо наблюдал за действиями командира корабля.
Светов не отрывал глаз от бинокля. За сопками, укрытые лесом, могли располагаться береговые батареи, из бухт неожиданно вынырнуть торпедные катера. На «Дерзновенном» все было приведено в боевую готовность. В орудийных башнях, у торпедных аппаратов, дальномеров, радиолокаторов, на сигнальных постах люди застыли в напряженном внимании. Полчаса назад Светов вызвал с берегового аэродрома истребительную авиацию прикрытия, и теперь высоко над кораблем сизыми молниями, то исчезая, то появляясь в разрывах облаков, проносились самолеты.
Океан нее больше темнел. У борга корабля бежали потоки вспененной воды, словно полосы изорванной белой кисеи. Ветер срывал пену с гребней волн и со свистом гнал ее, как поземку.
В небе появились неприятельские самолеты, и там начался «бой» — сложная игра стремительно мчавшихся на разных курсах серых теней.
Показался вытянутый в океан, поросший лесом, мыс, на котором была расположена радиолокационная станция, за ним весь в седых барашках огороженный скалами залив.
— Придется пошуметь, чтобы прощупать огневые точки, — сказал Светов. — Мы движемся напролом, а «синие», конечно, ждут момента, чтобы разделать нас под орех. Ну, чьи нервы крепче? — Глаза Светова азартно блестели.
«Дерзновенный» повернул. Его орудия открыли огонь по мысу.
Все ближе и ближе скалы, вход в бухту. Вот-вот ответит береговая артиллерия. Но земля, прикрытая сумерками, молчала.
— Как бы они нас не перехитрили, — хрипло проговорил Порядов, невольно все более поддававшийся волнению.
Светов не ответил. Он еще раз посмотрел на небо, на море вокруг.
— Если «синие» решат окончательно пожертвовать станцией, если через пять минут нервы у них не сдадут, я поверну «Дерзновенный» назад. Не стану лезть, как мышь в мышеловку! — сказал он.
Эсминец шел упрямо и, казалось, бесшабашно под огонь береговых батарей.
Вдалеке у причалов зачернели силуэты транспортов и каботажных судов.
— Это что, ва-банк?! — спросил Порядов.
— Риск — благородное дело!
Порядов до боли в глазах всматривался в берег. В этот момент озноб и тошнота, которые мучили его, куда-то исчезли. Не стало ни обжигающего лицо ветра, ни ледяных брызг, ни холодного низкого зимнего неба. Порядов позабыл обо всем. Светов нервно расхаживал по мостику.
«Я не могу уйти, не вызвав на себя огонь. Но что ж делать?» — думал он.
— Стреляйте же, стреляйте, черти! — вырвалось у него.
И тут, наконец, заговорила одна из скрытых на полуострове батарей, другая, третья... Видимо, «противник» решил, что может наверняка уничтожить зарвавшийся вконец эсминец и что скрываться ему больше нечего.
Светов преобразился. Он стоял у машинного телеграфа, властно отдавая приказания. Его лицо светилось радостью, упоением, почти счастьем. Пусть это был не взаправдашний бой, но, сам того не замечая, Светов переживал все происходившее так, словно дело шло о жизни или смерти.
...«Дерзновенный» понесся вдоль берега, непрерывно меняя курс, выполняя искусный «противоартиллерий-
ский зигзаг». Старший помощник поспешно отмечал на карте огневые точки «противника».
— Пробоина в правом борту, в районе... шпангоута... — дал вводную посредник. Он уже несколько минут стоял рядом со Световым, но Порядов заметил его только сейчас.
— Заделать пробоину! — приказал Светов. Только на мгновение он представил себе матросов из аварийной партии в затемненном отсеке, ловко орудующих клиньями, брусьями, матами, заделывающих пробоину. Решил — «справятся!» — и тотчас же стал думать о другом.
Пора было уходить. «Дерзновенный» повернул, огибая мыс, далеко вытянувшийся в океан.
В эту минуту вахтенный офицер заметил, что с флагом творится что-то неладное. Трудно было издали в наступающих сумерках точно определить, что произошло. Сигнальщик тут же доложил, что флаг вот-вот сорвет ветром. Вахтенный офицер не стал отвлекать командира, но громко крикнул сигнальщику:
— Флаг уберечь!
Порядов посмотрел на мачту и ничего не понял. Высоко в небе реяло белое с голубой полосой полотнище — святая святых корабля, его честь и слава. «Как будто все в порядке».
И все-таки сигнальщик оказался прав. Когда «Дерзновенный» шел прогни ветра, горячее марево, струившееся из его трубы, окутало мачту. От сильного жара фал—особого плетения тонкая веревка, на которой был поднят флаг, — перегорел. К счастью, в обледеневшем блочке, через который проходил фал, что-то заело. И флаг еще чудом держался на обрывке фала.
...На лбу Светова пролегли глубокие морщины. Положение «Дерзновенного» ухудшилось. Из-за мыса, будто вынырнув из воды, показались катера. Подобно стае гончих, они неслись наперерез эсминцу, и, казалось, ничто не могло остановить их. Маленькие суденышки то чернели на водяных валах, то скрывались меж ними.
— Здорово идут товарищи катерники, — крикнул Порядов.
— Но и мы не лыком шиты, — буркнул Светов. Орудия «Дерзновенного» перенесли огонь на катера.
Посредник усложнил обстановку.
— Штурманская рубка разбита,— сказал он.
Светов кивнул головой и потребовал штурмана к себе на мостик.
...В это время Батырев, спешивший на запасный командный пункт, оказался около гротмачты. Он только что слышал, как вахтенный офицер приказал сигнальщику лезть на мачту за флагом. Батырев позавидовал ему. «Везет же на настоящее боевое дело!»
Все происходившее на корабле воспринималось сейчас им романтически. Атмосфера боя захватила его. Условное перестало быть условным. Вычитанные из книг, услышанные из уст участников Отечественной войны и опоэтизированные собственным воображением, пронеслись перед ним картины боевых подвигов моряков. О героях пели песни, о них слагались легенды. Благородный порыв охватил его. Знамя корабля реяло над ним, оно было в опасности, с него он не спускал глаз. «А что если я сам... — мелькнула мысль, — но мой долг быть в другом месте. Эх! Ведь флаг важнее всего!» Ему так нестерпимо захотелось сделать не обычное, не рядовое дело, а такое, какое бывает в подлинном бою. Он знал, что находится ближе всех к цели, что у него выигрыш во времени. Не раздумывая более, Батырев, весь охваченный страстным желанием, наглухо застегнул шинель, потуже надвинул шапку и, держась за столбы, стал взбираться на мачту.
Внизу бешеным потоком мчалась вода — седая, с такой же седой пеной.Батырев не видел, как развел руками вахтенный офицер, не слышал его предостерегающего окрика. Туда — вверх, к рее, еще выше, туда, где на серой нитке фала подобно белой птице с синим крылом трепетал под облаками флаг, были устремлены все его помыслы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70