так, по-немецки: «гремит» Ц «es donnert» («оно гремит»). По с
уществу, с таким безличным или бессубъектным суждением совпадают и так н
аз. «экзистенциальные суждения» («суждения о существовании»): «нечто ест
ь А» совпадает по смыслу с суждением «А есть ». «Гремит» значит
«гром (сейчас) есть ». Различие между безличным и экзистенциал
ьным суждениями может лежать лишь в психологическом ударении, но не в ло
гическом смысле. Если я говорю «гремит», то мне существенно, что в дотоле н
еизвестном или неопределенном шуме или звуке я улавливаю звук именно гр
ома, определяю его как «гром»; если я говорю «гром есть », то уда
рение лежит на мысли, что определенное содержание (то, что я называю «гром
ом») не вымышлено мною, не есть моя фантазия, а действительно принадлежит (
сейчас) к составу (доселе остававшейся для меня неопределенной) предметн
ой реальности. В обоих случаях, таким образом, дело идет об одном и том же: в
неопределенном предмете Ц или в предметной реальности вообще Ц наход
ится и фиксируется определенное содержание.
Для темы нашего размышления, однако, несущественно и само различие между
двучленным (синтетическим) и одночленно-безличным или экзистенциальны
м (тетическим) суждением. Ибо и суждение первого рода «А есть В» может быть
по своему смыслу сведено в конечном счете на суждение второго рода. В сам
ом деле, оно обозначает: «то, на что мы направляемся, что мы имеем в виду (и ч
то, следовательно, как таковое еще остается неопределенным), содержит на
ряду и в связи с содержанием A также и содержание
B »; мы имеем, следовательно, право выразить его в безлич
ной форме «есть АВ», что равнозначно экзистенциальному суждению «
AB (или принадлежность B к
A ) есть »! Таким образом, всякое предметное п
ознание может быть выражено в форме безличного суждения «есть
A » (если мы в состав «А» включим все многообразие усмат
риваемого и познанного содержания Ц значит, в нашей примерной схеме, и
A , и B ). Как бы разнообразно и сложно, а
потому и дифференцируемо ни было содержание суждения, Ц взятое в своей
полноте, оно есть некое определенное со д ержание,
которое может быть обозначено символом А. И с другой стороны, предм
етный смысл суждения, именно неопределенный сам по себе предмет, об
ласть предметного бытия, в составе которого мы находим и к которому мы от
носим найденное A , выражается в слове «есть»
(или в соответствующем глагольном суффиксе
[i] Точнее Ц окончан
ии.[i] Ц «грем ит », Ц или же, на других языках, в таких слово
сочетаниях, как «es ist» , « es gibt» , «
il est », « il fait », « il y a », «
there is » и т.д.).
Отсюда следует, что всякое предметное знание предполагает направленно
сть познавательного взора на «неизвестное», на некое х, в котором отыски
вается и открывается содержание А, и притом в том смысле, что это А «принад
лежит» неизвестному (в остальных отношениях) предмету и улавливается им
енно в его составе или как бы на его фоне. Таким образом, адекватная формул
а всякого предметного знания будет « x есть А», что озн
ачает, с одной стороны, что в составе х можно уловить, найти, усмотреть нек
ое А и, с другой стороны, что это А принадлежит именно к х, входит в его соста
в, основано или укоренено в нем. Познанное содержание А выделяется Ц име
нно в качестве познанного, раскрывшегося, ясного Ц на своем т
емном фоне, но не отделяется от него, а, напротив, познается именно на этом
фоне, на этом базисе, как нечто неразрывно к нему принадлежащее. Таким обр
азом, всякое предметное знание, взятое во всей полноте своего смысла, озн
ачает, что неизвестное, на что направлено или что «имеет в виду» наше позн
ание, частично познано, уяснено как содержание А и что вместе
с тем оно в качест в е неизвестного все же остается
неизменным ингредиентом нашего познания Ц тем, на что последнее остает
ся направленным и в пределах чего Ц на надлежащем месте Ц по
лагается все уже познанное.
Какие бы новые проблемы ни возникали в связи, с этим итогом, существенно д
ля нас здесь только одно: наряду с известным и познанным Ц с тем, что опре
делено через понятие, Ц стоит всегда и неотменимо прочно в мире нашего п
ознавания и неизвестное, неуясненное, Ц можно сказать, темное Ц то, что с
крыто в символе х, и притом как общий фон и основа всего познанного. Это мо
жно выразить и так: каждое познание есть по своему смыслу (если и не всегда
психологически осознанному) ответ на вопрос; всякому суждению «А есть В
» логически предшествует вопрос: «что есть А?»; следовательно, перв
о сужению (см. выше) « x есть А» Ц вопрос: «что есть
x »? («что может быть усмотрено в составе x
?»). Направленность взора на неизвестное есть условие воз
можности всякого познания; и как бы далеко ни проникало последнее, эта пе
рвичная направленность взора как таковая не может исчезнуть, не может бы
ть покинута или преодолена, потому что она есть основоположная установк
а того, что мы именно и называем познаванием. Наше познание никогда не мож
ет быть завершенно-законченным, безусловно готовым, чем-то статически на
ходящимся в себе самом; познание есть, напротив, всегда движение познава
ния, напряжение озарения окружающей нас «тьмы», направленность на эту «т
ьму»; оно, следовательно, предполагает постоянное предстояние ее. То, на ч
то направлен наш взор в первовопросе «что есть x ?» Ц
неизвестное , Ц есть первое, основоположное условие вся
кого вопроса Ц начало, определяющее смысл самого вопрошания; поэт
ому само неизвестное, как таковое, есть нечто абсолютно бесспорное
, не возбуждающее сомнения и вопроса. (Немецкий язык удачно выражает
понятие «бесспорного» в слове fraglos Ц «безвопросно».) Н
еизвестное, как условие всякого вопроса, само, таким образом, предельно б
есспорно, самоочевидно, «безвопросно» в буквальном и абсолютном смысле
этого слова.
Рассуждая только по существу, т.е. не считаясь с чисто человечески-психол
огической стороной вопроса, казалось бы, нужно сказать: на абсолютно-сам
оочевидное не стоит тратить слов Ц это значило бы, как говорится, «ломит
ься в открытую дверь». Если мы, тем не менее, вынуждены подчеркнуть эта сам
оочевидное положение, то потому, что фактически большинству людей оно со
всем не кажется самоочевидным; более того Ц оно с
овсем не замечается обычно. «Настежь открытая дверь» Ц именно дверь в
неизвестное как таковое Ц кажется большинству закрытой Ц б
олее того, вовсе не дверью, которая есть вход в какое-то новое пространств
о, Ц в то, что находится за нею, Ц а непроницаемой стеной или Ц еще точнее
Ц абсолютным пределом того, что нам вообще доступно. Откуда бы ни бралос
ь это заблуждение Ц факт тот, что оно необычайно широко распространено
и психологически мы все и всегда к нему склонны. Рассуждая отвлеченно, мы
все, конечно, знаем, что мир не исчерпывается тем, что нам в нем уже известн
о и знакомо, что познано нами, а, напротив, бесконечно шире и содержательне
е всего нам уже известного. Но на практике нашего познавательного отноше
ния к миру и Ц более того Ц нашей общей установки к бытию мы все склонны
жить в «привычном», т.е. уже известном, Ц жить так, как если бы мир им и конч
ался. То, что мы переживаем как «окружающий нас мир» (немецкий язык знает д
ля этого термины Umwelf или Mitweit ), Ц то, в с
вязи с чем протекает наша жизнь и познание чего определено нашими жизнен
ными интересами, Ц фактически переживается как совпадающее с мир
ом вообще . Наша господствующая установка такова, что мир нам извест
ен и что известное, знакомое, привычное нам есть весь мир. Казалось бы, нет
надобности быть «ученым», «исследователем», «мыслителем» Ц и тем менее
«философом», Ц чтобы знать, что каждый шаг нашей жизни есть новый опыт, уз
навание чего-то дотоле неизвестного. Все мы имеем опыт этого, но почти ник
то и никогда не осознает его подлинного смысла. Здесь нет надобности зан
иматься вопросом, откуда берется это странное заблуждение Ц это ложное
представление, которое прямо противоположно тому, что на самом деле есть
; очевидно, практика жизни, какая-то потребность экономии духовных сил и ч
увства прочности и обеспеченности вынуждает нас закрывать глаза на окр
ужающую нас со всех сторон темную бездну неизвестного, требует от нас эт
ого самоограничения и потому Ц ограниченности; бесспорно о
дно: эта ограниченность действительно нам присуща, и потому, если мы уже е
е преодолели, необходимо если не «ломиться в открытую дверь», то все же
толкать наше сознание в эту открытую дверь, заставить его уви
дать, что дверь действительно открыта, что наша «комната» или наш «дом»,
Ц «мирок», в котором мы живем, Ц есть только часть бесконечного неизвес
тного нам мира. Сколько споров было бы устранено, если бы каждый мог увида
ть и реально восчувствовать, что «мирок» его ближнего в такой же мере реа
лен, как и его собственный! Сколько социальных и политических трагедий и
счезли бы сами собой, если бы каждая партия могла выйти конкретно-психол
огически за пределы своего собственного, частного мирка (вспомним, что с
лово «партия» происходит от слова pars Ц «часть»!), восч
увствовать его ограниченность и относительность и равноправие наряду
с ним тех «мирков», в которых живут другие «партии»! И это не есть только «
обывательская» ограниченность простых, немудрящих и немыслящих людей;
политические деятели живут в «мирке» своих представлений, определенны
х партийными взглядами и интересами, вожди народов Ц в «мирке» св
оей нации, специалисты-ученые Ц в «мирке», ограниченном методами и
интересами данного научного исследования.
Но если это так, то, казалось бы, было бы нелепой и вредной романтикой пыта
ться в этом отношении переделывать человеческую природу, пытаться стат
ь умнее того, что, по-видимому, от нас повелительно требуют сами условия на
шей жизни. Перевоспитать себя в этой отношении значило бы, быть может, пре
вратить себя из трезво ориентирующихся в окружающем нас мире людей в как
их-то пустых и вредных мечтателей, чей взор терялся бы в какой-то ни к чему
не нужной безбрежности. Но Ц и независимо от того, что здесь для нас дело
идет просто об истине, о том, что есть на самом деле, причем для нас соверше
нно безразлично, к каким практическим последствиям это може
т привести (познающий, как таковой, должен всегда быть готов руководитьс
я принципом: pereat mundus , fiat veritas !
[ii]
Пусть погибнет мир, но торжествует истина! (лат.).[ii] ), Ц повторя
ем: совершенно независимо от этой принципиальной установки дело и
практически имеет оборотную сторону. Пусть Ц в известных предела
х Ц ограниченность и замкнутость сознания есть условие его «трезвости
» и практической годности. Но это имеет силу именно только в известных, то
же весьма ограниченных пределах. Наряду с этим раскрытость сознания Ц е
го способность безгранично раскрываться и расширяться и тем самым осно
вная установка безграничного простора вокруг познанного, привычного, у
же знакомого мирка есть также условие нормального Ц даже пр
актического Ц функционирования нашего сознания и познания. В самом дел
е, замкнутость сознания в своем пределе есть не что иное, как основной при
знак Ц помешательства. Она образует самое существо мании. Ка
кую бы манию мы ни взяли Ц манию величия или манию преследования и т.п., Ц
она всегда предполагает, что человек ощущает себя центром мира, восприни
мает мир превратно именно потому, что берет его не во всей его широте, т.е. н
е учитывает тех его сторон и областей, которые не имеют отношения к его со
бственной личности, не входят в состав его кругозора, определенного его
интересами, Ц коротко говоря, не воспринимает мира, запредельного
его собственному «мирку». Отождествляя свой «мирок» Ц то, что ему
«известно» и «знакомо», Ц а это есть то, что ему лично «важно» в связи с ег
о личными интересами, Ц с бесконечной полнотой, богатством, сложностью
мира вообще Ц мира, ему чуждого и неизвестного, Ц маньяк с неизбежность
ю приходит к какому-то совершенно превратному представлению о мире. Если
сопоставить это совершенно бесспорное соотношение со сказанным выше о
б ограниченности сознания или о сознании ограниченности реальности Ц
«нормального», «трезвого», практически ориентированного человеческог
о духа, то мы приходим к парадоксальному, но все же бесспорному положению,
что как раз так наз. «анормальное», «трезвое», «обыденное» сознание в изв
естной мере близко к маниакальности, как бы полуманиакально, и что, напро
тив, кажущееся «романтическим» требование, ясного и напряженного созна
ния широты бытия за пределами уже «известного» и «знакомого» и с практич
еской точки зрения весьма существенно, так как есть необходимое условие
подлинно непредвзятого Ц соответствующего самой реальности Ц отноше
ния к бытию. Оно есть тем самым условие подлинной плодотворности нашей ж
изни. Всякая новая инициатива, всякое умение завладеть чем-либо новым, до
селе неизвестным и все же нам полезным, все вообще искусство правильно д
ействовать требует умения видеть реальность в надлежащей перспе
ктиве. Это общее и самоочевидное положение применимо, конечно, и к в
ыясненному и интересующему нас соотношению: умение видеть наличие неиз
вестного как такового, окруженность узкой сферы ясного и знакомого безг
раничной полнотой неизвестного Ц данность в опыте не-данного, скрытого
, запредельного Ц есть и практически необходимое первое условие плодот
ворного и целесообразного отношения к реальности. Поскольку имеет силу
старое бэконовское положение «знание есть могущество»
[iii] У Бэк
она: «знание и могущество человека совпадают…» См.: Бэкон
Ф . Новый Органон. /Соч. в двух томах. Т.
2. М., 1972. С. 12.[iii] Ц нет надобности его здесь особо доказывать, Ц условием
нашего «могущества» или практически правильной ориентировки в
жизни будет и то, что является, как мы видели, условием всего знания:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85