Так в неразрывную цепь благодеяний и благодарностей
включаются богатые и бедные, рабы и хозяева, боги и люди. "Дух" стирает
социальные грани в новом человеческом сообществе.
Потерпев крах в государственной деятельности, разочаровавшись в воз-
можности отвечающего нравственным нормам сообщества людей внутри госу-
дарства, Сенека тем не менее не хочет замыкаться в высокомерном
"бесстрастии" мудреца, закрывшего глаза на порочный мир либо благоде
тельствующего ему самим явлением своей добродетели. Из двух идеалов,
предлагаемых стоей, его душе римлянина был ближе идеал человеческой общ-
ности, хотя бы в форме "вселенского града". Как римлянин, он пытался
иногда обосновать необходимость такого сообщества прагматически - сла-
бостью отдельного человека перед лицом природы. Как моралист, он искал
таких нравственных основ общежития, которые были бы доступны всем сог-
ражданам по человечеству. Как человек своей эпохи, все больше забывавшей
о городе-государстве, он не видел свой идеал осуществленным в прошлом (в
отличие от Цицерона), не верил в его осуществление в римском государстве
при наличном его состоянии, разделяя "всеобщее убеждение что из этого
положения нет выхода", что "основанная на военном господстве императорс-
кая власть является неотвратимой необходимостью". И опять-таки как чело-
век своей эпохи он искал новых основ человеческого сообщества в "духе",
пролагая путь к Августинову граду божию, к христианским писателям после-
дующих веков.

4. Философия и стиль
Среди благодеяний, которые человек может оказать человеку, Сенека
мыслит величайшим одно: если мудрый или дальше ушедший по пути к мудрос-
ти обратит неразумного к философии и поведет его вслед за собой к бла-
женной жизни. Наставничество представлялось всей античности неотъемлемым
долгом знающего: еще Гесиод посвятил свой дидактический эпос брату Пер-
су, а Лукреций свою философскую поэму - Меммию. Образ Сократа, не
столько поучающего собеседника, сколько вместе с ним отыскивающего исти-
ну, определил собой жанр философского диалога. Однако уже у Платона диа-
лог становится, по сути дела, монологическим: знающий Сократ, хоть и не
увещает непосредственно, но направляет мысль собеседника в нужную сторо-
ну и приводит его к однозначному ответу. Мы не можем проследить весь
путь превращения диалогичности в формальный прием, но в конце этого пути
видим "Тускуланские беседы" Цицерона, где поучающий "М." (Марк Туллий?
Magister - наставник?) рассуждает вне всякой зависимости от поучаемого
"А." (Аттик? audiens - слушающий?). "Диалогами" по традиции, идущей от
античности, именовались и трактаты Сенеки (всегда кому-нибудь адресован-
ные), но в них следы диалога можно усмотреть только в редких и безлично
вводимых словами "он скажет" возражениях, - по сути дела, лишь излагаю-
щих мнения профанов или иных философских учений и служащих поводом для
опроверженья. Такие "реплики" в той же роли нередки и в "Письмах к Луци-
лию".
С началом эллинистической эпохи, когда целью философствования сдела-
лась мораль, когда отыскание причин и следствий всего сущего сменилось
увещанием жить согласно тому или иному своду правил, важнейшую приобрело
роль поученье. Первая и естественнейшая его форма - живая беседа - была
тем более важна, что предполагала замену отношений, определяемых местом
человека в гражданской общине, отношениями внеофициальными: друзей-еди-
номышленников внутри кружка, учителя среди группы учеников. Устная фило-
софская беседа-проповедь - диатриба - оставалась живым жанром на протя-
жении многих столетий, - прежде всего как "низовой жанр", в устах тех
кинических и стоических проповедников, которые обращались к толпе бедня-
ков и рабов на улице, на площади. Мало того, этот жанр с его ориентацией
на жизненные примеры, на легко запоминающиеся сентенции вместо сложной
логики, с его доверительной интонацией оказался не только весьма живуч,
но и агрессивен. "Пересекая жанровые перегородки, по всей литературе
эпохи ранней империи проходит влияние ... диатрибы. Форма диатрибы, вы-
шедшая из рук киников... и ставшая к этому времени универсальной формой
популярного моралистического философствования, оказывается надолго важ-
нейшим ферментом всего литературного развития в целом: ареал усвоения
приемов диатрибы простирается от римской сатиры до раннехристианской
проповеди. Родовые черты диатрибы - установка на критическое отношение к
миру, стремление к острой постановке радикальных этических вопросов и к
бескомпромиссному их решению, перевес откровенной дидактичности над про-
чими элементами литературного целого... напряженная и суховатая, но в то
же время живая и раскованная интонация, обыгрывание живого "присутствия"
оппонирующего автору слушателя (читателя) - все это в своей совокупности
определяет лицо целой историко-литературной эпохи"43. Собственно, каждая
из перечисленных исследователем черт может быть легко замечена в
"Письмах к Луцилию": ведь форма, избранная Сенекой - письмо, будучи и в
житейской практике заменой непосредственной беседы, в литературе оказы-
вается естественной ее ипостасью.
Поучающие и советующие письма писали еще Платон и Исократ, однако
именно для эллинистической философии письмо стало важнейшим жанром. Мы
знаем о существовании писем киника Кратета; однако истинным классиком
этого жанра был Эпикур. Правда, мы не можем судить, были ли письма Эпи-
кура, адресованные его ученикам, предназначены самим автором для расп-
ространения и публикации, но как бы то ни было, эти письма были "литера-
турным фактом" - и именно с той функцией, о которой - применительно к
другой эпохе - говорил Ю. Тынянов: письмо становится жанром литературы,
когда нужно подчеркнуть неофициальность, интимность высказывания в про-
тивовес закрепленным в литературе высоким жанрам44. После Эпикура "фило-
софические письма" писали его ученики, из стоиков наверняка - Панэтий и
Посидоний. Все эти письма утрачены, и судить о степени их влияния на Се-
неку невозможно. Но одно можно сказать твердо: за "Письмами к Луцилию"
стоит большая литературная традиция, и Сенека, обращаясь к другу, в то
же время вполне осознанно создавал литературное произведение.
Сенека сам разбирает вопрос о том, каким следует быть поучению фило-
софа. По его мнению, оно должно быть доступным (без чрезмерных тонкос-
тей), легко запоминающимся (чему немало способствует стихотворный раз-
мер), но главное - "поражающим душу". Эмоциональное воздействие - вот
главное средство философа-наставника: "Донимай их (слушателей), жми,
тесни, отбросив всяческие умозренья, и тонкости, и прочие забавы беспо-
лезного умствования. Говори против алчности, говори против роскоши, а
когда покажется, что польза есть, что души слушателей затронуты, наседай
еще сильнее" (п. CVIII, 12).
Но античность обладала уже богатым запасом приемов такого воз-
действия. Его накопила риторика. Античные теоретики даже выделяли "сим-
булевтический" ("убеждающий") род ораторской прозы. Само собой понятно,
что и в своих письмах, которые относятся к убеждающему роду, Сенека,
прошедший хорошую школу риторики, увлеченный ею как таковой (вспомним
хотя бы письма С, CXIV), воспользовался всеми выработанными ею средства-
ми воздействия. Из них Сенека предпочитает, пожалуй, два: антитезу и
"метаболу" - смену тона. Эффектные противопоставления то и дело подчер-
кивают контрастность мира, несоответствие его реальности той норме, ко-
торая проповедуется. А метабола - изящный переход от живо изображенного
"примера" к эмфатической морализующей декламации по его поводу, от иро-
нии к негодованию, от рассказа к поучению - не позволяет читателю пресы-
титься повторениями, многократными подходами к одному выводу, воз-
действует на чувство, - чего и искал Сенека. При этом, несмотря на бо-
гатство интонаций, в своем слоге Сенека отдает дань риторической моде на
короткие, "рубленые" фразы45, что, впрочем, не только создает единство
стиля, но служит и более важным целям.
При всем этом неверно видеть в Сенеке только "ритора от философии": в
его разработке жанра "поучающего письма" есть свои особенности, и они
куда интереснее и важнее для понимания "Писем", чем их риторическое оде-
яние. Первую из этих особенностей не назовешь иначе, как разомкнутостью.
Прежде всего, подобно подлинным письмам, они разомкнуты в жизнь- Сенека
заботливо и искусно стилизует это свойство. Он как бы и не собирается
рассуждать, а только сообщает другу о себе: о своей болезни, об очеред-
ной поездке, встрече с тем или иным знакомым. Так главным примером в
системе нравственных правил становится сам "отправитель писем", а это
придает увещаньям убедительность пережитого опыта.
Иногда Сенека отвечает на вопросы Луцилия, - и это позволяет ему без
видимой логической связи с предыдущим ввести новую тему. Точно так же
естественно входит в письмо любое жизненное событие: горе Либералиса
после пожара Лугдунской колонии, цирковые игры, посещение лекции филосо-
фа или усадьбы Сципиона. И любое может стать поводом, отправной точкой
для рассужденья.
Во-вторых, письма разомкнуты и формально. Редко какое из них посвяще-
но одной теме. Чаще Сенека переходит от темы к теме, потом как бы спох-
ватывается: "Вернемся к нашему предмету", - потом вновь отвлекается, ис-
кусно поддерживая напряженный интерес читателя. Короткие фразы не выст-
раиваются в периоды, где синтаксическое подчинение ясно обнаруживает ло-
гику причинно-следственных связей. Нередко читатель сам должен восста-
навливать связь, угадывать отсутствующие звенья, - пока наконец, по всем
правилам риторики, броская сентенция не подытожит сказанного и не отме-
тит конец темы. "Сенека не только пытается вывести некую истину логичес-
ки, рационально-наглядным путем, но и дает ей самой по себе ярко сверк-
нуть. Сенека прячет систематичность, отдавая предпочтение увлекательнос-
ти непосредственного озарения перед рациональным пониманием и явно пола-
гая, что первое проникает глубже".
Но и подведя к некоей истине, Сенека не закрывает тему. Чаще всего он
возвращается к начатому в другом письме, напомнив о нем либо отсылкой
назад ("как мы уже говорили"), либо повторением каких-либо слов или даже
ключевой сентенции (вспомним, как часто он твердит "нет блага кроме
честности"). Так возникает своего рода "лейтмотивная техника", объединя-
ющая письма в группы и позволяющая легче проследить развитие одной темы.
И вместе с тем такое ее дробление помогает опять-таки избежать логичес-
кой последовательности и систематичности. Письма остаются как бы фраг-
ментарными, и это еще больше способствует впечатлению жизненной досто-
верности и дружеской доверительности высказыванья. К тому же и каждая
отдельная истина приобретает больший вес, чем она имела бы в логической
цепи, и внимание читателя остается в постоянном напряжении.
Разделенные темы и лейтмотивы связывают группы писем в некие
единства; однако и тут нет прямолинейно-логического развития: Сенека
часто повторяется, резюмирует, вновь приходит новым путем к уже выска-
занному выводу, словом, делает все, чтобы система стала незаметной. Этой
же цели служат письма, тематически не связанные не только с окружающими,
но, казалось бы, и со всем сборником (все письмо CXIV - об ораторском
искусстве, большие экскурсы в письмах LXXIX - об Этне и LXXXVI - о пере-
садке олив).
И все же "Письма к Луцилию" - единое произведение не только по мысли,
но и композиционно. Это целое начинается разомкнуто - "Так и поступай,
мой Луцилий", - ответ на сообщение друга, звено в цепи долгой перепис-
ки... Мы не знаем, кончалось ли оно так же разомкнуто: конец "Писем к
Луцилию" утрачен. Внутри же сборника сделано все, чтобы ощущение разомк-
нутости, бессистемности сохранилось. Однако в этой бессистемности есть
система, и подчинена она последовательным этапам обращения Луцилия (по-
нимай - всякого читателя) в стоическую веру.
Начинает Сенека с того, что делится своим горьким опытом и советует
другу, не в пример ему самому, освободить время (п. I), не разбрасы-
ваться - хотя бы в чтении (п. II), словом - научиться принадлежать само-
му себе ради "обращения к лучшему"; что есть лучшее, покуда не уточняет-
ся (п. VI, 1). Этим общим предпосылкам самосовершенствованья посвящен
первый десяток писем, и здесь же "завязываются" важнейшие темы, пронизы-
вающие книгу: тема ничтожности внешних благ, необходимости дружеских
связей между людьми, лживости мнений толпы. Далее уточняются условия
движения к мудрости: это - следованье благим примерам (п. XI), пра-
вильное отношение к старости и смерти (п. XII), преодоление страха перед
фортуной (п. XIII, XIV), должная мера заботы о теле (п. XV). Все это,
главным образом, частные наставления, касающиеся внешних благ и жизнен-
ных невзгод. Кульминация - в письмах XVI - XVII с их патетическим "по-
буждением к философии", единственной освободительнице от гнета фортуны.
Письма XVIII - XXX по-разному варьируют прежние темы: презренья к
смерти, необходимости досуга, тщеты всех дел, направленных вовне, благ,
даруемых философией, - пока наконец письмо XXXI не вводит нового положе-
ния, из числа основных в стоической доктрине: добродетель есть знание. В
предыдущих письмах "еще преобладает мораль", т. е. конкретные наставле-
ния по отдельным поводам; теперь Сенека обращается к этике, т. е. стре-
мится "заложить общие основы морали, которой руководствуется индивид".
Среди множества писем, то варьирующих прежние, то просто ободряющих, то
уводящих в сторону, все чаще попадаются посвященные важнейшим догматам
стой:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80