Но она у него
все росла, так же как на глазах у всех растет радость возниц, когда они
на седьмом круге2 приближаются к победе. (14) Верный наставлениям Эпику-
ра, он говорил мне так: можно надеяться, что последний вздох излетает
без боли, а если боль и есть, то хоть некоторое утешение заключено в ее
краткости, - потому что сильная боль не бывает долгой. В самый миг расс-
тавания души с телом, - если это мучительно, - ему поможет мысль, что
после этой боли уже ничего болеть не будет. Но, впрочем, он не сомнева-
ется, что душа старика держится на волоске и, чтобы вырвать ее из тела,
большой силы не нужно. Если огонь охватил крепкий дом, то надо гасить
его, заливая водой или обрушив постройку, но там, где ему не хватает пи-
щи, он сам гаснет. - (15) Я особенно охотно слушаю это, Луцилий, не по-
тому что оно ново, но потому что воочию вижу все на деле. В чем же суть?
Разве мало я наблюдал людей, добровольно обрывавших свою жизнь? Ви-
деть-то я их видел, но для меня убедительнее пример тех, кто идет к
смерти без ненависти к жизни, кто принимает, а не призывает кончину. -
(16) "Мучимся мы, - говорил он, - по своей вине, оттого что трепещем,
когда думаем, что смерть близко. Но бывает ли далеко та, что подстерега-
ет нас в любом месте и в любой миг? Едва нам покажется, что по какой-то
причине приблизилась смерть, лучше подумаем о других, еще более близких
причинах, которых мы не боимся". - Враг угрожал смертью, - но врага опе-
редила болезнь желудка. (17) Если бы мы захотели разобраться в причинах
нашего страха, то убедились бы, что одни из них существуют, другие нам
мерещатся. Мы боимся не смерти, а мыслей о смерти - ведь от самой смерти
мы всегда в двух шагах. Значит, если смерть страшна, то нужно всегда
быть в страхе: разве мы хоть когда-нибудь избавлены от нее?
(18) Но мне уже надобно опасаться, как бы ты не возненавидел такие
длинные письма хуже смерти. Итак, я кончаю. А ты, чтобы никогда не бо-
яться смерти, всегда думай о ней. Будь здоров.

Письмо XXXI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я узнаю моего Луцилия: он уже показал себя таким, каким обещал
стать. Следуй порыву души, который вел тебя мимо общепризнанных благ к
высшему благу. Стань таким, каким ты задумал стать, не больше и не луч-
ше, - иного я и не желаю. Возводя основание, ты не стеснялся местом, -
доводи же до конца то, на что замахнулся, пусти в дело все, что есть у
тебя за душой.
(2) В конечном счете ты станешь мудрым, если заткнешь уши, и не вос-
ком, который пригодился, говорят, Улиссу1 для его спутников: тут нужно
что-нибудь поплотнее и понадежней. Вкрадчив был голос, которого боялся
Улисс, но он был единственным, а тот голос, которого тебе надо бояться,
доносится не с одного утеса, а со всех концов земли. Значит, надо
объехать стороной не одно опасное место, где притаилось в засаде наслаж-
дение, а все города. Будь глух даже для тех, кому ты всех дороже: они с
лучшими намерениями желают тебе дурного, и если ты хочешь быть счастли-
вым, моли богов не посылать тебе того, о чем просят доброжелатели. (3)
Ведь не блага все то, чем они хотели бы тебя осыпать. Есть одно благо, и
в нем же - источник и залог блаженной жизни: полагаться на себя. А этого
не достигнешь, не презирая тягот и не сочтя их одной из тех вещей, кото-
рые ни хороши, ни плохи. Ведь не бывает так, чтобы одно и то же было то
хорошим, то плохим, то легким и сносным, то ужасным. (4) Тяготы - не
благо. Но что же тогда благо? Презрение к тяготам. Поэтому я порицаю за-
нятых пустыми делами, зато любым, кто старается ради честной цели, я
восхищаюсь тем больше, чем усерднее его усилия и чем меньше он позволяет
себе поддаваться и застревать на месте. Таким я кричу: "Хорошо! Ну-ка,
набери воздуху и, если можешь, возьми этот склон на одном дыхании!" (5)
Тяготы питают благородные души. Значит, из всего, о чем когда-то моли-
лись твои родители, тебе уже нечего выбрать, нечего захотеть для себя и
пожелать самому себе, да и стыдно человеку, который одолел самые высокие
вершины, обременять богов. Что нужды в молитвах? Сделай сам себя счаст-
ливым! Это тебе по силам, если поймешь одно: благо лишь то, в чем при-
сутствует добродетель, а то, что причастно злу, постыдно. Подобно тому
как без примеси света ничто не блестит, как ничто не бывает темным, если
нет в нем сумрака, если оно не вобрало в себя долю тьмы, подобно тому
как без помощи огня нет теплоты, а без воздуха нет холода, - так только
присутствие добродетели или зла делает все честным либо постыдным.
(6) Что же есть благо? Знание. Что есть зло? Незнание. Кто умен и ис-
кусен, тот, смотря по обстоятельствам, одно отвергнет, другое выберет 2.
Однако он не боится того, что отвергает, и не восхищается тем, что выби-
рает, если только душа его высока и непобедима. Я запрещаю тебе унывать
и сокрушаться. Мало не отказываться от труда: нужно искать его! - (7)
"Но что же такое, - спросишь ты, - труд пустой и ненуж ный?" - Тот, что
вызван ничтожными причинами3. Он тоже не есть зло, как и тот труд, что
затрачен ради прекрасной цели; ведь дело в самой стойкости, а она есть
свойство души, побуждающее одолевать трудности и тяготы и ободряющее
нас: "Что ты мешкаешь? Мужчине пот не страшен!"
(8) Но чтобы добродетель б.ыла совершенной, нужно еще вот что: пусть
будет твоя жизнь равна себе, пусть ничто в ней не противоречит одно дру-
гому, а это невозможно без знания и без искусства, позволяющего познать
божеское и человеческое. Таково высшее благо. Достигни его - и станешь
не просителем, а ровней богам.
(9) "Как же прийти к этому?" - спросишь ты. Не через Пенинский или
Греческий хребет, не через пустыни Кандавии; не нужно будет объезжать ни
Сирты, ни Сциллу с Харибдой 4, - хоть все это ты и проделал ради жалкой
прокураторской должности. Нет, дорога безопасна, дорога приятна, и сна-
рядила тебя сама природа. Она дала тебе все, чтобы ты стал наравне с бо-
гом, если не пренебрежешь данным. (10) Не деньги сделают тебя равным бо-
гу: у бога ничего нет; не сделает и претекста5: бог наг; не сделает ни
молва, ни уменье показать себя, ни имя, известное всему народу: бог ни-
кому неведом, многие думают о нем дурно - и безнаказанно; не сделает
толпа рабов, таскающих твои носилки по всем дорогам в городе и на чужби-
не: величайший и могущественнейший бог сам всем движет. Не сделает тебя
блаженным ни сила, ни красота: и то и другое уступает старости. (11)
Нужно искать нечто такое, что не подпадает день ото дня все больше под
власть, не знающую препятствий6. Что же это? Душа, но душа непреклонная,
благородная, высокая. Можно ли назвать ее иначе как богом, нашедшим при-
ют в теле человека? Такая душа может оказаться и у римского всадника, и
у вольноотпущенника, и у раба. Что такое римский всадник, вольноотпущен-
ник, раб? Все это - имена, порожденные честолюбием или несправедли-
востью. Из тесного угла можно вознестись к небу, - только воспрянь
и дух свой Бога достойным яви! 7
Чтобы явить его таким, не нужно ни золота, ни серебра: из них не из-
ваять истинный образ бога. Вспомни: когда боги взирали на нас благоск-
лонно, они были из глины. Будь здоров.

Письмо XXXII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я все про тебя разузнаю и выпытываю у каждого, кто приезжает из
твоих краев, что ты делаешь, где и с кем проводишь время. Тебе меня не
обмануть: я везде с тобою. Живи так, словно я слышу о каждом твоем пос-
тупке и даже вижу его. Ты спросишь, что мне было приятнее всего о тебе
слышать? То, что я ничего не слышал: большинство из спрошенных мною и не
знают о твоих делах. (2) Са,мое полезное - сторониться людей, на тебя не
похожих и одержимых другими желаниями. Впрочем, я уверен, что тебя не
сбить с пути: ты будешь тверд в своих стремлениях даже среди толпы сов-
ратителей. Так что же? Я не боюсь, что тебя сделают другим, боюсь, что
тебе помешают. Ведь и тот, из-за кого мы мешкаем, немало вредит нам; тем
более что жизнь наша коротка и сами мы еще больше сокращаем ее своим не-
постоянством, каждый раз начиная жить наново. Мы дробим ее на мелкие
части и рвем в клочки. (3) Спеши же, дорогой мой Луцилий, подумай, как
бы ты ускорил шаг, если бы по пятам за тобою шли враги, если бы ты опа-
сался, что вот-вот появится конный и пустится вдогонку убегающим. Так
оно и есть: погоня настигает, беги быстрее, укройся в надежном месте! А
покуда подумай, как хорошо пройти весь путь жизни раньше смертного часа,
а потом безмятежно ждать, пока минует остаток дней, ничего для себя не
желая,. ибо ты достиг блаженства и жизнь твоя не станет блаженнее, если
продлится еще. (4) Наступит, наконец, время, когда ты будешь знать,
что-до времени тебе нет дела, когда ты станешь спокойным и безмятежным
и, сытый собою по горло, не будешь думать о завтрашнем дне! Ты хочешь
знать, отчего люди так жадны до будущего? Оттого, что никто сам себе не
принадлежит!
Твои родители желали для тебя много такого, что я, с моей стороны,
желаю тебе презирать. Их пожелания грабили многих, чтобы обогатить тебя:
все, что тебе достается, непременно у кого-нибудь отнято. (5) А я желаю
тебе распоряжаться самим собой, чтобы твой дух, волнуемый смутными мыс-
лями, противился им, обрел уверенность и довольство собою, чтобы, поняв,
в чем истинное благо (а понять - значит овладеть им), он не нуждался в
продлении жизни. Только тот поистине уволен со службы и свободен, тот
ушел из-под власти необходимости, кто живет, завершив путь жизни. Будь
здоров.

Письмо XXXIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты хочешь, чтобы я и к этим письмам, как к прежним, прибавлял из-
речения наших великих. Но ведь они занимались не одними украшениями ре-
чи: все в их сочинениях мужественно. Ты сам знаешь: где что-нибудь выда-
ется и бросается в глаза, там не все ровно. Если весь лес одинаковой вы-
соты, ты не станешь восхищаться одним деревом. (2) Такими изречениями
полны и стихи, и труды историков. Поэтому не думай, будто они принадле-
жат только Эпикуру: они - общее достояние, и больше-всего - наше. Но у
него их легче заметить, потому что попадаются они редко, потому что их
не ждешь, потому что странно видеть мужественное слово у человека, про-
поведующего изнеженность. Так судит о нем большинство; а для меня Эпикур
будет мужествен даже в тунике с рукавами1. Ведь мужество и усердие, и
готовность к бою есть и у персов, а не только у высоко подпоясанных 2.
(3) Так зачем же требовать от меня выбранных из целого и многократно
повторенных слов, если то, что у других можно лишь выбрать, у наших го-
ворится сплошь? Нет у нас бьющих в глаза приманок, мы не морочим покупа-
теля, который, войдя, ничего не отыщет, кроме вывешенного у двери. Мы
каждому позволяем выбирать образцы, откуда ему угодно. (4) Представь,
что мы захотели бы привести то или другое изречение из множества: кому
его приписать? Зенону, или Клеанфу, или Хрисиппу, или Панэтию, или Поси-
донию? Над нами нет царя, каждый распоряжается собою. А у них и то, что
сказано Гермархом или Метродором, приписывается одному. Кто бы что ни
сказал в их лагере, все сказано под верховным водительством единственно-
го человека. Мы же, как бы ни старались, не можем выделить что-нибудь
одно из такого множества одинаковых предметов.
Только бедняк считает овец.3
Куда ты ни взглянешь, читая, всюду найдешь такое, что бросалось бы в
глаза, не будь все остальное не хуже.
(5) Поэтому не надейся, что тебе удастся наскоро отведать плоды даро-
вания величайших людей: тут нужно все рассмотреть, все изучить. Все
здесь по делу, каждая черта в произведении так сплетена с другою, что
невозможно что-либо изъять, не разрушив целого. Впрочем, я не запрещаю
тебе рассматривать и отдельные члены, но только имея перед собой всего
человека. Не та красива, у которой хвалят руку или ногу, а та, у кого
весь облик не позволит восхищаться отдельными чертами.
(6) Если ты все-таки настаиваешь, я не стану скупиться, а буду дарить
щедрой рукой. Число изречений несметно, они разбросаны везде, их нужно
не выбирать, а подбирать. Они не капают по капле, а текут сплошной
струёй, слитые воедино. Нет сомнения, они принесут немалую пользу неис-
кушенным, слушающим из-за дверей. Легче запоминаются отдельные мысли,
законченные и завершенные, как строки стихов. (7) Поэтому мы и даем
мальчикам заучивать наизусть изречения и то, что греки называют "хриями"
4: их легко может воспринять детская душа, неспособная еще вместить
больше. Взрослому же и сделавшему успехи стыдно срывать цветочки изрече-
ний, опираясь, как на посох, на немногие расхожие мысли, и жить заучен-
ным на память. Пусть стоит на своих ногах и говорит сам, а не запоминает
чужое. Стыдно старому или пожилому набираться мудрости из учебника. -
"Так сказал Зенон". - А ты сам? - "А это сказано Клеанфом". - А ты-то?
До каких пор будешь под началом у других? Командуй сам, скажи слово,
достойное памяти. Изреки что-нибудь от себя. (8) На мой взгляд, все эти
не создатели, а толкователи, прячущиеся в чужой тени, не обладая ни кап-
лей благородства, век не осмелятся сделать то, чему так долго учились.
Они понаторели запоминать чужое. Но одно дело помнить, другое знать!
Помнить - значит сохранять в па мяти порученное тебе другими, а знать -
это значит делать и по-своему, не упершись глазами в образец и не огля-
дываясь всякий раз на учителя. - (9) "Так сказал Зенон, это сказано Кле-
анфом". - Не становись второю книгой! До каких пор ты будешь учиться?
Учи других, пора! Зачем мне слушать то, что я и сам могу прочесть? -
"Живой голос - великое дело!" - Но не тот, что приспособлен повторять
чужие слова и годится только в переписчики. (10) И еще: неспособные вый-
ти из-под опеки предшественников идут за ними, во-первых, даже в том, от
чего все уже отошли, и, во-вторых, в том, что еще только ищется и никог-
да не будет найдено, если мы станем довольствоваться найденным прежде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80