(6) Значит, за чем бы мы ни гнались, чего бы ни домогались ценой
больших трудов, следует посмотреть, просто ли в нем нет ничего приятного
или же больше есть неприятного. Одно не нужно, другое не стоит своей це-
ны. А мы этого не замечаем, нам кажется, будто мы даром берем то, что
обходится очень дорого. (7) Все наше тупоумие заметно хотя бы из того,
что мы считаем купленным лишь приобретенное за деньги, а на что тратим
самих себя, то зовем даровым. Чего мы не пожелали бы купить, если бы в
уплату пришлось отдать дом или красивое и плодородное имение, - ради
этого готовы терпеть тревоги и опасности, потерять и стыд, и свободу, и
время. Всякий ценит самого себя дешевле всего. (8) Будем же во всех де-
лах и помыслах действовать так, словно мы пришли к торговцу каким-нибудь
товаром, и посмотрим, сколько просят за то, что мы желаем. Часто цена
высока, а дают всего ничего. И еще я могу показать тебе много такого,
что, попав к нам в руки, отнимает у нас свободу; если бы оно нам не при-
надлежало, мы принадлежали бы самим себе.
(9) Хорошо подумай об этом и тогда, когда дело идет не о прибыли, а
об убытке. С тем-то предстоит расстаться; но разве оно всегда было тво-
им? Ты так же легко проживешь без него, как жил когда-то. Если ты долго
владел утраченным, то успел им насытиться, если недолго, то не успел
привыкнуть к нему. Меньше будет денег? Значит, и меньше докуки. (10)
Меньше милостей? Значит, и меньше зависти. Взгляни, что доводит нас до
безумия, что мы теряем со слезами, - и ты поймешь, что горек не сам
урон, а мнение о нем. Никто не чувствует потери, - о ней только думают.
Кто сохранил себя, тот ничего не потерял, но многим ли удается сохранить
себя? Будь здоров.


Письмо XLIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты спрашиваешь, как это дошло до меня, кто рассказал мне о твоих
думах, о которых ты не рассказывал никому. - Та, кто знает больше всех:
людская молва. - "Как так? - спросишь ты. - Неужели я такой важный, что-
бы дать пищу толкам?" - Когда меришь себя, нельзя оглядываться на здеш-
ние места: смотри на те, где живешь. (2) Что высится над всею округой,
то и считается большим. Величина единой мерой не мерится, она становится
либо больше, либо меньше от сравнения. Судно, крупное на реке, будет
крохотным в море, руль, который для одного корабля велик, будет мал для
другого. (3) Теперь в провинции ты - важное лицо, хотя бы сам себя и не
ценил. Все спрашивают и разузнают, что ты делаешь, что ешь, на чем
спишь. Тем более осмотрительно должен ты жить. Считай себя счастливым
тогда, когда сможешь жить у всех на виду, когда стены будут защищать те-
бя, а не прятать, хоть обычно мы и думаем, будто они вокруг нас не за-
тем, чтобы нам жить в безопасности, а затем, чтобы незаметнее грешить.
(4) Я скажу одну вещь, по которой ты оценишь наши нравы: едва ли найдешь
такого, кто мог бы жить при открытых дверях. Сторожей к нам приставила
не наша гордость, а наша стыдливость. Мы живем так, что внезапно увидеть
нас - значит, поймать с поличным. Но что пользы прятаться, избегая людс-
ких глаз и ушей? (5) Чистая совесть может созвать целую толпу, нечистая
и в одиночестве не избавлена от тревоги и беспокойства. Если твои пос-
тупки честны, пусть все о них знают, если они постыдны, что толку таить
их от всех, когда ты сам о них знаешь? И несчастный ты человек, если не
считаешься с этим свидетелем! Будь здоров.

Письмо XLIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Опять ты передо мною уничижаешься и говоришь, будто сперва к тебе
была враждебна природа, потом фортуна, между тем как ты мог бы вырваться
из толпы и подняться к величайшему счастью, доступному людям. Но если
есть в философии что хорошее, так это то, что она не смотрит в родослов-
ную. Все, если взглянуть на изначальное происхожденье, ведут род от бо-
гов. (2) Ты - римский всадник, и вошел в это сословие благодаря
собственной предприимчивости. А есть, право же, много таких, для кого
закрыты четырнадцать рядов 1. Курия допускает не всех, лагерь, принимаю-
щий для трудов и опасностей, придирчив в отборе. Благородство духа дос-
тупно всем, для этого все мы родовиты. Философия никого не отвергает и
не выбирает: она светит каждому. (3) Сократ не был патрицием, Клеанф но-
сил воду, нанявшись поливать садик, Платона философия не приняла благо-
родным, а сделала. Почему же ты не надеешься с ними сравняться? Все они
твои предки, если ты будешь их достоин, а достойным их ты станешь,
только убедив себя в том, что родовитостью ты никому не уступаешь. (4)
За всеми нами одинаковое число поколений, происхожденье всякого лежит за
пределами памяти. Платон говорит: "Нет царя, что не произошел бы от ра-
ба, и нет раба не царского рода" 2. Все перемешала долгая череда перемен
и перевернула вверх дном фортуна. (5) Кто благороден? Тот, кто имеет
природную наклонность к добродетели. Только на это и надо смотреть! А
иначе, если мы доберемся до глубочайшей старины, окажется, что всякий
происходит из тех времен, прежде которых ничего не было. От начала мира
до наших дней вела нас череда перемен, то блистательных, то убогих. Бла-
городны мы не потому, что наш атрий полон закопченных портретов3. Никто
не жил ради нашей славы; что было до нас, то не наше. Благородными дела-
ет нас душа, которая из любого состояния может подняться над фортуной.
(6) Вообрази, что ты не римский всадник, а вольноотпущенник; и тогда ты
можешь своими усилиями стать единственным свободным среди свободнорож-
денных. - "Каким образом?" - спросишь ты. - Если будешь определять благо
и зло не по мерке толпы. Смотреть нужно не на начало, а на конец пути.
Что может сделать нашу жизнь блаженной, то и есть благо, ни от чего не
зависимое. Во зло его извратить нельзя. (7) В чем же заблуждаются все
люди, когда желают счастливой жизни? В том, что принимают средства к ней
за нее самое и чем больше к ней стремятся, тем дальше от нее оказывают-
ся. Ведь начало и конец блаженства в жизни - безмятежность и непоколеби-
мая уверенность, а люди копят причины для тревог и не то что несут, а
волокут свой груз по жизненному пути, полному засад. Так они уходят все
дальше от цели и чем больше тратят труда, тем больше себе мешают и самих
себя отбрасывают вспять. Так бывает с теми, кто торопится пройти через
лабиринт: сама спешка их запутывает. Будь здоров.

Письмо XLV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты жалуешься, что тебе там не хватает книг. Но ведь дело не в
том, чтобы книг было много, а в том, чтоб они были хорошие: от чтенья с
выбором мы получаем пользу, от разнообразного - только удовольствие. Кто
хочет дойти до места, тот выбирает одну дорогу, а не бродит по многим,
потому что это называется не идти, а блуждать. - (2) Но ты скажешь: "Мне
нужны от тебя не советы, а книги". - Я готов тебе послать все, сколько
имею, и вытрясти закрома. Да и сам бы я отправился туда, будь у меня си-
лы, и приказал бы себе совершить этот старческий поход, если бы не наде-
ялся, что ты скоро добьешься осво вождения от должности. Меня не испуга-
ли бы ни Сцилла, ни Харибда, ни прославленный в преданиях пролив: я бы
пересек его даже не на корабле, а вплавь, лишь бы обнять тебя и увидеть
вблизи, насколько ты вырос духом.
(3) Из-за того, что ты хочешь получить и мои сочинения, я не стану
считать себя красноречивым, как не счел бы себя красавцем, попроси ты
мой портрет. Я знаю, что причиною тут снисходительность, а не здравая
оценка, а если и оценка, то тебе ее внушила снисходительность. (4) Но
каковы бы они ни были, прочти мои книги, видя в них поиски истины, кото-
рой я не знаю, но ищу упорно. Ведь я никому не отдался во власть,
ничьего имени не принял и, хотя верю суждениям великих людей, признаю
некоторые права и за моими собственными. Сами великие оставили нам не
только открытия, но и много ненайденного. Может быть, они и нашли бы не-
обходимое, если бы не искали лишнего. (5) Но много времени отняли у них
словесные тонкости и полные ловушек рассуждения, лишь оттачивающие пус-
тое остроумие. Мы запутываем узлы, навязывая словам двойной смысл, а по-
том распутываем их. Неужели так много у нас свободного времени? Неужели
.мы уже знаем, как жить, как умирать? Вот к чему следует направить все
мысли. Не в словах, а в делах нужна зоркость, чтобы не быть обманутым.
(6) Зачем ты указываешь мне различия между сходными речениями, когда
тут, если не пускаться в рассуждения, в ловушку не попадешься? Различай
предметы: они нас обманывают! Дурное мы любим как хорошее, одной молит-
вой опровергаем другую. Желания у нас в разладе с желаниями, замыслы - с
замыслами. (7) А как похожа лесть на дружбу! Она не только ей подражает,
но и побеждает ее, и обгоняет: ведь для нее-то и открыт благосклонный
слух, она-то и проникает в глубину сердца, приятная нам как раз тем, чем
вредит. Научи меня различать это сходство! Вкрадчивый враг подошел ко
мне под личиной друга, пороки подбираются к нам под именем добродетелей;
наглость прикрывается прозвищем смелости, лень зовется умеренностью,
трусливого принимают за осторожного. Здесь-то нам блуждать всего опас-
ней, - так отметь каждый предмет явным знаком. (8) Все равно спрошенный
о том, "есть ли у него рога", не будет так глуп, чтобы ощупать себе
лоб1, не будет так глуп и слабоумен, чтобы не знать правды, даже если ты
приведешь в доказательство свое хитрое умозаключенье. Это - обман безо-
бидный, как чашки и камешки фокусников, где само надувательство достав-
ляет удовольствие: сделай так, чтобы я понял, как все получается, - и
пропал весь интерес. То же самое и с этими ловушками (а как иначе мне
назвать софизм?): не знающему они не вредят, знающему - не доставляют
удовольствия. (9) А если ты все-таки хочешь разбираться в словах двояко-
го смысла, то объясни нам, что блажен не тот, кого толпа считает блажен-
ным, к кому стекается много денег, но тот, чье благо все внутри, кто
прям и высок духом и презирает то, что других восхищает, кто ни с кем не
хотел бы поменяться местами, кто ценит человека лишь как человека, кто
избирает наставницей природу, сообразуется с ее законами, живет так, как
она предписывает, у кого никакая сила не отнимет его блага, кто и беды
обернет ко благу, кто тверд в суждениях, непоколебим и бесстрашен, кого
иная сила и взволнует, но никакая не приведет в смятение, кого фортуна,
изо всех сил метнув самое зловредное свое копье, не ранит, а только оца-
рапает, да и то редко, Потому что прочие ее копья, которыми она валит
наземь род людской, отскакивают, словно град, который, ударяясь о крышу,
шумит и тает без ущерба для обитателей дома.
(10) Зачем ты занимаешь меня так долго тем, что сам именуешь "лже-
цом"2 и о чем сочинили столько книг? Вся жизнь лжет мне: уличи-ка ее и
верни к правде, если ты так остер. Ведь она считает по большей части из-
лишнее - необходимым; но даже и не излишнее часто неспособно сделать нас
счастливыми и блаженными. Ведь то, что необходимо, не есть непременно
благо: мы унизим понятие блага, если назовем этим словом хлеб или мучную
похлебку, или что-нибудь еще, без чего не проживешь. (11) Что благо, то
всегда необходимо, что необходимо, то не всегда благо, коль скоро и са-
мые низменные вещи бывают необходимы. Нет такого, кто настолько не знал
бы достоинства блага, что мог унизить его до повседневных надобностей.
(12) Так не лучше ли перенести свои усилия и постараться доказать всем,
как много времени тратится на добывание ненужного, как много людей упус-
кает жизнь, добывая средства к жизни? Испытай каждого в отдельности, по-
размысли обо всех: жизнь любого занята завтрашним днем. - (13) Ты спро-
сишь, что тут плохого. - Очень много! Ведь эти люди не живут, а собира-
ются жить и все и вся откладывают. Сколько бы мы ни старались, жизнь бе-
жит быстрее нас, а если мы еще медлим, она проносится, словно и не была
нашей, и, хотя кончается в последний день, уходит от нас ежедневно. Но,
чтобы письмо, которому не положено не умещаться в левой руке читающего,
не оказалось чересчур большим, я отложу на другой раз мою тяжбу со слиш-
ком тонкими диалектиками, которым есть дело лишь до одного и нет до дру-
гого. Будь здоров.

Письмо XLVI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Книгу, которую ты обещал мне, я получил и, намереваясь попозже
прочесть ее без помех, приоткрыл, желая только отведать... Но потом она
заманила меня дальше, я стал двигаться вперед; насколько она красноречи-
ва, ты поймешь вот из чего: мне она показалась короткой ' и такой, какая
не по плечу ни мне, ни тебе, но напоминающей на первый взгляд труд Тита
Ливия либо Эпикура. Словом, она меня не отпускала и увлекла такой прият-
ностью, что я прочел ее до конца, не откладывая. Солнце меня звало, го-
лод напоминал о себе, тучи мне грозили, но я проглотил все до конца. (2)
И не только получил от книги удовольствие, но и порадовался. Сколько в
нем дарованья, повторял я, сколько души! Какие порывы, сказал бы я. если
бы нашел между взлетами затишья. А так это не порывы, а плавный полет; и
весь слог мужественный, возвышенный, хотя есть в нем - всякий раз к мес-
ту - и мягкая приятность.
И сам ты величав и высок духом; таким и оставайся, так и шествуй
дальше! Но кое-что сделал и сам предмет книги; потому и нужно выбирать
предмет плодотворный, чтобы он не был тесен для нашего дарования я сам
его подстегивал. (3) О твоей книге я напишу больше, когда снова ею зай-
мусь, а пока я не успел оценить ее умом, словно не прочел все, а прослу-
шал. Позволь мне рассмотреть ее придирчивей. Бояться тебе нечего: ты ус-
лышишь правду. Ведь ты счастливец: ни у кого нет причин лгать тебе из
такой дали, - разве что мы лжем и без причин, по одной привычке. Будь
здоров.

Письмо XLVII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я с радостью узнаю от приезжающих из твоих мест, что ты обхо-
дишься со своими рабами, как с близкими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80