Впрочем, первые же успехи Луцня Аннея Младшего были прерваны тяжелой бо-
лезнью; она чуть было не довела его до самоубийства, от которого удержа-
ла его только привязанность к отцу (п. LXXVIII, 2). Для излечения Сенека
на много лет уезжает в Египет. Здесь он пишет некоторые свои естествен-
нонаучные сочинения, не дошедшие до нас (например, "О стране и обрядах
египтян"). Долгая отлучка расширила взгляд Сенеки, пробудила его интерес
к иному, неримскому укладу жизни...
По возвращении успехи возобновились: Светоний говорит о "расцвете
славы" Сенеки при Калигуле24. Уже не столь молодой, но быстро наверсты-
вающий упущенное писатель и оратор получает первую государственную долж-
ность, входит в сенат. Там одна из его речей вызвала такую зависть Кали-
гулы, что тот распорядился убить Сенеку; спасло его только вмешательство
какой-то из императорских наложниц, сказавшей, что слабый здоровьем ора-
тор и так скоро умрет25. Это был первый гром над головой Сенеки; видимо,
он всей фактурой своей личности слишком выделялся из среды раболепствую-
щего сената. А первая гроза разразилась в 41 г., когда по инициативе
Мессалины он был обвинен в прелюбодеянии с опальной племянницей Клавдия
Юлией Ливиллой. Сенаторы требовали смерти для своего слишком уж ярко
блиставшего сотоварища, и самому Клавдию пришлось ходатайствовать о за-
мене казни ссылкой (Полиб., 13, 2 - 3). Местом ссылки была избрана Кор-
сика; только в двух городах на острове жили римляне, да и то почти
сплошь отставные солдаты, которые никак не могли составить компанию сто-
личному жителю и философу. Потому не удивительна жалоба, высказанная Се-
некой в одной из эпиграмм:
Здесь только двое всего - ссыльный да ссылка - живут.
Сперва Сенека пал духом. Его написанное в изгнании "Утешение к Поли-
бию", влиятельному вольноотпущеннику, содержит слишком много комплимен-
тов принцепсу, чтобы не быть ходатайством о помиловании. Однако позже он
ободрился и вновь предался научным занятиям, увлеченный больше всего
наблюдением небесных светил. Об этом пишет он сам в утешительном посла-
нии к матери Гельвии (Гельв., 8, 6). И автор приписываемой Сенеке траге-
дии "Октавия" заставляет философа вспоминать время ссылки в таких словах
(ст. 881 ел.):
Уж лучше жить мне на скалистой Корсике,
Как прежде, вдалеке от глаз завистливых,
Где сам себе принадлежал мои вольный дух.
Всегда досуг имел я для излюбленных
Занятий. Наблюдать мне было радостно Красу небес...
Удаление из столицы, созерцание мира-космоса изменяли перспективу
взгляда, сдвигали масштабы в земном мире. Ссылка с новой остротой поста-
вила перед Сенекой вопрос об отчизне и чужбине, о Риме и мире. Представ-
ление о круге земель как едином обиталище человеческого рода в умозри-
тельном виде было почерпнуто им из стоического учения; теперь, после
двух долгих отлучек из столицы, оно наполнилось конкретным содержанием
пережитого опыта. Люди непрестанно меняют место под солнцем, гонимые
бедствиями, войнами, а чаще просто недовольством настоящим и надеждой на
будущее.
Ощущение безграничности мира и бесконечности человеческих странствий
Сенека с особой силой выразил в пророческих словах хора в "Медее" (ст.
369 сл.):
Для странствий новый положен предел,
На новых землях встают города,
Ничто не осталось на прежних местах,
Стал торным путем весь мир...
Пролетят века, и наступит срок,
Когда мира предел разомкнет Океан,
Широко распахнется простор земли
И Тефиса явит нам новый свет,
Отодвинув за Фулу последнюю грань.
Это пророчество - лишь последний вывод из наблюдений над реальным
строем жизни бескрайней империи, где путешествия и долгие, иногда длив-
шиеся всю жизнь отлучки на чужбину давно стали явлениями повседневными.
Но большинство людей - от правителя провинции, который не мог продолжать
карьеру в Риме, не отбыв срок наместничества, до легионера, сражавшегося
в Армении или в Парфии, - ощущали себя прежде всего римскими гражданами.
Сенека идет наперекор этой центростремительной тенденции. Для него за
практическими причинами человеческих странствий кроется врожденное
свойство души, чья материя причастна материи вечно движущихся светил.
Что считать родиной, если из-за всеобщих странствий почти нигде не найти
аборигенов, если и самый Рим основан пришельцами и даже на неприютной и
незаманчивой Корсике столько раз менялись народы (Гельв., 6 - 8)?
И природа души, и историческое происхождение племен - все отрывает
человека от клочка земли, где он родился. "Пусть мы проедем из конца в
конец любые земли - нигде в мире мы не найдем чужой нам страны: отовсюду
одинаково можно поднять глаза к небу" (Гельв., 9, 1). Ибо созерцание ве-
личия мира есть первый подлинный долг человека, несоизмеримый со всем
тем, что у большинства принято звать долгом.
Как в годы молодости, перед Сенекой вновь встал вопрос о сравни-
тельной ценности "государственной жизни", от которой его насильно отор-
вали, и жизни созерцательной, - то есть долга перед государством и долга
перед самим собой, поскольку лишь философия ведет к истинному благу. От-
вет на него философ дал в трактате "О краткости жизни", который принято
считать написанным в последние годы ссылки. Римская традиция связывала
понятие долга (officium) лишь с обязанностями перед государством; жизнь,
посвященная философии, литературе, науке, определялась словом "досуг".
Сенека сохраняет эту терминологию, но в корне меняет соотношение ценнос-
тей. Выполнение долга перед государством ничего не приносит, кроме тре-
вог и волнений, оно отнимает всякую возможность обратить взгляд на себя.
Это доказывает пример даже таких людей, как Цицерон или Август, непрес-
танно мечтавший о "досуге". Что же говорить о наших днях, когда "долг"
обязывает только к одному: во время утренних визитов не пропустить при-
хожей хотя бы одного из могущественных людей? - Нет, "без спешки испол-
нять истинный долг можно лишь тем, кто захочет каждый день быть в тес-
нейшей близости к Зенону, к Пифагору, к Демокриту и другим зачинателям
благих наук" (Кр. ж., 14, 5).
Время корсиканской ссылки - период наибольшего удаления Сенеки от
традиционно-римских воззрений. Он до такой степени ощутил себя философом
и гражданином мира, что собирался в случае помилованья отправиться из
Рима в Афины и заниматься одной лишь философией. Однако намеренье так и
осталось намереньем.
Помилованье пришло в 48 г., когда Мессалина была убита, а женою Клав-
дия стала Агриппина, сестра Ливиллы и мать Домиция Агенобарба - будущего
императора Нерона. Она добилась возвращения Сенеки из ссылки, выхлопота-
ла для него высокую государственную должность и предложила ему стать
наставником ее сына, "чтобы такой наставник вел к возмужанию отрочество
Домиция и чтобы его же советы шли на пользу ее надеждам на власть: ведь
полагали, что Сенека в память о благодеянии предан Агриппине и, оскорб-
ленный несправедливостью, враждебен Клавдию"26. Последний расчет не оп-
равдался: никто из историков не говорит об участии Сенеки в интригах Аг-
риппины, закончившихся отравлением Клавдия и воцарением Нерона. Но, при-
нимая место наставника, Сенека, безусловно, шел на компромисс с собою,
так как не мог не понимать планов Агриппины, будущей участи Британника,
родного сына Клавдия, а может быть, и опасностей, ожидавших его само-
го27. Так или иначе, положение его стало двойственным, жизнь разошлась с
начертанной им самим и как будто уже окончательно избранной программой.
Как раскололись официальная и неофициальная линия его поведения, видно
хотя бы из того, что после обожествления убитого Клавдия он написал для
Нерона надгробное восхваление почившему и в то же время сочинил на него
язвительнейшую сатиру "Отыквление"28.
Но только ли честолюбие и корыстолюбие толкнуло Сенеку на такой путь?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно пристально взглянуть на то, что Се-
нека, оказавшийся ближайшим советником воцарившегося в 16 лет принцепса,
делал и писал в первые пять лет его правления (конец 54 - 59 г.), кото-
рые принято считать счастливой эпохой принципата. С самого начала Сенека
употребил свое влияние на то, чтобы обуздать властную жестокость Агрип-
пины, которая первым делом поспешила расправиться с двумя своими против-
никами. "Она бы пошла в убийствах и дальше, не воспротивься ей Афраний
Бурр и Анней Сенека. Они, наставники императорской юности, и, что редко
между властвующими сообща, согласные между собой, одинаково вошли в си-
лу, хоть и разными средствами: Бурр - тщанием в делах военных и строгими
нравами, Сенека - наставлениями в красноречии и мягкостью без угодни-
чества. Они помогали друг другу, чтобы легче было удержать пребывавшего
в опасном возрасте принцепса, дозволив ему, если он пренебрежет доброде-
телью, некоторые наслаждения"29.
Ценою компромиссов Бурру и Сенеке удалось добиться многого. Если не
считать династического убийства Британника, до 59 г. Рим забывает о кро-
вопролитии. Возрастает власть сената, о чем так мечтала республиканская
оппозиция, достаточно открыто подававшая там голос. Проводятся финансо-
вые мероприятия, имеющие целью отделить государственную казну от личного
имущества императора. Объективно необходимые и прогрессивные устремления
принципата к тому, чтобы превратить провинции из ограбляемых завоеванных
областей в органические составные части единой империи, находят система-
тическое выражение в судебных процессах над наместниками, виновными в
корыстных злоупотреблениях. Космополитические веянья носились в воздухе,
но что у Нерона приняло форму несколько карикатурного эллинофильства
(достаточно вспомнить его "гастрольное турне" по Греции!), то у Сенеки
на уровне практическом выражалось в разумных политических мерах. Была
предпринята и попытка положить конец политическим нравам, сложившимся
при Тиберии, Калигуле и Клавдии, прежде всего - покончить с доноси-
тельством. К суду привлечен был Суиллий, при Клавдии - самый грозный и
самый продажный обвинитель. Однако именно эта мера вызвала больше всего
нареканий против Сенеки: слишком многие опасались судьбы Суиллия.
Но Сенека не был бы Сенекой, если бы не попытался теоретически осмыс-
лить свою политическую деятельность, найти ей оправдание с точки зрения
нравственной нормы исповедуемого им стоицизма. Не будучи убежденным рес-
публиканцем, Сенека принимал взгляд древних стоиков, согласно которому
монархия при справедливом царе может быть залогом благоденствия госу-
дарства. Именно тут, как казалось Сенеке, и открывается выход. Исправить
нравы "толпы" нельзя - об этом говорили и стоическое учение, и наблюде-
ние жизни. В то же время старый стоический парадокс гласил, что "только
мудрец умеет быть царем". Если у власти окажется "мудрец", то он и будет
тем "справедливым царем", который обеспечит государству "наилучшее сос-
тояние". И когда принцепсом стал шестнадцатилетний воспитанник Сенеки,
тому показалось, что идеал достижим. Спустя год после воцарения Нерона
Сенека обратился к нему с трактатом "О милосердии", в котором начертал
образ идеального государя (или, что то же, мудреца у власти - Мил., II,
5, 5) и противоположный ему образ тирана. Благодаря основной добродетели
властвующего - разумному милосердию (отличному от неразумного сострада-
ния!) - он находит должную меру между мягкостью и строгостью, необходи-
мой для обуздания порочной толпы; так достигается основная цель - исп-
равляются нравы, а благодаря этому воцаряется единодушие в государстве и
любовь к принцепсу. Правда, последнему приходится больше обуздывать се-
бя, нежели подданных, и "вершина величия" превращается в рабство (Мил.,
I, 8, 4). Такое самоограничение естественно для мудреца, - но Сенека
сохраняет достаточное чувство реальности, чтобы не верить в мудреца на
престоле, как и в чувство ответственности властвующего перед богами,
людьми и законами, которое приписывается Нерону (Мил., I, 7, 1 и 1, 4).
Поэтому он доказывает необходимость милосердия также и соображениями вы-
годы. Никакие запоры и крепостные стены не охранят царствующего так на-
дежно, как любовь подданных (Мил., I, 11, 4). После красноречивого опи-
сания беспричинной жестокости как главнейшего порока тирана такое сооб-
ражение должно напомнить о мече, поразившем Калигулу30, о яде, которым
извели Клавдия. ..
Едва ли Сенека, вопреки прямым утверждениям в трактате, надеялся, что
легковесный, склонный к актерству Нерон будет поистине "справедливым го-
сударем". Явные опасения звучат в обращенных к нему словах:
"Это было бы трудно, будь твоя доброта не природной, а заемной и вре-
менной: ведь никто не может долго носить маску" (Мил., I, 1, 6). Расчет
- жизненный, а не высказанный в книге - был на другое. Сенека давно уже
понял, что при новом режиме служить можно только лицам ("могуществен-
ным"), а не делу (Кр. ж., 2, 4 - 5). Так может быть, на этот раз служба
одному человеку может превратиться в служение людям? - И вот начинается
цепь интриг с целью ограничить влияние Агриппины, череда уступок порокам
Нерона - тем, которые не так уж важны для дел государства...
Первое время эти компромиссы по видимости оправдывали себя. Ощущение
их оправданности пагубно влияет на поведение самого Сенеки: он принимает
от своего воспитанника бесчисленные подарки, его богатства растут нас-
только, что все громче становятся разговоры о несоответствии проповеди
Сенеки и его поступков. Правда, Тацит вкладывает эти обвинения в уста
доносчику Суиллию31, - но у обвинявших в руках были факты, и Сенеке
пришлось защищаться. Его апологией стал трактат "О блаженной жизни". Од-
нако значение книги выходит далеко за пределы простой самозащиты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80