5
Но и так все в достаточной мере и сверх нее предусмотрено, чтобы я
был застрахован от козней. - (17) "Разве не обманет меня наступающий
час? Ведь обманывает все, что застигает врасплох ничего не ведающего". -
'Что будет, я не ведаю, а что может быть, - знаю. И ничто не приведет
меня в отчаянье, ибо, я жду всего, а если что меня минует, я считаю это
за удачу. Наступающий час обманет меня, если пощадит; да и этим не обма-
нет: ведь если я знаю, что все может случиться, то знаю также, что не
все случится непременно. Потому я жду удачи, но готов и к бедам.
(18) Тебе придется смириться, если я тут сойду с предписанного тобою
пути. Ведь ты не заставишь меня отнести к свободным искусствам то, чем
занимаются живописцы или же ваятели, мраморщики и другие прислужники
роскоши. И борцов, у которых вся наука - масло да пыль, я изгоняю из
числа тех, кто занят свободными искусствами, - не то мне придется при-
нять туда и составителей мазей, и поваров, и всех прочих, приспособивших
свой ум к нашим наслажденьям. (19) Скажи мне, прошу, что общего со сво-
бодой имеют эти блюющие натощак толстяки с ожиревшим телом и отощавшей,
одряхлевшей душою? И неужто мы будем считать свободным искусством все, в
чем упражнялась, не присев, молодежь во времена наших предков: метанье
копья, удары колом, верховая езда, владенье мечом? Они не учили детей
тому, чему учатся, не двигаясь. Но ни то, ни другое не учит добродетели
и не вскармливает ее. Что толку править конем и удерживать его бег уз-
дою, покуда тебя самого несут необузданные страсти? Что толку побеждать
в борьбе и в кулачном бою, когда тебя самого побеждает гнев?
- (20) "Так что же, свободные искусства и науки ничего не дают нам?"
- Дают, и много, но не для добродетели. Ведь и те ручные ремесла, что
всеми признаны за низкие, оснащают жизнь многим, но к добродетели не
имеют касательства. - "Для чего же мы образовываем сыновей, обучая их
свободным искусствам"? - Дело не в том, что они могут дать добродетель,
а в том, что они подготавливают душу к ее восприятию. Как начала, у
древних именовавшиеся грамотой и дающие мальчикам основы знаний, хотя не
научают их свободным искусствам, но готовят почву для обучения им в ско-
ром времени, так и свободные искусства, хотя и не ведут душу к доброде-
тели, но облегчают путь к ней.
(21) Посидоний различает четыре вида искусств: будничные и низкие,
потешные, детские и свободные. Будничные - это ручные ремесла, занятые
всем тем, чем оснащается жизнь; они даже и не прикидываются благородными
или почтенными. (22) Потешные - это те искусства, чье назначение услаж-
дать глаз и слух. К ним можно причислить и изобретение всякого рода
приспособлений6, вроде помостов, которые сами собой поднимаются, насти-
лов, бесшумно растущих ввысь, - всего, что служит для внезапных перемен,
когда то, что было сплошным, разверзается" края провала по собственному
почину сходятся, возвышение понемногу понижается. Такие вещи поражают
взоры невежд, по незнанью причин удивляющихся всему неожиданному. (23)
Детские, имеющие нечто общее со свободными, - это те искусства, которые
у греков называются еухох-Xioi, а у нас - свободными. Единственные же
поистине свободные или даже, вернее сказать, дающие свободу искусства -
это те, что пекутся о добродетели. (24) Поскольку одна часть философии,
продолжает Посидоний, занимается природой, другая - нравами, третья -
человеческим разумом, постольку и вся толпа свободных искусств притязает
занять в ней место. Когда дело идет о вопросах естествознания, философия
опирается на свидетельство геометрии, которая, стало быть, есть часть
того, чему она помогает. (25) Но ведь многое нам помогает, не будучи
частью нас самих; а будь оно нашей частью, помощи от него бы не было.
Пища - подспорье телу, но не его часть. Услуги геометрии кое-что нам да-
ют" но философии она нужна так же, как ей самой - кузнечное дело7; одна-
ко оно - не часть геометрии, как и геометрия - не часть философии. (26)
Кроме того, у каждой из них - свои пределы. Мудрец исследует и познает
причины естественных явлений, геометр отыскивает и высчитывает их число
и меру. Каков незыблемый порядок небесных тел, какова их сила и природа,
- все это знает философ; а кто высчитывает их движенье и возврат, кто
собирает наблюдения над тем, как они восходят и заходят, а порой являют
вид стоящих на месте, хотя небесным телам стоять и нельзя, тот матема-
тик. (27) Пусть мудрец знает, по какой причине в зеркале возникает отра-
жение; геометр же может сказать, как далеко должен отстоять предмет от
отражения и какое отражение дает та или другая форма зеркала. Что солнце
огромно, докажет философ; какова его величина, укажет математик, который
пользуется в работе неким опытом и навыком, но должен, чтобы работать,
заимствовать некие основные положения. А если основы искусства - заем-
ные, оно несамостоятельно. (28) Философия ничего не ищет на стороне,
свое здание она возводит от земли. Математика, так сказать, занимает по-
верхность, она строит на чужой земле8, берет со стороны те начала, бла-
годаря которым достигает дальнейшего. Если бы она шла к истине сама по
себе, если бы могла обнять весь мир и всю природу, тогда я сказал бы,
что она много дает человеческой душе, ибо, помышляя о небе, та сама рас-
тет и вбирает нечто свыше.
Лишь одно делает душу совершенной: незыблемое знание добра и зла [ко-
торое доступно только философии] 9 - ведь никакая другая наука добра и
зла не исследует. (29) Переберем по одной добродетели. Храбрость есть
презрение ко всему страшному; она пренебрегает внушающим ужас и склоняю-
щим под иго нашу свободу, бросает ему вызов, переламывает его. Так неуж-
то ее закаляют свободные искусства? Верность есть святейшее благо чело-
веческого сердца, ее никакая необходимость не принудит к обману, никакая
награда не совратит. Она говорит: "Жги, бей, убивай - я не предам! Чем
сильнейшая боль будет выпытывать тайны, тем глубже я их скрою". Могут ли
свободные искусства и науки сделать нас такими? Воздержность умеряет
наслажденья; одни она с ненавистью изгоняет, другие соразмеряет и сокра-
щает до здорового предела, никогда не приближаясь к ним ради них самих.
Она знает, что лучшая мера для всего желанного - взять не сколько хочет-
ся, а сколько необходимо. (30) Человеколюбие запрещает быть надменным с
товарищами, быть скупым, оно и в словах, и в делах, и в чувствах являет
всем мягкость и ласковость, ничью беду не считает чужою, свое благо лю-
бит больше всего тогда, когда оно служит на благо другому. Неужели сво-
бодные искусства учат нас таким нравам? Нет, - так же как и простоте,
скромности и умеренности; так же как довольству малым и бережливости;
так же как милосердию, оберегающему чужую кровь не меньше своей и знаю-
щему, что человек не должен пользоваться силами другого человека расто-
чительно.
- (31) "Но если вы согласны, что без свободных искусств и наук не
достичь добродетели, то как же вы утверждаете, будто они ничего для доб-
родетели не дают?" - Без пищи тоже не достичь добродетели, хотя пища к
добродетели касательства не имеет. Древесина ничего не дает кораблю, хо-
тя корабли бывают только из дерева. Нет причин, повторяю, думать, будто
вещь получается с помощью того, без чего она получиться не может. (32)
Можно сказать и так: добродетель достигается и помимо свободных ис-
кусств; хотя добродетели и надо учиться, учатся ей не через их пос-
редство. Почему я должен считать, что не знающий грамоты не может стать
мудрым, как будто мудрость вся в грамоте? Она преподается на деле, а не
на словах, и я не уверен, не будет ли память крепче без всякого внешнего
подспорья. (33) Мудрость велика и обширна, ей нужно много простора; надо
выучить все о делах божеских и человеческих, о прошлом и о будущем, о
проходящем и о вечном, о времени, - а о нем одном, ты сам видишь,
сколько есть вопросов? Первый - есть ли оно само по себе нечто? Потом -
было ли что-нибудь до времени, без времени? Возникло ли оно вместе с ми-
ром? Или прежде возникновения мира, поскольку было нечто, было и время?
(34) И об одной только душе нет числа вопросам: откуда она? какова она?
когда возникает? как долго существует? переходит ли с места на место,
меняет ли обиталища, перебрасываемая во все новые виды одушевленных су-
ществ? или ей суждено только однократное рабство, а потом, отпущенная на
волю, она бродит по вселенной? телесна она или нет? что она будет де-
лать, когда мы перестанем быть ее орудиями? как она воспользуется свобо-
дой, когда убежит из здешней темницы? забудет ли прежнее? познает ли се-
бя, лишь расставшись с телом и удалившись ввысь? (35) Какую бы часть бо-
жественных и человеческих дел ты ни взял, тебя утомит несметное обилие
вещей, требующих исследованья и заучиванья. Чтобы все они, огромные и
многочисленные, могли найти свободный приют, следует изгнать из души все
лишнее. В такую тесноту добродетели не залучить: великому нужен широкий
простор. Всё вон! Пусть сердце будет свободно для нее одной!
- (36) "Но ведь знание многих наук приятно". - Нет, из каждой надле-
жит нам запомнить лишь столько, сколько необходимо. По-твоему, порицанья
заслуживает .тот, кто копит лишнее и хвастливо выставляет в доме драго-
ценные вещи, но не заслуживает загромождающий свой ум ненужной утварью
всяческих наук? Стремиться знать больше, чем требуется, - это тоже род
невоздержности. (37) К тому же погоня за свободными искусствами и наука-
ми делает людей докучными, болтливыми, назойливыми и самодовольными; за-
учив лишнее, они из-за этого неспособны выучить необходимое. Грамматик
Дидим написал четыре тысячи книг 10. Я пожалел бы и того, кто прочел
столько лишнего! В одних книгах исследуется, где родина Гомера, в других
- кто истинная мать Энея, в третьих - чему больше предавался в жизни
Анакреонт, похоти или пьянству, в четвертых - была ли Сафо продажной
распутницей, и прочие вещи, которые, знай мы их, следовало бы забыть.
(38) Вот и говори теперь, что жизнь не долга. Но если ты возьмешь наших,
я и тут покажу тебе много такого, что надо бы отрубить топором.
Большой траты времени, большой докуки для чужих ушей стоит похвала:
"Вот начитанный человек!" Будем же довольны названием попроще: "Вот че-
ловек добра!" (39) Неужто мне развертывать летописи всех племен, отыски-
вая, кто первым стал писать стихи, высчитывать без календаря, сколько
лет прошло между Орфеем и Гомером, узнавать все глупости, которыми Арис-
тарх испещрил чужие стихи", губить свой век на подсчет слогов? Неужто
мне не отводить глаз от песка геометров? Настолько ли я позабуду спаси-
тельное изречение: "Береги время!"? Все это я буду знать, - а чего не
узнаю? (40) Грамматик Апион12, который во времена Гая Цезаря колесил по
всей Греции и в каждую общину был принят во имя Гомера, говорил: "Гомер
исчерпал оба своих предмета в "Илиаде" и в "Одиссее" и присоединил к
своему труду начало, охватывавшее всю Троянскую войну". А доказательство
он приводил такое: "Поэт намеренно поставил в начале первого стиха две
буквы, содержащие число книг"13. (41) Пусть знает такие вещи тот, кто
хочет быть всезнайкой и не желает подумать, сколько времени отнимет у
тебя нездоровье, сколько - дела, общественные и частные, сколько - дела
повседневные, сколько - сон? Измерь свой век! Не так уж много он вмеща-
ет!
(42) Я говорил о свободных искусствах, - но сколько лишнего есть у
философов! Сколько такого, что и не может пригодиться! И философы опус-
кались до разделения слогов, до изучения свойств союзов и предлогов, и
философы завидовали грамматикам и геометрам. Все, что было лишнего в их
науках, они перенесли в свою. Так и вышло, что говорить "ни умели с
большим тщанием, чем жить. (43) Послушай, как много зла в чрезмерной
тонкости и как она враждебна истине! Протагор говорит, что утверждать и
то, и другое можно одинаково о каждой вещи, в том числе и о том, каждая
ли вещь позволяет утверждать о ней и то, и другое. Навсифан14 говорит:
все, что кажется нам существующим, существует в такой же мере, как и не
существует. (44) Парменид говорит: все, что нам кажется, не отличается
от единого. Зенон Элейский15 камня на камне не оставил от всех сложнос-
тей, сказав: ничего не существует. К тому же примерно приходят и после-
дователи Пиррона, и мегарцы, и эритрейцы 16, и академики, которые ввели
новое знание - о том, что мы ничего не знаем. (45) Брось все эчо в ту же
кучу ненужностей, что и многое из свободных искусств! Те преподают мне
науку, от которой не будет пользы, а эти отнимают надежду на всякое зна-
ние. Но уж лучше знать лишнее, чем ничего не знать. Они не идут впереди
со светочем, направляя мой взгляд к истине, - они мне выкалывают глаза.
Если я поверю Протагору, в природе не останется ничего, кроме сомнения;
если Навсифану, - достоверно будет только то, что нет ничего достоверно-
го; если Пармениду, - останется только единое, если Зенону, - и единого
не останется. (46) Но что такое и мы сами, и все, что окружает нас, пи-
тает, держит на себе? Вся природа оказывается тенью, или пустой или об-
манчивой. Нелегко мне сказать, на кого я сержусь больше: на тех ли, что
объявляет нас ничего не знающими, или на тех, кто и возможности ничего
не знать нас лишает. Будь здоров.

Письмо LXXXIX
Сенека приветствует Луцилия!
(1) То, чего ты желаешь, - чтобы я написал о разделении философии,
показал отдельные члены ее огромного тела, - вещь полезная и для стремя-
щегося к мудрости необходимая. Ведь через посредство частей легче подой-
ти к познанию целого. О, если бы вся философия могла предстать, подобно
вселенной, когда она открывает перед нами весь свой лик! Как схожи были
бы эти зрелища! Тогда бы философия наверняка заставила всех смертных лю-
боваться ею и покинуть то, что мы, по неведенью подлинно великого, счи-
таем великим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80