Но хвалить по заслугам есть деянье честное;
значит, хвала есть благо для хвалящего, то есть совершающего деянье, а
не для нас, хвалимых. Этого-то мы и доискивались".
(11) Теперь я кратко отвечу на все по отдельности. Во-первых, еще не
установлено, нет ли благ из отдельных частей; оба ответа имеют сторонни-
ков. Во-вторых, признанье не нуждается во многих поданных за него голо-
сах - довольно сужденья и одного человека добра; ведь и один человек
добра признает нас равными себе. - (12) "Так что же, значит, и молва -
это мнение одного человека, а поношенье - это злоречивость одного? Сла-
ва, по-моему, требует широкого распространенья и единодушия многих". -
Но одно дело молва или поношение, другое - признанье. Почему? Да если
обо мне хорошо думает муж добра, это все равно, как если бы так же дума-
ли все мужи добра; да они и думали бы так же, если бы меня узнали. Все
они судят одинаково, ибо равно основываются на истине и потому не могут
разойтись. Вот и получается так, словно они все думают одно, ибо иначе
думать ни один не может. - (13) "Для молвы или для славы мало мненья од-
ного-единственного". - Но тут приговор одного равноценен общему, - пото-
му что он будет одинаков у всех, если их опросить; а там у несхожих лю-
дей различны и суждения, несходны чувства, и все - сомнительно, легко-
весно, подозрительно. Ты думаешь, они могут судить все одинаково? Даже
один судит по-разному! Человек добра держится правды, а у правды одна
суть, один облик; все прочие согласны между собою только в вещах ложных,
которые не бывают постоянны, но изменчивы и противоречивы. - (14) "Но
хвала - это только голос, а голос не может быть благом". - Однако, гово-
ря, что признанье есть хвала, воздаваемая добрыми добрым, они сами имеют
в виду не голос, а суждение. Пусть муж добра молчит, но кого он считает
достойным хвалы, тот ее получил. (15) И потом, хвала - это одно, а восх-
валенье - другое: для него-то и нужен голос. Потому говорят не "надгроб-
ная хвала", а только "восхваление", что выполняющий эту обязанность дол-
жен держать речь. Утверждая, что такой-то заслуживает хвалы, мы сулим
ему не благожелательные разговоры, а мнения. Значит, хвала - это и не-
высказанное одобренье того, кто про себя хвалит человека добра.
(16) Далее, как я сказал, источник хвалы - душа, а слова только обна-
руживают выношенную в душе хвалу и доводят ее до сведенья многих. Хвалит
тот, кто считает хвалу уместной. Когда знаменитый наш трагический поэт1
говорит, что превосходно, когда "нас хвалит достохвальный муж", он имеет
в виду мужа, достойного хвалы. И когда столь же древний поэт говорит:
"Хвала питает искусства" 2, он имеет в виду не восхваленье; оно развра-
щает искусства, и ничто так не испортило и красноречье, и прочие из них,
которые обращаются к слуху, как всенародное одобрение. (17) Молва непре-
менно требует слов в полный голос, признанье - нет: оно может до-
вольствоваться невысказанным сужденьем и быть полным не только среди
молчанья, но и среди порицающих криков. Я объясню, в чем разница между
признанием и славой: слава слагается из суждений многих, а признанье -
одних только добрых.
- (18) "Для кого признанье, или хвала, воздаваемая добрыми добрым,
есть благо: для хвалящих или для хвалимых?" - Для обоих: и для меня, ко-
торого хвалят, потому что природа наделила меня любовью ко всем, и я ра-
дуюсь правильности моих поступков, и счастлив, что нашлись благодарные
истолкователи моих добродетелей. Их благодарность - благо для многих, но
и для меня тоже. Ведь строй моей души таков, что я считаю чужое благо
своим, особенно если я сам - источник блага для них. (19) Но признанье -
благо и для хвалящих: его направляет добродетель, а всякое ее деяние
есть благо. Оно бы им не досталось, не будь я таким. Значит, заслуженная
хвала - благо для обоих, - точно так же, клянусь, как судить благосклон-
но - благо и для того, кто судит, и для того, в чью пользу его сужденье.
Неужели ты сомневаешься, что справедливость - благо и для того, кто ею
обладает, и для того, кому она воздает должное? А ведь хвалить по заслу-
гам - справедливо; значит, такая хвала - благо для обоих.
(20) Мы щедро ответили на все эти умствования. Но не это должно быть
нашей целью - хитро рассуждать и низводить философию с вершин ее величия
в такие теснины. Не лучше ли идти прямой и открытой дорогой, чем по доб-
рой воле петлять и с трудом выбираться из этой путаницы? Ведь все эти
прения - просто игра для тех, кто старается половчее поймать друг друга.
(21) Лучше скажи о том, что согласно природе наш дух должен стремиться в
бескрайнюю ширь, ибо душа человека - вещь великая и благородная и не до-
пускает, чтобы ей ставили иные, нежели богам, пределы. Во-первых, она не
согласна, чтобы родиной ее были ничтожный Эфес или тесная Александрия
или другое место, еще обильней населенное и гуще застроенное. Ее граница
- все то, что опоясывается последним и всеобъемлющим кругом, внутри ко-
торого лежат земли и моря, внутри которого воздух соединяет и вместе
разделяет божественное и человеческое, внутри которого расставлено по
местам столько божеств, чтобы каждое делало свое дело. (22) Во-вторых,
она не принимает отпущенного ей короткого срока: "Мне принадлежат, - го-
ворит она, - все годы, ни один век не заперт для великого ума, и все
времена доступны мысли. Когда придет последний день и разделит божест-
венное и человеческое, перемешанные сейчас, я оставлю это тело там, где
нашла его, а сама вернусь к богам. Я и теперь не чужда им, хоть и держит
меня тяжкая земная темница". (23) Этот медлительный смертный век -
только пролог к лучшей и долгой жизни. Как девять месяцев прячет нас ма-
теринская утроба, приготовляя, однако, жить не в ней, а в другом месте,
куда мы выходим, по-видимости способные уже и дышать и существовать без
прежней оболочки, так за весь срок, что простирается от младенчества до
старости, мы зреем для нового рождения. Нас ждет новое появленье на свет
и новый порядок вещей. А без такого промежутка нам не выдержать неба.
(24) Так не страшись, прозревая впереди этот решительный час: он пос-
ледний не для души, а для тела. Сколько ни есть вокруг вещей, ты должен
видеть в них поклажу на постоялом дворе, где ты задержался мимоездом.
(25) Природа обыскивает нас при выходе, как при входе. Нельзя вынести
больше, чем принес; да и немалую часть того, что ты взял с собою в
жизнь, придется оставить. Ты сбросишь верхний из одевающих тебя покровов
- кожу, ты лишишься плоти и разливающейся по всему телу крови, лишишься
костей и жил, скрепляющих все текучее и непрочное.
(26) Тот день, которого ты боишься как последнего, будет днем рожде-
ния к вечной жизни. Сбрось груз! Что ты медлишь, как будто уже однажды
не покинул прятавшего тебя тела? Ты мешкаешь, упираешься, - но и тогда
тебя вытолкнуло величайшее усилие матери. Ты стонешь, плачешь; плакать -
дело новорожденного, но тогда тебя можно было простить: ты появился не-
разумным и ничего не ведающим, тебя, едва покинувшего мягкое тепло мате-
ринской утробы, овеял вольный воздух, а потом испугало грубое прикосно-
вение жестких рук, и ты, нежный, ничего не понимающий, оторопел перед
неведомым. (27) Теперь для тебя уже не внове отделяться от того, частью
чего ты был; так равнодушно расставайся с ненужными уже членами и сбра-
сывай это давно обжитое тело. Его рассекут, закопают, уничтожат. А ты
что печалишься? Это дело обычное! Ведь оболочка новорожденных чаще всего
гибнет. Зачем ты любишь как свое то, что тебя одевает? Придет день, ко-
торый сдернет покровы и выведет тебя на свет из мерзкой зловонной утро-
бы.
(28) И теперь взлети отсюда, насколько можешь; привязывайся к самым
дорогим и близким не больше, чем чужой человек3; уже здесь помышляй о
более высоком и величавом. Когда-нибудь перед тобою откроются тайны при-
роды, рассеется этот туман и отовсюду ударит в глаза яркий свет. Предс-
тавь себе, каково будет это сиянье, в котором сольется блеск бессчетных
звезд. Ни одна тень не омрачит ясности, каждая сторона не бес будет
сверкать одинаково ослепительно, - ведь чередованье дня и ночи есть удел
нижнего воздуха. И вот, когда ты всем существом воспримешь весь этот
свет, который теперь смутно доходит слишком тесными для него путями зре-
ния и все же издали восхищает тебя, - тогда ты скажешь, что прожил жизнь
в темноте. Чем покажется тебе божественный свет, когда ты его увидишь в
его области? (29) Мысль о нем не допускает, чтобы в душе угнездились
грязь, и низость, и жестокость. Она твердит, что боги - свидетели всех
наших дел, приказывает искать их одобрения, готовиться к будущей встрече
с ними, видеть перед собою вечность. А тот, кто постиг ее разумом, не
устрашится никакого войска, не испугается трубы, не побоится ничьих уг-
роз. (30) Да и откуда страх у того, кто надеется умереть? Ведь и утверж-
дающий, будто душа существует лишь до тех пор, покуда удерживается в
оковах плоти, а отделившись, тотчас рассеивается, все же старается 4 и
после смерти быть полезным. Пусть он сам исчезнет с глаз, однако
Мужество мужа в душе вспоминают и древнюю славу Рода его...6
Подумай сам, до чего нам полезны добрые примеры, - и ты поймешь, что
память о великих людях не менее благотворна, чем их присутствие. Будь
здоров.

Письмо СIII
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Зачем ты опасаешься беды, что может произойти с. тобою, а может и
не произойти? Я имею в виду пожар, обвал дома и прочее, что на нас обру-
шивается, но не подстерегает нас. Лучше смотри и старайся избежать того,
что следит за нами и хочет поймать. Потерпеть крушение, упасть с повозки
- все это случаи тяжкие, но редкие; а вот человек человеку грозит ежед-
невно. Против этой опасности снаряжайся, ее выслеживай внимательным
взглядом: нет беды чаще, нет упорней, нет вкрадчивей. (2) Буря, прежде
чем разразиться, грозит нам, здания, прежде чем рухнуть, дают трещину,
дым предупреждает о пожаре, - гибель от руки человека внезапна и чем
ближе подступает, тем усерднее прячется. Ты заблуждаешься, если веришь
лицам встречных: обличье у них человеческое, душа звериная; или нет, со
зверьми только первое столкновение опасно, а кого они минуют, тех не
ищут больше, потому что только необходимость толкает их чинить вред.
Зверей заставляет нападать или голод, или страх, а человеку погубить че-
ловека приятно.
(3) Думай, однако, о грозящей от человека опасности так, чтобы не за-
бывать и о долге человека. На одного гляди, чтоб он тебе не повредил, на
другого - чтобы ему не повредить. Радуйся чужим удачам, огорчайся неуда-
чам, помни, что ты должен дать другим и чего остерегаться. (4) Чего ты
достигнешь, живя так? Повредить тебе смогут все равно, а вот обмануть не
смогут. Укройся, насколько сможешь, в философии: она тебя спрячет в
объятиях, в ее святилище ты будешь или в полной, или в большей безопас-
ности. Сталкиваются только те, кто гуляет по одной дороге. (5) Однако и
самой философией нельзя похваляться: для многих, кто хвастался ею и ки-
чился, она стала причиной опасности. Пусть она избавит от пороков тебя,
а не обличает чужие пороки; пусть не чурается общепринятых обычаев;
пусть постарается не внушать мненья, будто она осуждает то, от чего воз-
держивается. Можно быть мудрым, и не выставляясь напоказ, не вызывая
неприязни. Будь здоров.

Письмо СIV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я убежал к себе в Номентанскую усадьбу, - от чего, по-твоему? От
города? - Нет, от лихорадки, - той, что подкрадывается исподволь. Она
уже наложила на меня руку, но я сразу велел закладывать повозку, хоть
Паулина1 меня и удерживала. Врач говорил, что это только начало, потому
что биение жил неспокойно и неровно, его обычная мера нарушена. Я наста-
ивал на отъезде. На устах у меня были слова господина моего Галлиона2,
который, захворав лихорадкой в Ахайе, тотчас поднялся на корабль, воск-
лицая, что болезнь обитает не у него в теле, а в тамошней местности. (2)
Это я и сказал Паулине, ради которой мне приходится думать о здоровье.
Зная, что ее жизнь стала едина с моею, я начинаю щадить себя, так как
щажу ее, и, хотя старость сделала меня во многом храбрее, я теряю это
преимущество моего возраста. Мне приходит на ум, что моя старость вобра-
ла в себя чужую молодость, которую нужно беречь. И так как я не добива-
юсь от Паулины, чтобы она была мужественней в любви ко мне, то она доби-
вается, чтобы я был прилежнее в любви к себе. (3) Ведь высоким чувствам
нужно идти навстречу, и порой, вопреки напору обстоятельств, во имя
близких возвращаться к жизни даже и с мукой, зубами удерживая вылетающий
дух; ведь человеку добра нужно жить, сколько велит долг, а не сколько
приятно. Кто ни жены, ни друга не ценит настолько, чтобы ради них прод-
лить себе жизнь и не упорствовать в намеренье умереть, тот просто изба-
лован. Если польза близких требует, душа может даже приказать себе поло-
жить конец не только желанью смерти, но и самой смерти, когда она нача-
лась, - только бы угодить близким. (4) Вернуться к жизни ради других -
признак наибольшего величия души, и величайшие мужи часто так поступали.
Но и то, по-моему, свидетельствует о высочайшей человечности, что ты
оберегаешь свою старость, величайшее благодеянье которой - возможность
беспечнее относиться к себе и смелее пользоваться жизнью, и заботишься о
ней, зная, что кому-нибудь из твоих юна мила, полезна и дорога. (5) И за
это нам достается в награду немалая радость: разве не самое отрадное -
когда жена так тебя любит, что ты сам начинаешь любить себя больше? И
выходит, что Паулина может поставить мне в заслугу не только страх за
нее, но и за меня самого.
(6) Но ты спрашиваешь, чем кончился мой замысел уехать? Едва я выб-
рался из давящего города, от запаха дымящихся кухонь, которые, едва их
затопят, изрыгают вместе с пылью все таившиеся в них ядовитые пары, как
тотчас самочувствие мое изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80