" - Почувствует, конечно. Но
останется при своем убеждении, что все это - еще не зло и здоровому духу
ради этого поникать не пристало. Все, что нужно сделать, он сделает сме-
ло и быстро. (32) Кто не согласится, что это свойства глупцов - делать
всякое дело вяло и неохотно, посылать тело в один конец, душу - в другой
и рваться во все стороны сразу? Чем глупость кичится, за что любуется
собою, за то как раз ее и презирают; и даже то, чем хвалится, она делает
неохотно. А если она боится какого-нибудь несчастья, то в ожидании его
страдает так, словно оно уже пришло, и боязнь приносит ей все муки, ко-
торых она страшится. (33) Как у слабых здоровьем недугу предшествуют не-
кие признаки - вялость всех мышц" и беспричинная усталость, и зевота, и
пробегающий по телу озноб, - так и слабый дух содрогается задолго до то-
го, как обрушатся несчастья: он предвосхищает их и падает раньше време-
ни. Но есть ли что безумнее, чем мучиться от страха перед будущим и
вместо того, чтобы сохранить силы для пытки, призывать и приближать к
себе те беды, (34) которые, если уж нельзя их прогнать, лучше оттянуть?
Ты хочешь убедиться, что никто не должен страдать от предстоящего? Пусть
кто-нибудь услышит, что через пятьдесят лет его ждет мучительная казнь,
- ведь он и не взволнуется, если не перескочит через весь этот промежу-
ток и сам себя не потопит в том горе, которое будет век спустя. То же
самое, когда души, которые наслаждаются своей болезнью и сами ищут пово-
дов для скорби, печалятся из-за того, что давно прошло и забыто. Что ми-
нуло, что настанет, этого сейчас нет, и мы ни того, ни другого не
чувствуем. А больно только тогда, когда чувствуешь. Будь здоров.


Письмо LXXV
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты пеняешь мне за то, что письма мои не так тщательно написаны.
Но кто же говорит тщательно, кроме тех, кто хочет говорить напыщенно?
Какой была бы моя речь, если бы мы вместе сидели или гуляли, - такими же
необработанными и непринужденными пусть будут и мои письма, в которых я
не хочу никакой изысканности, никакой нарочитости. (2) Будь это возмож-
но, я предпочел бы без слов прямо показать тебе все, что я чувствую. Да-
же и споря, я бы не топал ногою, не указывал бы рукой, не повышал бы го-
лоса, - все это я бы оставил ораторам, довольствуясь тем, что донес бы
до тебя свои чувства, не приукрасив их и не унизив. (3) Одно только я
хочу тебе доказать: что я говорю, то и чувствую, и не только чувствую,
но и люблю. Детей целуют иначе, чем любовницу; но и в такой ласке, чис-
той и скромной, ясно видно чувство.
Нет, я, право же, не хочу, чтобы сказанное о таких важных вещах было
постным и сухим; философия не отвергает дарованья, не нужно только слиш-
ком уж трудиться над словом. (4) Пусть будет нашей высшей целью одно:
говорить, как чувствуем, и жить, как говорим. Тот исполнил свое обеща-
ние, кто одинаков, слушаешь ли ты его, или смотришь. (5) Мы увидим, ка-
ков он, велик ли он, если только он един. Пусть наши слова приносят не
удовольствие, а пользу. А если украшения красноречия даются без хлопот,
если они под рукой и стоят немного, - пусть будут и они, но лишь со-
путствуя вещам более прекрасным. Пусть красноречие прежде показывает их,
чем себя. Все прочие науки совершенствуют дарованье, здесь же дело идет
о душе. (6) Больной ищет не того врача, что красно говорит '. А кто
встретит такого, что и лечить умеет, и изящно рассуждает о необходимых
средствах лечения, тот, конечно, будет доволен. Но и напав на врача, к
тому же еще красноречивого, не с чем себя поздравлять: это все равно,
как если опытный кормчий окажется красавцем. (7) Зачем ты щекочешь мне
уши? Зачем развлекаешь меня? Не в этом дело! Меня нужно прижигать, ре-
зать, отлучить от пищи! Для этого тебя позвали. Ты должен лечить болезнь
тяжелую, застарелую, заразившую многих. Работы у тебя столько же,
сколько у врача в пору поветрия. Ты хлопочешь о словах? Радуйся и тому,
что предмет тебе по плечу! Когда ты успеешь так много выучить? Когда ус-
воишь выученное так прочно, что оно уже не уйдет от тебя? Когда испыта-
ешь его? Ведь тут, не в пример прочему, мало запомнить: нужно все испро-
бовать в деле! Блажен не тот, кто знает, а кто делает.
- (8) "Что же выходит? Ниже него нет ступенек? Сразу же за мудрецом -
пропасть?" - Нет, по-моему. Те, что идут к мудрости, остаются в числе
неразумных, но далеко от них оторвались; да и между самими идущими раз-
рывы велики. Они, по мненью некоторых, разделяются на три разряда. (9)
Первый - это те, кто еще не овладел мудростью, но подошел к ней вплот-
ную. Однако то, что близко, все же вне нас. - Ты спросишь, кто они та-
кие? - Они расстались со всеми пороками и страстями; они выучили все,
что надо было постичь; но их надежность еще не испытана, приобретенным
благом они еще не пользуются. Правда, они уже не могут скатиться туда,
откуда бежали, - с того места, куда они добрались, сползти назад нельзя;
но им самим это еще невдомек, они, как я писал в одном письме , не зна-
ют, что знают нечто. Иногда им удается воспользоваться своим благом, но
не удостовериться в нем. (10) Некоторые так определяют разряд, о котором
у нас речь: от болезней духа они уже ушли, от страстей - нет и стоят все
еще на скользком месте, потому что вне опасности - -только те, кто сов-
сем избавился от злонравия; а избавляются от него, только когда его мес-
то заступит мудрость.
(11) О том, какая разница между болезнью души и страстью, я говорил
уже не раз, теперь только напомню. Болезни - это пороки застарелые и
упорные, вроде скупости или непомерного честолюбия; они, однажды овладев
душой3, тесно срастаются с ней и становятся ее постоянным злом. Короче
говоря, болезнь есть извращенное, но упорное суждение, - например, что
нужно изо всех сил добиваться того, чего стоит добиваться лишь без траты
сил; или, если угодно, можно определить и так: это - чрезмерное стремле-
ние к вещам, стремиться к которым стоит лишь немного или вовсе не стоит;
или еще: это значит дорого ценить то, что ценится дешево или вовсе не
ценится. (12) Страсти же - это душевные порывы, предосудительные, вне-
запные и безудержные; от них, если они часты и запущены, начинаются бо-
лезни: так насморк, который не стал постоянным, переходит в кашель, а
непрерывный и застарелый вызывает чахотку. Выходит, те, что продвинулись
дальше других, недоступны для болезней; а страсти обуревают и тех, кто
близок к совершенству.
(13) Второй разряд - это те, кто избавился от наибольших зол души и
от страстей, но так, что безопасность ненадежна: они еще могут скатиться
к прежнему. (14) Третий - это те, кто изжил множество тяжких пороков, но
не все: скупость они прогнали, а гнев еще чувствуют; похоть их не будо-
ражит, а честолюбие одолевает; желаний у них нет, а страх остался, или
страху перед одним они стойко противятся, страху перед другим - уступа-
ют, например, смерть презирают, боли пугаются.
(15) Поразмыслим-ка немного о сказанном. Не так-то плохо обстоит с
нами дело, если нас можно причислить к последнему разряду. Чтобы занять
вторую ступень, нужны счастливые природные задатки, нужно великое и неп-
рестанное усердие в ученых занятиях, - так что и третий разбор презирать
не следует. Подумай, сколько вокруг тебя зла; взгляни, - нет такого не-
честья, которому нельзя сыскать примера; гнусность заходит с каждым днем
все дальше, безобразия творятся и в государстве, и в каждом доме; и ты
поймешь, что мы многого достигли, не значась в числе худших. - (16) Ты
скажешь: "А я надеюсь, что смогу войти и в более высокий разряд". - Это-
го я скорее желаю нам обоим, чем обещаю. Мы ведь заняты; мы спешим к
добродетели, опутанные пороками; стыдно сказать, мы чтим честность в
свободное время. А какая награда нас ждет, если мы разом покончим со
всеми делами, со всем этим цепким злом! Ни желанья, ни боязнь нас не
коснутся. (17) Не волнуемые страхами, не развращаемые наслаждениями, мы
не будем пугаться ни смерти, ни богов, зная, что и смерть - не зло и бо-
ги - не злы. Все, что нам вредит, так же беспомощно, как те, кому оно
вредит. Все лучшее лишено зловредной силы. (18) Если мы выберемся из
этой грязи на высокие вершины, нас ждет спокойствие духа и, по избавле-
нии от всех заблуждений, полная свобода. - Ты спросишь, в чем она? - В
том, чтобы не бояться ни людей, ни богов; чтобы не желать ни постыдного,
ни лишнего; чтобы стать полновластным повелителем самого себя. А принад-
лежать самому себе - неоценимое благо. Будь здоров.

Письмо LXXVI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Ты грозишься стать мне врагом, если не будешь знать, что я делаю
каждый день. Вот видишь, как все между нами просто: я и об этом сообщу
тебе. Я слушаю философа1; уже пятый день, как я хожу к нему на уроки и с
восьми часов2 слушаю его рассуждения. - Ты скажешь: "Нашел время! В тво-
ем-то возрасте". - А при чем тут возраст? Разве не величайшая глупость -
не учиться потому, что прежде долго не учился? - (2) "Что ж, и мне зани-
маться тем же, чем щеголи и юнцы?" - Не так-то плохи мои дела, если из
всех моих занятий только это негоже для старости! В такую школу можно
прийти в любом возрасте. - "Так мы состарились затем, чтобы идти вслед
за юнцами?" - Я, старик, отправлюсь в театр, велю нести себя в цирк, не
пропущу ни одной пары бойцов - и постыжусь заглянуть к философу? (3)
Учись, покуда чего не знаешь, а если верить пословице, так и "век живи,
век учись". И ни к чему другому не приложимо это правило лучше: век живи
- век учись тому, как следует жить. Я же и учу там кое-чему. - Ты спро-
сишь, чему? - Тому, что и старику надо учиться. (4) Всякий раз, как я
вхожу на урок, мне стыдно за весь род человеческий. Ты знаешь, дорога
тех, кто направляется в дом Метронакта, проходит у самого неаполитанско-
го театра. Там битком набито, и все с жаром рассуждают, какой пифавлет3
хорош; греческий флейтист и глашатай собирают множество народу, а там,
где изучают, что есть муж добра, и учат, как стать мужем добра, сидят
считанные слушатели, да и те, на взгляд большинства, занимаются пустым
делом, так что именуют их дураками и лентяями. Что ж, пусть посмеются и
надо мною: брань невежд нужно выслушивать равнодушно, и тот, кто стре-
мится к честности, должен презирать презирающих его.
(5) Поспеши-ка, Луцилий, чтобы не случилось с тобою того же, что и со
мной, и не пришлось тебе учиться в старости; спеши тем более, что ты
взялся учиться тому, чему в старости едва ли обучишься. - Ты спро сишь:
"Намного ли я преуспею?" - Настолько, насколько приложишь силы. (6) Чего
ты ждешь? Знание никому не достается случайно. Деньги придут сами собой;
почести тебе предложат; милостями тебя осыплют, в сан возведут. Но доб-
родетель с неба не свалится; ее не познать ценою малых стараний и нич-
тожного труда. А потрудиться ради нее стоит: ведь ты разом получишь все
блага. Благо только то, что честно, а в том, что одобряет молва, не най-
ти ничего истинного, ничего непреложного.
(7) Почему только то благо, что честно, я тебе объясню: ведь, по тво-
ему мнению, я немного достиг предыдущим письмом, где было больше похвал
честности, чем доказательств. Перескажу кратко то, что говорил там. (8)
Каждой вещи придает цену присущее ей благо. О лозе мы судим по урожаю
гроздьев и вкусу вина; об олене - по быстроте ног. Ты спросишь, крепок
ли у вьючных животных хребет, потому что они ведь на то и нужны, чтобы
носить тяжести. В собаке первое дело - чутье, если она должна выслежи-
вать дичь, резвость, если она должна дичь преследовать, смелость, если
нужно нападать и кусаться. В каждом должно быть наилучшим то, для чего
он родится и по чему ценится.
(9) А что лучшее в человеке? Разум, который его выделяет среди живот-
ных и приближает к богам. Значит, совершенный разум есть благо, присущее
именно человеку, ибо все прочие он делит с животными. Человек силен? И
львы тоже! Он красив? И павлины красивы! Он проворен? И лошади проворны.
Я уж не говорю, что всем этим он уступает животным. И я спрашиваю не о
том, что в нем самое большое, а о том, что присуще именно ему. У него
есть тело? Есть оно и у дерева. Он может двигаться и произвольно направ-
лять движенья? Но так же и звери, и черви! У него есть голос? Но у собак
голос звонче, у орлов - пронзительней, у быков - гуще, у соловьев - при-
ятней и подвижней. -
(10) Что же присуще именно человеку? Разум! Если он прям и соверше-
нен, его довольно для счастья человека. Стало быть, если всякая вещь,
усовершенствовав присущее ей благо, становится достойной похвал и дости-
гает своей природной цели, то и человек, чье присущее благо есть разум,
в той мере заслуживает похвалы и приближается к своей природной цели, в
какой его усовершенствует. Этот совершенный разум носит имя добродетели,
и он же есть честность. (11) Она-то и есть единственное благо в челове-
ке, потому что единственно она и присуща только человеку; мы же теперь
исследуем, не что есть благо, а какое благо присуще человеку. Если чело-
веку присуще не что иное, как разум, то он - единственное благо челове-
ка, его и надо положить на весы против всего прочего. Кто дурной чело-
век, тот, я думаю, не получит одобрения, кто человек добра, того, я ду-
маю, одобрят; значит, главное и единственное в человеке - то, за что его
одобряют или не одобряют.
- (12) Ты не сомневаешься, что это благо, но сомневаешься, единствен-
ное ли благо. - Если тот, у кого все есть - и здоровье, и богатство, и
множество изображений предков, и толпа в прихожей, - признан человеком
дурным, ты его не одобришь. А если тот, у кого нет ничего из перечислен-
ного - ни денег, ни толпы клиентов, ни знатности, ни череды прадедов и
пращуров, признан человеком добра, ты его тоже одобришь. Значит, это и
есть единственное благо человека: кто обладает им, тот, даже лишенный
всего остального, заслуживает похвалы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80