Это -
самая решительная попытка Сенеки примирить стоическую доктрину и
действительность. Только мудрец в силах осуществить идеальную норму по-
ведения, пишет Сенека, но ведь ни он сам, ни даже основатели стои не мо-
гут быть названы мудрецами. Они, как и все люди, погружены в жизнь с ее
заботами и требованиями, связаны с людьми, опутаны обязанностями перед
близкими, перед государством. Как же при этом сберечь нравственную чис-
тоту? - Нужно сохранять всегда и во всем сознание нравственной нормы.
Это сознание - оно же совесть32 - и отличает человека нравственного (фи-
лософа) от толпы, полностью порабощенной заботами о богатствах, власти,
наслаждениях. Но не только ради приближения к идеалу необходимо сознание
нормы: оно противостоит беспринципному растворению в потоке жизни еще и
потому, что в самой повседневной практике оно укажет путь и к сохранению
внутренней свободы, и к служению другим людям. Так оно поможет тебе сде-
лать твое богатство полезным для всех, научив тебя щедрости и благодея-
ниям. . . Понятие совести как осознанной разумом и в то же время пережи-
той чувством нравственной нормы было введено в стоицизм Сенекой. Именно
оно позволяло ему сохранить живую связь с действительностью, уйти от
доктринерской беспочвенности. И оно же было опорным камнем его противос-
тояния беспринципному прагматизму, тому вульгарному "приятию жизни", ко-
торое сводилось к стремлению получить любой ценой как можно больше нас-
лаждений, как можно больше благ.
Но во главе подобных "жизнелюбцев" стоял сам Нерон. Поэтому политика
уступок неминуемо уводила Сенеку все дальше и дальше от осознаваемой и
прославляемой им нравственной нормы. Противоречие достигло кризисной
остроты в момент убийства Агриппины. С точки зрения политической пользы
Сенека должен был приветствовать уничтожение этой женщины, всегда боров-
шейся с ним за влияние на Нерона и при этом делавшей ставку на самые
низменные инстинкты сына; с точки зрения здравого смысла Сенека понимал,
что, противодействуя убийству, предотвратить его не сможет, а остатки
влияния на Нерона потеряет. И вот он вынужден не только санкционировать
матереубийство, но и написать для Нерона послание к сенату, в котором
Агриппина обвинялась в покушении на сына. "В итоге ропот шел уже не про-
тив Нерона, чья чудовищность превосходила любые пени, а против Сенеки,
облекшего в писаную речь признанье в преступлении"33.
Вопреки всему, Сенека медлит уйти, несмотря на пример, поданный ему
Тразеей Петом, все больше удалявшимся от дел, несмотря на потерю влияния
и неизбежность скорой отставки. Что удерживало его: жажда ли власти, как
утверждали недоброжелатели, надежда ли хоть в чем-то обуздать Нерона,
или страх перед опасностью слишком резкого разрыва с ним, - сказать
трудно. Лишь в 62 г. после смерти (или убийства) Бурра Сенека хода-
тайствует об отставке и хочет вернуть Нерону все полученные от него бо-
гатства. Нерон отказывается принять их обратно. Но Сенека "отменяет все
заведенное в пору прежнего могущества: запрещает сборища приветствующих,
избегает всякого сопровождения, редко показывается на улице, как будто
его удерживает дома нездоровье либо занятия философией"34.
Новая жизненная ситуация заставляет Сенеку по-новому рассмотреть воп-
рос об "otium" - "досуге" - и обязанностях перед государством. За пять
лет служения сообществу людей, именуемому государством, так много было
сделано, - и все сделанное рушилось. Ставка на Нерона оказалась битой:
принцепс становился как бы живым воплощением самого явления нравственной
безответственности, эгоистической агрессивной безудержности35. Стоило ли
делать все, что было сделано, не правильнее ли было удалиться в Афины,
отдаться философии?
- Нет, - отвечает Сенека в трактате "О спокойствии души". Деянье ос-
тается для него истинным поприщем добродетели, и прежде всего деяние на
благо государства. "Вот что, я полагаю, должна делать добродетель и тот,
кто ей привержен: если фортуна возьмет верх и пресечет возможность
действовать, пусть он не тотчас же бежит, повернувшись тылом и бросив
оружие, в поисках укрытия, как будто есть место, куда не доберется пого-
ня фортуны, - нет, пусть он берет на себя меньше обязанностей и с выбо-
ром отыщет нечто такое, чем может быть полезен государству. Нельзя нести
военную службу? Пусть добивается общественных должностей. Приходится ос-
таться частным лицом - пусть станет оратором. Принудили к молчанию -
пусть безмолвным присутствием помогает гражданам. Опасно даже выйти на
форум - пусть по домам, на зрелищах, на пирах будет добрым товарищем,
верным другом, воздержным сотрапезником. Лишившись обязанностей гражда-
нина, пусть выполняет обязанности человека!.. Так что самое лучшее - со-
четать досуг с делами, если деятельной жизни мешают случайные преграды
либо состояние государства; ведь никогда не бывает все настолько недос-
тупно, чтобы не осталось места для честного деянья" (Сп. д., 4, 2 - 3,
8). Под такою тирадой мог бы подписаться Цицерон! Нигде римская сущность
Сенеки не сказалась так ясно, как здесь. Несмотря на отчетливо ощущаемую
полемику со стоической оппозицией, ясно видно, что Сенека растет из тех
же корней, что она, и в нем тоже живет дух Катона.
Но вот отставка стала неизбежной (или уже произошла), вынужденный
"досуг" сделался реальностью. И Сенека в третий раз обсуждает вопрос,
который трактовал в диалогах "О краткости жизни" и "О спокойствии души";
он пишет книгу "О досуге" (от нее дошел фрагмент). Иногда считают, что
содержащееся в ней прославление досуга свидетельствует о некоем перес-
мотре позиций. Действительно, теперь Сенека отстаивает право мудреца на
досуг - в споре с основателями стой, посылавшими его в гущу госу-
дарственных дел (Дос., 1, 4; 2, 1; 3, 1). Конечно, основным правилом ос-
тается предписание Зенона, которого держался и сам Сенека:
"Пусть он (мудрый) берется за дела государства, если этому ничто не
мешает" (Дос., 3, 2). Но человек имеет право на досуг, и не отслужив
свой срок. На первый взгляд, Сенека возвращается к положениям трактата
"О краткости жизни". Но там он делал упор на долг человека перед самим
собою - теперь же на первое место выдвигается долг перед людьми. Испол-
нять этот долг учит пример отцов стоической философии, которые "выносили
законы для всего рода человеческого, а не для одного государства" (Дос.,
6, 4). Эта "государственная" терминология - не просто метафора. Еще в
трактате "О спокойствии души", в цитированной главе, говорилось о том,
что, выполняя обязанности человека, мы не запираемся в стенах одного го-
рода, но выходим на простор мира, и он становится нам отчизной (Сп. д.,
4, 4). Теперь эта стоическая идея становится жизненной опорой для самого
обреченного на досуг автора: "Два государства (res publicas) объемлем мы
душою: одно поистине общее (publica), вмещающее богов и людей, где мы не
глядим на тот или на этот угол, но ходом солнца измеряем пределы нашей
гражданской общины, и другое, к которому мы приписаны рождением... Этому
большему государству мы можем служить и на досуге, - впрочем, не знаю,
не лучше ли на досуге" (Дос., 4, 1 - 2. Та же мысль - п. LXVIII. 2)36.
Но что это за служение? Это - философия, она же созерцание величия
всего сотворенного богом. "Мы имеем обыкновение говорить: высшее благо -
жить согласно природе; но природа родила нас и для созерцания сущего, и
для деятельности" (Дос.. 4, 2). Отныне, ведя созерцательную жизнь, Сене-
ка по-прежнему служит сообществу людей - но уже не римской гражданской
общине, выродившейся в толпу рабов тирана, а вселенскому "сообществу бо-
гов и людей". Для его граждан он законодательствует, создавая обобщающие
философские труды: трактаты "Изыскания о природе", "О благодеяниях" и
книгу итогов - "Письма к Луцилию".
Но уход Сенеки в частную жизнь не обезопасил его от Нерона. Сенека
это понимал и прямо писал, что безопасности не может гарантировать даже
"досуг" (п. XIV, 15); он превосходно отдавал себе отчет в том, что
"казнь за научные занятия", которую Сенека-отец называл "делом новым и
невиданным", стала обычной. Но и Нерон ощущал, что сама личность учите-
ля, всегда воплощавшая для него норму и запрет и по традиции сопоставля-
емая всеми с новым (а вернее - истинным) обликом бывшего воспитанника,
есть некая преграда на его пути. По осторожно передаваемому Тацитом слу-
ху, Нерон пробует против Сенеки яд, доносчики пытаются связать имя Сене-
ки с аристократической оппозицией, возглавляемой Писоном. И когда раск-
рыт был заговор Писона - заговор, не имевший положительной программы,
составленный людьми, которых объединяли более всего личная ненависть к
принцепсу и страх перед ним, - Нерон, несмотря на почти доказанную неп-
ричастность Сенеки, не может упустить случая и приказывает своему нас-
тавнику умереть. Философ вскрыл себе вены вместе с женою, которую пытал-
ся сперва удержать от самоубийства. "У Сенеки, чье стариковское тело бы-
ло истощено скудной пищею, кровь шла медленным током, и он взрезал жилы
еще и на голенях, и под коленями. Обессилев от жестокой боли, он, чтобы
его страдания не сломили духа жены и чтобы самому при виде ее мук не по-
терять терпеливости, убедил ее перейти в другую комнату. И в последние
мгновения он призвал писцов и с неизменным красноречием поведал им мно-
гое, что издано для всех в его собственных словах и что я считаю лишним
искажать пересказом". Мы не знаем этих последних слов Сенеки. Он сам
уготовил себе гибель, когда, связав себя с Нероном, на пути уступок пы-
тался сохранить "любовь к чистой совести" (Бл. ж., 20, 5). Но оконча-
тельные выводы его философствования показали, что, не сумев на практике
примирить философию как нравственную норму и служение сообществу людей
как наличному государству, в теории Сенека нашел выход из этого противо-
речия и снял его.

3. Итоги
Итоговые труды Сенеки ("Изыскания о природе", "О благодеяниях" и
"Письма к Луцилию") отличаются от предшествующих трактатов прежде всего
размерами - и это не случайность: ведь в них философ решает уже не одну
проблему, с особой остротой поставленную перед ним жизнью, но стремится
дать свод этических правил, - свод законов для рода человеческого. С
этим намерением связано и то центральное место, которое занимает в них
этика. Даже свои естественнонаучные исследования Сенека подчиняет мора-
листической задаче; о чем бы ни писал он в "Изысканиях о природе" - о
молнии и громе, о землетрясениях, о водах и ветрах, - он желает одного:
через знание избавить человека от страха смерти. "Коль скоро причина
страха - незнанье, то не стоит ли нам познать, чтобы не бояться?"
(Изыск., VI, 3, 4).
В "Письмах к Луцилию" - "Нравственных письмах"! - Сенека почти пол-
ностью ограничивается областью этики. Он отвергает изощренную диалектику
и логику древней стой - все эти "греческие глупости" (п. LXXXII, 9): они
не помогут человеку найти верный путь в жизни и подменяют решение ее
вопросов мудрствованьем по их поводу (п. XXV, XXXII, XXXIII и др.). Не
увлекает Сенеку и материалистическая натурфилософия стоиков: он, правда,
ее не отбрасывает, кроме некоторых крайностей (таких, например, как
ученье об одушевленности добродетелей37 - п. CXIII), но если и излагает
где-нибудь ее положения, то как затверженный урок, без внутреннего учас-
тия (п. CXXI). Зато этика разработана Сенекой со скрупулезной полнотой.
Наверное, все вопросы, трактованные им раньше, вошли в "Письма" в том
или ином виде (иногда даже - почти в тех же выражениях, с теми же срав-
нениями - например, п. XCIV, 73 - Сп. д., 10, 5); и в конечном итоге из
мозаики писем слагается система стоической этики в истолковании Сенеки,
- логическая и стройная, вопреки кажущейся разорванности изложения.
Вместе с тем система эта разомкнута, открыта в жизнь. Любая житейская
мелочь становится отправной точкой для рассуждения, любой жизненный факт
- от походов Александра Великого до непристойной сплетни о неведомом нам
современнике - может служить примером. Жизненно конкретен и адресат пос-
ланий - заваленный делами прокуратор Сицилии, - и их отправитель, стра-
дающий от городского шума, путешествующий из усадьбы в усадьбу, превоз-
могающий болезнь, вспоминающий молодость... Вместе с тем текучее разно-
образие жизни входит в письма как некий негативный фон для незыблемой
нормы, т. е. философии, целительницы душ, "науки жизни", призванной су-
дить ее и дать ей законы. Сборник писем к другу становится сводом стои-
ческой морали.
Первое, что вычитывается из "Писем к Луцилию", - это программа
нравственного самоусовершенствования, равно предназначенная для адресата
и отправителя. Определяют ее - в полном согласии с письмом XCV - осново-
положения стоической доктрины. Цель се - "блаженная жизнь", то есть сос-
тояние полной независимости от внешних обстоятельств (все они, по учению
стоиков, суть "вещи безразличные"). Достигает "блаженной жизни" мудрец,
он же - "vir bonus"; но традиционный римский нравственный идеал переос-
мысляется у Сенеки в стоическом духе. Vir bonus - уже, пожалуй, не "доб-
лестный муж" старых времен, но скорее "человек добра". Точно так же и
добродетель - virtus, - если где и сохранила связь с мужеством, с воинс-
кой доблестью, то лишь в многочисленных сравнениях жизни с военной служ-
бой. Да и от гражданской доблести в сенековской "virtus" осталось ма-
ло38; хрестоматийные римские герои - Муций Сцевола, Деции, Регул, Фабри-
ций - выступают как носители стоических добродетелей: презрения к смерти
и боли, воздержности. Основное содержание их подвигов - служение Риму -
выпадает из поля зрения Сенеки. Более того, в "Письмах" досуг признается
необходимым условием для нравственного совершенствования (п.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80