А природа божест-
венного всегда одна. Разум же есть не что иное, как частица божественно-
го дыхания, заложенная в человеческую плоть. Если разум божествен и нет
блага, непричастного разуму, значит, всякое благо божественно. А между
божественным и божественным нет различия; значит, нет его и между блага-
ми. Так что равны между собою радость и мужественное, терпеливое
упорство под пыткой: ведь и в том и в другом - одно величье духа, только
в первом случае - спокойное и вольготное, во втором - воинственное и
напряженное. (13) Разве не равны, по-твоему, доблестью храбро идущий на
приступ вражеских стен и терпеливо выдерживающий осаду? Велик Сципион,
сжимающий кольцом Нуманцию2 и принуждающий ее защитников наложить на се-
бя непобедимые руки, но велики духом и осажденные, знающие, что не за-
перт тот, для кого открыт путь смерти, и умирающие неразлучно со свобо-
дою. Точно так же равны между собой и прочие достоинства: спокойствие,
простота, щедрость, стойкость, постоянство духа, терпеливость. Все они
зиждутся на единой добродетели, которая и делает наш дух прямым и неп-
реклонным.
(14) "Так что же, между радостью и несгибаемой терпеливостью среди
мук нет разницы?" - Никакой - в том, что касается самих добродетелей; и
очень большая - в том, на чем они проявляются. У одного дух, как это ес-
тественно, спокоен и волен, второй страдает, - а боль противоестествен-
на. Но эти вещи - не благо и не зло, коль скоро допускают такое разли-
чие; а добродетелью и тот я другой равны. (15) Добродетель от обстоя-
тельств не меняется: радостные и благополучные не делают ее лучше, тяж-
кие и трудные - хуже. Значит, она непременно будет всегда одинакова.
Ведь и в тех, и в других все, что делается, делается одинаково пра-
вильно, одинаково разумно, одинаково честно; значит, и добро в обоих му-
жах равное, ибо ни первый не мог бы вести себя лучше в своей радости, ни
второй - в муках. А две вещи, лучше которых ничего не может быть, одина-
ковы. (16) Ведь если бы внешние обстоятельства могли уменьшать либо уве-
личивать добродетель, то честное уже не было бы единственным благом. А
если это допустить, - честного и достойного вообще не оста нется. Поче-
му? Я отвечу: потому что не честно то, что делается против воли, по при-
нужденью. Только добровольное - честное. Прибавь к нему лень, жалобы,
попытки увильнуть, страх - и погибнет самое лучшее в нем: самоудовлетво-
рение. Не может быть честным то, что несвободно: где страх - там
рабство. (17) Все честное спокойно, все безмятежно. Если же оно что-ни-
будь отвергает, если оплакивает, если считает злом, значит, в него про-
никают волнение и разлад с самим собой. Видимость справедливости зовет
туда, опасенье беды тянет назад. А если кто намерен поступать честно, он
любое препятствие, даже считая его за неприятность, бедою не сочтет, а
поступит по-своему - добровольно, с охотой. Все честное делается без
приказа и принуждения, искренно и без примеси зла.
(18) Я знаю, что мне могут сейчас ответить: "Ты хочешь нас уговорить,
будто человеку все равно - что радоваться, что висеть на дыбе, доводя
палача до усталости?" - Я мог бы возразить: мол, сам Эпикур говорит, что
мудрец, даже жарясь в Фаларидовом быке3, воскликнет: "Как отрадно! Ведь
меня это не касается!" Пусть я считаю равными блага того, кто возлежит
на пиру, и того, кто мужественно терпит пытки, - что же ты этому удивля-
ешься, когда даже Эпикур - совсем уж невероятно! - утверждает, будто от-
радно жариться? (19) Но я возражу иначе. Есть большая разница между ра-
достью и болью. Если будет выбор, я к первой буду стремиться, второй из-
бегать: ведь радость естественна, а боль противоестественна. При такой
оценке разница между ними огромная; а если перейти к добродетели, то и
тут, и там, и в радостных обстоятельствах, и в прискорбных, она одинако-
ва. (20) Никакого значения не имеют и мука, и боль, и все неприятное:
добродетель все перекрывает. Как малые светильники затмевает сиянье
солнца, так боль и тяготы и обиды добродетель отодвигает и попирает сво-
им величием, и везде, где она заблистает, гаснет все непричастное к ней;
и бедствия, выпавшие на долю добродетели, значат не больше, чем дождь,
выпавший в море.
(21) Знай, что так оно и есть: ведь человек добра без промедленья
устремится ко всему прекрасному, и, хотя бы на пути стоял палач и пыта-
тель с огнем, будет смотреть не на грозящие страданья, а на само дело, и
если оно честно, поверит ему, как другому мужу добра, и сочтет полезным
для себя, безопасным и счастливым. Дело честное, но тяжкое и невеселое,
для него все равно что человек добра, изможденный нищетой либо изг-
наньем. (22) Поставь-ка рядом мужа добра, владеющего многими богатства-
ми, и другого, ничего, кроме богатств духа, не имеющего; оба они одина-
ково добродетельны, при всем неравенстве судеб. И о поступках судить на-
до, как о людях: добродетель равно почтенна в том, кто силен и свободен,
и в том, кто хил и закован. (23) И собственную добродетель ты не будешь
чтить больше за то, что судьба дала тебе тело здоровое, а не искалечен-
ное; иначе это было бы все равно, что по внешности рабов ценить хозяина.
Ведь не отличается от рабов то, над чем властен случай: деньги, и тело,
и почести - все шатко, преходяще, смертно, все не для надежного владе-
ния. Иное дело - добродетельные поступки: они свободны и непобедимы, и
нельзя стремиться к ним больше, когда фортуна глядит на них милостиво, и
меньше - когда им препятствуют враждебные обстоятельства. (24) Стремле-
ние в наших делах - то же самое, что между людьми дружба. Ведь, я пола-
гаю, ты не будешь любить мужа добра в богатстве больше, чем в бедности,
или крепкого и плечистого - больше, чем хрупкого и тщедушного; значит,
ты и к делу спокойному и мирному не станешь стремиться с большей лю-
бовью, чем к сулящему расстройство и хлопоты. (25) А не то ты из двух
одинаково добродетельных людей гладкого и умащенного предпочтешь покры-
тому пылью и небритому, а потом и до того дойдешь, что не искалеченный и
владеющий всеми членами станет тебе ближе расслабленного или одноглазо-
го. И понемногу ты в своей привередливости докатишься до того, что из
двух одинаково праведных выберешь пышноволосого и кудрявого. Где двое
равны добродетелью, там прочие различья и не видны: ведь они касаются
даже не частей а просто случайных свойств. (26) Кто будет в своей семье
таким строгим цензором, чтобы любить здорового сына больше недужного или
высокого и стройного - больше коренастого и низкорослого? Звери не раз-
личают своих детенышей и ложатся кормить всех одинаково; птицы делят
корм поровну. Одиссей спешил к камням своей Итаки не меньше, чем Агамем-
нон - к гордым стенам Микен, - ведь любят родину не за то, что она вели-
ка, а за то, что она родина. (27) К чему я это говорю? Хочу, чтобы ты
знал: добродетель на все дела смотрит одинаково, как на свое порожденье,
и все равно лелеет, но больше те, которые труднее; так родительская лю-
бовь сильнее к тем из детей, которых жалко. И добродетель те свои дела,
которые видит в муке и угнетении, не то что больше любит, но по обычаю
хороших родителей больше ласкает и греет.
(28) Почему одно благо не бывает больше другого? Потому что нет ниче-
го ладнее ладного, глаже гладкого. Ведь нельзя сказать, что это равно
чему-нибудь больше, чем то; значит, нет ничего честнее честного.
(29) Так что если природа всех добродетелей одинакова, то и три рода
благ стоят наравне. Да, это так: умеренная радость и умеренная боль -
равны. Веселье не выше стойкости духа, подавляющей стон под пыткой; пер-
вые блага желательны, вторые - удивительны, но и те и другие равны, по-
тому что любая тягостность перекрывается тем большей степенью блага.
(30) Кто считает их неравными, тот смотрит только на внешность, отво-
рачиваясь от самих добродетелей. Истинные блага все одного веса, одного
размера, в подложных - много пустоты, и те, что на взгляд велики и при-
метны, обманывают на проверку весом.
(31) Да, это так, мой Луцилий: что подтверждает истинный разум, то
прочно и вечно, то укрепляет душу и навсегда возносит ее ввысь; что
восхваляется без ума, что есть благо лишь по мненью толпы, то раздувает
душу пустым весельем; а что пугает и считается злом, то сковывает ее
ужасом и гонит, как гонит зверей мнимая опасность. (32) И то и другое
восхищает или гложет душу без причины: ведь первое не заслуживает радос-
ти, второе - страха. Один разум неизменно держится своих суждений, ибо
он не раб, а повелитель чувств. Разум равен разуму, как правильное -
правильному; значит, добродетель равна добродетели, коль скоро она есть
правильность разума. Всякая добродетель есть разум; она есть разум, если
она правильна; а если она правильна, то равна другой. (33) Каков разум,
таковы и поступки; значит, и они равны, ибо все подобное разуму подобно
и между собой. Я имею в виду, что поступки равны между собою благо-
родством и правильностью; в остальном различия будут велики, смотря по
тому, широко или узко то, на что они направлены, славно оно или бесслав-
но, многих или немногих касается. Но лучшее в них во всех одно: их бла-
городство. (34) Так и люди добра равны именно тем, что они - люди добра,
хотя различаются возрастом, - одни старше, другие моложе, различаются
наружностью - одни красивы, другие нет, различаются судьбами - одни бо-
гаты, другие бедны, одни любимы, могущественны, известны целым городам и
народам, другие неизвестны почти никому и неприметны. Но добродетель их
всех уравнивает. (35) О добре и зле не чувству судить: что полезно, что
бесполезно, оно не ведает. Вынести приговор оно может, только если дело
у него перед глазами. Будущего оно не предвидит; прошлого не помнит; как
одно вытекает из другого, не знает. А между тем только так порядок и че-
реда дел и сплетаются в единство жизни, идущей правильным путем. Разум -
вот судья добра и зла; все постороннее и внешнее он не ставит ни во что,
все, что не благо и не зло, считает побочным, ничтожным и неважным, а
все благо для него - в душе. (36) Затем одни блага - те, к которым стре-
мятся намеренно, - он считает первыми: таковы, например победа, хорошие
дети, польза отечества; другие блага он считает вторыми - те, которые
становятся видны только в беде: например спокойствие и терпение в тяжкой
болезни, в изгнании; третьи блага для него - промежуточные: они и не
согласуются с природой, и не перечат ей - например скромная походка или
уменье сидеть пристойно. Ведь сидеть' так же естественно, как стоять или
расхаживать. (37) Два высших рода благ различны между собою; первые -
согласны с природой: радоваться преданности детей, прочности отчизны;
вторые - противны природе: мужественно сопротивляться пыткам, сносить
жажду, когда болезнь жжет грудь. - (38) "Так что же, есть блага, против-
ные природе?" - Нет, - но то, в чем это благо проявляется, бывает про-
тивно природе. Принимать раны, гореть на огне, мучиться, потеряв здо-
ровье, - все это противно природе; но среди таких невзгод сохранить душу
неустанной - это согласно с природой. (39) Говоря короче, обстоя-
тельства, в которых обнаруживается благо, иногда противны природе, а са-
мо оно - никогда: ведь нет блага помимо разума, а разум следует природе.
"Что же такое разум?" - Подражание природе. - "Что есть высшее благо
для человека?" - Поступать по воле природы. - (40). "Но ведь нет сомне-
ния, что мир никогда не тревожимый счастливее добытого обильной кровью;
нет сомнения, что больше счастья сохранять нерушимое здоровье, чем об-
рести его вновь после тяжких и грозящих смертью болезней благодаря тер-
пению или иной силе. Значит, точно так же нельзя сомневаться, что ра-
дость - большее благо, чем упорная душа, терпеливая к мукам, ранам и ог-
ню". - (41) Вот уж нет! Все случайное бывает раз личным, ибо измеряется
пользой тех, кому случай выпал. Все блага имеют в виду одно: быть сог-
ласными с природой; достигнув этого, они все равны. Когда мы в сенате
присоединяемся к чьему-нибудь мнению, нельзя сказать: этот согласен
больше, тот меньше. Все согласные идут в одну сторону4. То же я говорю и
о добродетелях: все они согласны с природой. То же я говорю и о благах:
все они согласны с природой. (42) Один умер в юности, другой в старости,
третий - в младенчестве, едва успев увидеть жизнь; но все они были оди-
наково смертны, хотя жизни одних смерть позволила продлиться дольше,
жизнь других оборвала в расцвете, третьих - в самом начале. (43) Один
угас за ужином, у другого сон перешел в смерть, третьего убило совокуп-
ленье. Сравни с ними пронзенных копьем, погибших от укуса змеи, раздав-
ленных обвалившейся кровлей или тех, у кого долгое окостенение жил отни-
мало член за членом. Можно сказать, кончина у одних была лучше, у других
хуже, - но смерть у всех была смертью. Нашли они ее по-разному, а кончи-
ли все одним. Смерть не бывает больше или меньше: для всех она - конец
жизни. (44) То же я говорю тебе и о благах: одно живет среди сплошных
наслаждений, другое - среди бедствий и горестей, одно справляется с ми-
лостями фортуны, другое умеряет ее удары; но и то и другое - блага, хотя
одно идет гладким путем, другое - тернистым. Ведь цель у них одна: все
они - блага, все заслуживают хвалы, все сопутствуют разуму и добродете-
ли; а добродетель равняет все, что признает своим.
(45) И нет причин удивляться, что такое мнение принято у нас. Ведь и
у Эпикура есть два блага, из которых и слагается высшее блаженство: от-
сутствие боли - в теле, волнения - в душе. Эти блага, достигнув полноты,
уже не возрастают: ведь к полному нельзя ничего прибавить. Тело не
чувствует боли: может ли это ее отсутствие вырасти? Душа довлеет себе и
безмятежна: может ли вырасти это спокойствие? (46) Как чистота безоблач-
ного неба, сверкающая и не замутненная, не может блистать ярче, так че-
ловек, пекущийся о душе и о теле и в обоих видящий источники своего бла-
га, приходит к совершенному состоянию, к исполнению всех своих молитв,
если в душе его нет бури, а в теле - боли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80