многих он заставил понять, ка-
ков он, и блистал ярко, словно свет во мраке, а своей кротостью, и мяг-
костью, и справедливостью во всех делах божественных и человеческих он
привлек к себе все души. (14) Собственная его душа была совершенна и
поднялась до крайних своих пределов, так что выше нее был только дух бо-
га, частица которого и излилась в эту смертную грудь. А она никогда не
бывает более божественной, чем в то время, когда думает о своей смерт-
ности, знает, что человек затем и рожден, чтобы выполнить труд жизни, и
что это тело - приют не постоянный, а временный и даже кратковременный,
который придется покинуть, едва хозяин сочтет тебя тягостным гостем.
(15) Повторяю, мой Луцилий: главный признак души, явившейся свыше, -
это если всё, среди чего она обитает, кажется ей низким и тесным, если
она не боится выйти вон. Ведь кто помнит, откуда он явился, тот знает,
"уда уйдет. Неужто мы не видим, как много неприятного мучит нас, как ма-
ло подходит нам это тело? (16) Мы жалуемся то на голову, то на желудок,
то на грудь и горло; то нас мучат сухожилия, то нога, потом понос, потом
простуда; иногда крови мало, иногда - слишком много; со всех сторон нас
донимают и гонят прочь. Так бывает со всеми, кто живет не у себя. (17) А
мы, получив в удел такое хилое тело, простираем свои замыслы на веч-
ность, надеемся на самый долгий срок, какой только случалось прожить че-
ловеку, и не довольствуемся никаким богатством, никаким могуществом. Что
может быть бесстыднее и глупее? Близким к смерти, даже умирающим, нам
всего мало! А ведь мы с каждым днем все ближе к последнему, и каждый час
торопит нас туда, откуда нам суждено упасть. (18) Взгляни, как слеп наш
ум! То, что считаю я будущим, происходит сейчас, и наибольшая часть его
- все время, которое мы прожили, - уже позади. Мы заблуждаемся, когда
страшимся последнего дня: ведь каждый день вносит долю в нашу смерть!
Усталость - не от того шага, на котором мы падаем без сил: он только ее
обнаруживает. Последний день лишь приходит к смерти, а идут к ней все
подряд. Она уносит нас не сразу, а малыми долями.
Потому-то великая душа, зная свою высшую природу, старается и на этом
назначенном ей месте нести службу честно и усердно и все вокруг считает
не своим, а только взятым на подержанье, и пользуется им, подобно" заез-
жему и спешащему прочь гостю. (19) И если мы увидели в ком-нибудь такую
стойкость, то как может не возникнуть у нас образ души необычайных
свойств, особенно когда постоянство, о каком я говорил, доказало нам
подлинность ее величия? Все истинное остается неизменным, все ложное
краткосрочно. Есть люди, которые бывают попеременно то Ватиниями, то Ка-
тонами; то для них Курий2 недостаточно строг, Фабриций недостаточно бе-
ден, Туберон недостаточно скромен и невзыскателен, - то они богатствами
бросают вызов Лицинию, обедами - Апицию, удовольствиями - Меценату. (20)
Первый признак больной души - колебания и непрестанное метанье от показ-
ной добродетели к искренно любимым порокам.
То вдруг двести рабов у него, то не больше десятка,
То о царях говорит и тетрархах высокие речи,
То вдруг скажет: "Довольно с меня, был бы стол, хоть треногий,
Соли простая солонка, от холода грубая тога!"
Дай ты ему миллион, как будто довольному малым, -
И в пять дней в кошельке ничего! 3
(21) Многие таковы, как описанный здесь Горацием Флакком, никогда не
похожий на самого себя и всегда бросающийся из стороны в сторону. Я ска-
зал "многие", - нет, почти что все. Нет таких, чтобы день ото дня не ме-
няли и замыслы, и желания: то хочется иметь жену, то любовницу; то меч-
тают царствовать, то стараются быть услужливей раба; то надуваются до
того, что все их ненавидят, то сжимаются и становятся ниже тех, что ле-
жат на земле; деньги то швыряют, то гребут. (22) Этим-то изобличается
безрассудство души: каждый раз она другая, непохожая на себя, - а ничего
позорней, по-моему, нет. Поверь мне, великое дело - играть всегда одну
роль. Но никто, кроме мудреца, этого не делает; все прочие многолики. То
мы покажемся тебе бережливыми и степенными, то расточительными и тщес-
лавными. Мы то и дело меняем личины и берем противоположную той, какую
сбросили. Так потребуй от себя одного: каким. ты показал себя вначале,
таким оставайся до конца. Сделай так, чтобы тебя хвалили, а не сможешь -
так хоть чтобы узнавали. А то порой о человеке, с которым виделись вче-
ра, по праву можно спросить: "Кто это?" Так мы меняемся! Будь здоров.

Письмо CXXI
Сенека приветствует Луцилия!
(1) Я вижу, ты станешь спорить со мною, когда я изложу тебе сегодяяш-
ний вопрос, на котором мы уже достаточно долго останавливались. Ты снова
воскликнешь: "Какое касательство все это имеет к нравам?" - Восклицай,
что хочешь; я же сперва представлю тебе и других твоих противников в
этой тяжбе - Посидония и Архидема1 (пусть-ка и они держат ответ), а по-
том скажу так: не все относящееся к нравам воспитывает добрые нравы. (2)
Одно нужно человеку для питания, другое - для упражнения, третье для
удовольствия, четвертое - чтобы его одеть, пятое - чтобы обучить. Все
это имеет касательство к человеку, хоть и не все делает его лучше. И к
нравам одно причастно так, другое - иначе. Одно их исправляет и улучша-
ет; другое исследует их природу и происхожденье. (3) Когда я исследую,
почему природа произвела человека, почему предпочла его прочим живым су-
ществам, - неужели, ты думаешь, я далеко отхожу от нравов? Неверно это!
Откуда ты узнаешь, какие нравы нужны, если не отыщешь, что для человека
лучше всего? если не будешь наблюдать его природу? Только тогда ты пой-
мешь, что тебе нужно делать и чего избегать, когда усвоишь, что должен
ты своей природе. - (4) "А я хочу усвоить, как мне меньше желать, меньше
бояться! Избавь меня от предрассудков; объясни, как пусто и легковесно
то, что зовется счастьем, - ведь к нему так легко приставляется еще один
слог!" - Я исполню твое желание, ободрю тебя на пути к добродетели, буду
бичевать пороки; пусть меня сочтут не знающим в этом ни удержу, ни меры,
- я не перестану преследовать злонравие, обуздывать неистовые страсти,
умерять наслажденья, готовые перейти в муки, перебивать молитвы. Почему?
Да потому что самые большие беды мы сами себе вымаливаем, и в чем сейчас
нас утешают, с тем поначалу поздравляли.
(5) Покуда позволь мне разобраться в вопросе, на первый взгляд от
всего этого далековатом. Он гласит: "Ощущают ли все животные состояние
своего тела?" Что это так, более всего явствует из той ловкости и склад-
ности, с какой они двигают своими членами, словно обучены таким дви-
женьям. Каждое животное свободно владеет любой частью тела. Ремесленник
легко действует орудиями, кормчий корабля умело поворачивает руль, ху-
дожник, хоть перед ним и множество разных красок, быстро замечает те,
что нужны ему для передачи сходства, и рука его и взгляд легко снуют
между воском 2 и произведением. С тем же проворством и животные владеют
своим телом. (6) Мы дивимся на умелых плясунов, - до чего послушны им
руки, способные выразить любую страсть и любой предмет, так что их быст-
рые телодвижения поспевают за словами 3. Но то, что дало им учение, жи-
вотным дает природа. Ни одно из них не переставляет с трудом конечнос-
тей, все владеют своим телом без помех. Рожденные для этого, они сразу
же становятся подвижны, они всё умеют с первого мига и появляются на
свет обученными всему. - (7) "Но ведь животные так складно двигают всеми
частями тела только потому, что, двигайся они иначе, им стало бы
больно". - По-вашему выходит, они двигаются правильно по принужденью и
от страха, а не по своей воле; но это неверно. Когда их заставляет необ-
ходимость, они неповоротливы, а ловки, только когда двигаются по своему
почину. Нет, уж никак не страх перед болью принуждает их к проворству,
коль скоро они стремятся к естественному движению даже через силу, воп-
реки боли. (8) Если ребенок, задумав встать и приучаясь держаться на но-
гах, начинает пробовать силы, он тотчас же падает, но всякий раз с пла-
чем встает, покуда, упражняясь наперекор боли, не добьется того, чего
требует природа. Некоторые животные с твердой спиной, если их перевер-
нуть, корчатся и сучат ногами, покуда кто-нибудь их не поставит, как по-
ложено. Черепаха, лежа на спине, никаких мук не испытывает, но желание
принять естественное положение не дает ей покоя, и она не перестает вы-
тягиваться и барахтаться, пока не встанет на ноги. (9) Значит, чувство-
вать состоянье тела дано всем, и отсюда - такая свобода в движении всех
членов; нет животного, которое владело бы своим телом с неловкостью но-
вичка, - и этим лучше всего доказывается врожденность их уменья.
- (10) "Но вы утверждаете, что состояние - это такое или иное отноше-
ние руководящего начала души к телу. Как понять ребенку такое путаное и
тонкое определение, которое и вы сами с трудом выговариваете? Все живот-
ные должны были бы родиться диалектиками, чтобы понять эти вещи, темные
и для большинства носящих тогу". - (11) Твое возражение было бы пра-
вильно, если бы я утверждал, будто животные постигают определение состо-
яния, а не само состояние. А его легче постичь естественным образом, чем
выговорить. Ребенок не знает, что такое состояние, а свое состояние зна-
ет, и не знает, что такое живое существо, однако чувствует, что сам он -
живое существо. (12) Да и состояние своего тела он постигает смутно, в
самых грубых чертах. И мы тоже - знаем, что-у нас есть душа, но не зна-
ем, что она такое, какова она, откуда берется, где находится. Как мы
ощущаем в себе душу, хотя и не знаем ни ее природы, ни местопребывания,
так и все животные ощущают состояние-своего тела. Ведь не могут они не
чувствовать того, через посредство чего чувствуют все остальное, не мо-
гут не чувствовать того, чему повинуются,. чем управляются. (13) Всякий
из нас понимает, что есть нечто, заставляющее нас двигаться туда или сю-
да, но никто не знает, что это; всякий чувствует в себе некое усилие, но
что оно такое и откуда оно, не знает. Так и у детей, и у животных есть
ощущение руководящего начала собственной души, хотя и неясное, нечеткое.
(14) "Но вы говорите, что каждое животное прежде всего приспосабливается
к собственному состоянию; а поскольку главное в состоянии человека - ра-
зум, то человек приспосабливается к себе не как к живому существу, а как
к существу разумному. Человек тем и дорог себе, что он человек. Но как
же младенец может приспособиться к состоянию разумного существа, когда
он еще неразумен?" - (15) У всякого возраста - свое состояние: у младен-
ца одно, у мальчика другое, у старика третье. Все приспосабливаются к
тому состоянию, в котором сейчас пребывают. У младенца нет зубов - он
приспосабливается к этому состоянию; прорезались зубы - он приспосабли-
вается к новому состоянию. Ведь и у злака, который станет урожаем на по-
ле и зерном, одно состояние, когда он нежен и едва всходит из борозды,
другое - когда он окрепнет и поднимется и его верхушка, хоть и мягкая,
уже несет свой груз; третье - когда он пожелтел и готов для тока, и ко-
лос у него твердеет; какого состояния он достигнет, то и поддерживает и
сообразно ему принимает облик. (16) Младенчество, детство, юность, ста-
рость - возрасты разные; но я, бывший я младенцем, и ребенком, и юношей,
остаюсь самим собою. Так же, хотя состояние у каждого все время стано-
вится другим, приспособление к своему состоянию всегда одинаково. Ведь
природа заставляет меня видеть не мальчика, или юношу, или старика, а
меня самого. Поэтому младенцем я приспосабливался к младенческому состо-
янию, а не к будущему юношескому. И если младенцу предстоит вырасти и
перейти в другое состояние, это не значит, будто то, в котором он рожда-
ется, противоестественно. {17) Живое существо прежде всего приспосабли-
вается к самому себе: ведь должно же быть некое средоточье, к которому
устремлено все остальное. Я ищу наслаждений; для кого? для себя! Значит,
я забочусь о себе. Я избегаю боли; ради кого? ради себя! Значит, я забо-
чусь о себе. Если я все делаю, заботясь о себе, значит, забота о себе
для меня превыше всего. Это присуще всем животным, и не прививается им,
а дается от рождения. ^18) Природа взращивает свое потомство и не поки-
дает его; но поскольку самая надежная опека есть опека изблизи, каждый
поручен самому себе. Поэтому, как я говорил в прежних письмах, даже не-
окрепшие животные, едва вышедшие из материнской утробы или появившиеся
как-нибудь иначе, уже знают, что им враждебно, и избегают грозящего
смертью; даже тени пролетающей хищной птицы пугаются те, что служат ей
добычей. Всякое животное, входя в жизнь, знает страх смерти.
- (19) "Но как новорожденное животное может понимать, что спасительно
и что смертоносно?" - Прежде всего спрашивается, понимает ли, а не каким
образом понимает. А понимание у него есть, как явствует из того, что они
делают не больше и не меньше, чем делали бы, понимая. Почему курица не
бежит ни от павлина, ни от гуся, и бежит от еще неведомого ей и куда
меньшего ястреба? Почему цыплята кошек боятся, а собак не боятся? Ясно,
что у них есть знание того, что им вредно, собранное не на опыте, - мно-
гого они ведь остерегаются, и не испытав на себе. (20) И еще, чтобы ты
не подумал, будто все это случайно: они и не боятся, чего не следует, и
никогда не забывают об осторожности и внимании; все бегут от гибели оди-
наково. И потом они не становятся тем боязливей, чем дольше живут. Отсю-
да ясно, что они пришли к этому не на опыте, а благодаря врожденной люб-
ви к себе и к собственной безопасности. Опыт приходит поздно и учит раз-
ному; природа дает знание сразу и всем одинаковое. (21) Если ты настаи-
ваешь, я скажу, как всякое животное доходит до понимания того, что для
него гибельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80