Илие Ону; ставший заводилой у парней с тех пор, как Николае Тэтару женился на дочери Штефана Хотнога, подошел к Зэгряну и позвал его плясать, предлагая ему в пару самую красивую девку в Припасе, дочь Трифона Тэтару Марию, на которой собирался жениться на масленицу. Зэгряну, не отходивший от Гиги, смущенно отказался. Тогда Илие пригласил барышню поплясать, что преисполнило негодованием г-жу Хер делю, а у Гиги вызвало стыдливую улыбку. Потом примарь, с позволения священника, приказал парням продолжать пляску, чтобы и господа посмотрели, как славно веселится простой народ.
Тома Булбук сумел вскоре отвести в сторону Херде-лю, чтобы посоветоваться с ним насчет Джеордже. Жена Томы, еще более высохшая, с маленькими, глубоко запавшими, бойкими глазками, с плаксивым голосом, тотчас подошла к ним, стала заламывать руки и божиться, что только злые чары могли подвести сына под такую беду. Хер деля ободрил Тому, сказав, что на Грофшору можно вполне положиться, другого такого адвоката не сыскать.
— Когда Джеордже придет домой, наверное, сноха встретит его с мальцом. Говорит, беременна... Все может быть, таков удел женщин, — закончил Тома с прояснившимся лицом.
По селу, однако, ходили слухи, что Флорика беременна от Иона. Неизвестно было, кто пустил такой слух, но многие верили. Охочие до сплетен старухи допытывались у Сависты, которая теперь опять перебралась к Трифону Тэтару и попрошайничала на Большой улице, потому что Флорика видеть ее не могла. Но калека отмалчивалась, вечно была злая и угрюмая, и все говорили, что она, верно, отжила
свое.
Когда кончилась пляска, появился шумливый Васи-ле Бачу. После неудачной попытки совратить Козму Чокэнаша, он побывал в корчме и там сполна утолил свою жажду. Завидя Белчуга, он потемнел и двинулся прямо на него.
- Так что же, батюшка, вы и вправду хотите мою землю отобрать?
Священник попытался не обращать на него внимания, чтобы не портить себе настроения. Но Василе не отставал от него а расходился еще пуще. Тогда Белчуг, рассердись, сказал громко, чтобы все слышали:
- Ты и так уж на все село осрамился, Василе, и все не надоело тебе беспутничать?.. Больше земли тебе потребовалось, чтобы еще больше пьянствовать?.. Разве это че грех отдавать в твои руки землю, чтобы ты ее спустил по корчмам? Так ведь земля не для пропойц и лентяев, Василе! Ни-ни! Земля ждет труда и старания, не лености!.. Ион, твой зять, упокой его душу, господи, он — да, действительно заслуживал земли, потому что любил ее и работал на ней, не щадя сил. Он тебя хорошо узнал, потому и противился, чтобы она опять к тебе перешла... Вот когда ты захочешь работать на совесть и бросишь пьянствовать, тогда приходи ко мне и мы поговорим! Пока тебе и того, что имеешь, много... Вот так!.. А теперь сгинь с моих глаз, сатана окаянный!
Сдержанная отповедь священника встретила одобрение всех сельчан. Даже сам Василе Бачу как будто протрезвел, стал креститься и пробормотал:
— Ну, если так, я дам обет в новой церкви не брать в рот ни капли ракии до скончания века...
Белчуг услышал его обещание и был доволен, но не хотел продолжать с ним разговор, а обратился к крестьянам из Сэскуцы, которые пришли на освящение, желая поскорее добиться переноса старой церкви, чтобы и у них, как во всех христианских селах, был свой храм.
Вечерело, и г-жа Херделя, видя, что муж принялся чокаться с крестьянами, решила, что им уже не стоит возвращаться в школу, где продолжали веселиться господа, а пора ехать домой, в Армадию. Тщетно уговаривал ее священник, надеясь теперь-то и засесть по-настоящему за угощение с Херделей, тщетно умолял ее Зэгряну, клявшийся, что без Гиги бал лишится всякой прелести,— г-жа Херделя была непреклонна. Тогда Белчуг предложил свою отличную бричку, продолжая сожалеть, что г-жа Херделя не соблаговолит побыть еще часок. Чтобы показать ему, что она не сердится, г-жа Херделя пригласила его заезжать к ним всякий раз, когда он будет в Армадии, и священник весьма охотно принял приглашение.
— Какая жалость, что нам уж не придется вместе трудиться, дорогой Захария! — добавил Белчуг разнеженным голосом.
— Ну и что же, Ион?.. А друг Зэгряну разве не с тобой. Он ведь из наших?
— Вот еще!.. Зэгряну!.. Мы с ним не очень ладим, — пробурчал Белчуг, мрачнея.
— Будет тебе, он славный малый, право же, славный,- сказал Херделя, одаряя Зэгряну доверчивой улыбкой.
— Может быть, только если ему выпадет счастье найти себе хорошую женушку, истинную румынку, такую вот, как барышня Гиги, тогда еще, возможно, он поймет, каково его призвание в нашей среде! — серьезно сказал священник.
Гиги чуть не упала в обморок от стыда. А Зэгряну вдруг почувствовал прилив отчаянной смелости и живо сказал:
— Если барышня захотела бы, так я... я...
— Ну нет, прошу извинить, такие серьезные вещи на улице не решаются! — перебила его г-жа Херделя с несвойственной ей мягкостью.— Приходите к нам, и мы вас примем со всем радушием...
Зэгряну, стремясь утолить свой пыл, сумел все же поймать руку Гиги и запечатлел на ней долгий поцелуй.
Бричка тронулась шагом, потому что Зэгряну провожал их пешком. На краю села они ненадолго остановились перед своим домом. Зенобия, сумрачно сидевшая на приспе, подошла к ним, заговорила об Ионе, заплакала, всхлипывая, потом стала клясть Джеордже и всю родню Томы.
— Бедный Ион! — сказала г-жа Херделя. — Как рано он погиб... Видно, ему суждено было!
Зенобия вернулась домой, успев навеять на них печаль. Потом все посмотрели на пустовавший, запертый домик, поросший бурьяном двор.
— Дом вас ждет, владейте им! — сказал Херделя, с верой и надеждой заглядывая в глаза своему преемнику.
Через дорогу с деревянного креста смотрел жестяной Христос, запоздалый солнечный луч золотил его лик, и, казалось, он угешал их, чуть позвякивая телом под дуновеньем осеннего сумеречного ветерка.
Зэгряну остался стоять среди улицы, провожая любовным взглядом бричку, удалявшуюся на рысях. Гиги с переднего сиденья видела его и находила самым милым из всех мужчин на свете.
У Чертовых круч старики оглядываются назад. От всего Припаса едва приметны лишь несколько домов. Только сверкающая башня новой церкви высится победоносной главой. А Зэгряну все стоит перед крестом с непокрытой головой, точно приносит великую клятву.
Потом дорога свертывает в сторону, извивается, потом опять стелется прямой лентой, сереющей в про-хладных сумерках. Слева позади виднеется Обетная чишма, а справа на вылинявшем взгорье ползут вверх полоски полей, делятся, сливаются под самым лесом Вэрари. Потом Господская роща принимает под свою сень стук брички, разнося его перекатами гулкого эха...
Село осталось там все то же, как будто ничего в нем не изменилось. Угасли одни, их место заняли другие. Время бесстрастно идет мимо трепетания жиз ни, стирая все следы. Страдания, страсти, стремления большие или малые, — все исчезает в бездне мучитель ной, непостижимой тайны, как слабое дуновение в грозном урагане.
Все трое Херделей молчат. Только их мысли, под-гоняемые надеждой, озаряющей сердца всех, неустан но бегут вперед. Гулко цокают копыта коней по уби той дороге, и колеса стучат и стучат однообразно, точно это ход самого времени.
Дорога минует Жидовицу по крытому деревянному мосту через Сомеш и потом теряется на большом и бескрайнем пути — многих униженных...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63